Моонзунд - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вам бы жить в Древней Греции… в Афинах, юноша! Но у нас тоже завелись Афины. Я говорю о Кронштадте… Не рискнете?
– Я же не матрос. Меня кронштадтские освищут.
– Зачисляю вас в Черноморский флот… матросом!
Федор Баткин (лжематрос) поехал на Балтику, ближе к «Афинам». Момент для погромной агитации был удобный. Ленина как раз стали открыто обвинять в том, что он тайный германский шпион.
Делегацию черноморцев встретил сам Керенский.
– Вылечите от безумия Балтийский флот, – истошно призывал он колчаковцев, – и родина никогда уже вас не забудет!..
Керенский верил в магическую силу словосочетаний, брошенных навзрыд в орущую и приседающую в истеричности толпу. Ему казалось, что на словах только и держится вся революция, и отними у нее слова – революция распадется, как дом бабы-яги, из-под которого выдернули куриные ножки. Керенский расщедрился: агентам Колчака выдали 25 миллионов рублей. Каждому – по «Георгию»: красуйтесь на здоровье. Их пламенно целовал плачущий Родзянко:
– Ваши лозунги – это святые слезы поруганной отчизны…
В цирке Чинизелли была устроена проба голосов. Для затравки на арену выпустили послов Франции и Англии – Палеолога и Бьюкенена. Говорил Керенский – с истерикой, Брешко-Брешковская – с плачем, министр-социалист Вандервельде – с тигриными воплями, Алексинский – с клеветой на Ленина. Матросы толкнули Баткина:
– Федька, твоя очередь… прыгай!
Баткин черной пантерой выскочил на арену. Экзальтированный. Худущий. Крикливый. Хитрый. Вот именно таких ораторов и просил Колчак у Плеханова… Баткин заговорил. Один матрос-большевик с крейсера «Диана» вспоминал позже о Баткине: «Надо отдать ему должное – говорил он здорово, оратор был – хоть куда!»
Выдержат ли балтийцы этот натиск? Не пойдет ли Балтийский флот на поводу у Колчака? Неизвестно… Но черноморские делегаты осмелились задеть имя Ленина, и это решило их судьбу.
* * *Гельсингфорс, – волна речей нахлынула на базу линейных сил и разбилась, откатившись назад, вся в черных помойных брызгах.
Ревель, – лавина клеветы опрокинулась на минно-крейсерскую базу, разлилась над причалами и улицами, мутно вскипая и пузырясь, и отошла с шипением – обессиленная.
Кронштадт… Ну, тут просто кричали Баткину:
– Где ты «Георгия» отхватил? Пройдись-ка по трапу…
По трапу Баткин спускался задом, а не лицом к крутизне, как делают все моряки. Он был фальшив насквозь и погубил себя окончательно, когда благородный морской гальюн назвал… уборной. Черноморцам-колчаковцам в Кронштадте кричали в лицо:
– А тебе все мало? Или больше других Босфору с Дырданеллами захотелось? Могим по блату устроить… и в бумажку завернем!
Кончилась «агитация» потасовкой – на кулаках…
Резолюция Балтфлота: «Обратиться к матросам Черноморского флота с просьбой расследовать действия своей делегации и те пути, по которым она идет в своей агитации…»
Колчак потерпел от большевиков свое первое поражение.
Павел Дыбенко рассуждал в эти дни:
– А теперь мы отправим свою делегацию на Черное море. Матрос с матросом всегда столкуются, самое же главное – Колчака надо разрушить! Ох и хитер адмирал… Голыми руками печку горящую по флотам таскает, и даже не обжегся ни разу.
* * *Россию трясло, било и мотало, как корабль, работающий машинами «враздрай» (левая машина – вперед, правая машина – назад).
Финал к побудке
В середине мая дредноуты еще раскалывали в Финском заливе глыбы битого пузырчатого льда – лето выдалось запоздалое. Потом как навалилось над Балтикой солнце, плавя серые льдины, расквашивая смолу в пазах корабельных палуб, – и началось жаркое лето, лето 1917 года…
Через Галерную на Английскую набережную вышли матросы. Хорошо они шли и красиво. Мотало клеши врасхлест, ветер взвивал над шеями косицы ленточек, в ладонях – крепких и сильных – покойно, как в люльках, лежали приклады винтовок. И гудела мостовая от их дружного шага, – Нева текла мимо, дома мимо, прохожие мимо.
– Ать-два… ать-два!
И вдруг, раскинув руки, перед колонной встала женщина:
– Стой, матросы… стойте! Выслушайте меня…
Брякнули приклады на торцы мостовой, и стало тихо.
Женщина умоляюще протягивала к матросам руки.
– Спасите, – просила она, – только вы… одни вы можете!
На улице говорить о своей беде она стыдилась. Матросы привели женщину на корабль. Собрались всей командой в жилой палубе, сверху были откинуты люки, и невские чайки кричали в синеве.
Женщина сказала им, рыдая:
– На вас моя последняя надежда! Сколько я ходила, сколько слез выплакала, была и в синоде святейшем – отказывают. Измучилась я со своим извергом-мужем… не люблю его! – выкрикнула она с лютостью. – Терпеть его не могу… ненавижу, слюнявого!
Председатель ревкома корабля поднялся над столом:
– Товарищи, тонкая деликатность вопроса вне всяких революционных сомнений. А впрочем, мадам… что вам от нас нужно?
И женщина ответила, глотая слезы:
– Только вы, матросы, способны развести меня с мужем!
Никто не удивился – к просьбе этой отнеслись серьезно.
– И только-то? Вот чепуха… Это мы вмиг обтяпаем.
– Эй, рассыльный! – позвал председатель. – Тащи сюда из писарской корабельный бланк, чтобы по всей форме…
Женщина с благоговением наблюдала, как ползет перо по бумаге, вырисовывая на ней, коряво и неказисто, но искренне, долгожданные слова:
СПРАВКА.
Дана в том, что гражданка… разводится с мужем, которого она терпеть не может. В дни назревшей лучезарной свободы не потерпим издевательства над свободою личности, тем более – женщины. И заверяем этой справкой все российское население, включая сюда и родственников пострадавшей, что тиран-муж может быть вполне спокоен. Ему жены не видать как своих ушей. Жена его вполне уже созрела для свободной любви нового мира. Да здравствует революция! Смерть угнетателям и поработителям!
– У кого печать комитета? – спросил председатель.
Бац – печатью по справке: готово!
– Держи, гражданка. Ты тока не пугайся, отныне ты от постылой любви избавлена. Посмотри на нас, красавцев, и выбирай любого.
Она плакала от радости, а матросы ее утешали:
– В случае, если он снова к тебе под борт причалит, ты его к нам присылай. Мы твоего паразита навек от любви отучим!
– Чего уж там! Мы ему, гражданка, так по шее накостыляем, что он своих не узнает. Будь спокойна – мы не трепачи какие-нибудь.
И верили, что способны быть справедливы и мудры:
– Мы все можем!
По солнечной набережной уходила женщина, прижимая к своей груди бумажку с ярко-синей корабельной печатью.
Ветер был чист и прохладен. Пьянило. Дурманило…
* * *Буржуазная революция – вещь легкая, ненадежная.
Как и та справка, которую выдали этой несчастной женщине.
Часть пятая
Прелюдия к кризису
Кронштадт… он был какой-то новенький, совсем не такой, как раньше, в дореволюционное время, словно ему надо было пролить кровь нескольких сот человек, чтобы обновиться, помолодеть, расцветиться радужными надеждами.
И. Ясинский. Роман моей жизни«Виола», легкая как скрипка, посвечивая бортами, купается в усыпляющем плеске. 1 мая 1917 года над кораблем подняли красное полотнище, в центре которого два скрещенных якоря, а по углам – четыре буквы: «Ц», «К», «Б» и «Ф», что означает – Центральный Комитет Балтийского Флота (сокращенно – Центробалт). Это был искристый кристалл в насыщенном растворе, который притягивают к себе все активные элементы…
В президиуме – Павел Дыбенко, матрос с транспорта «Ща».
– Ну, вы меня все знаете, – говорит он при знакомстве и сует цепкую клешню руки, прожигая насквозь своими глазищами.
Двоевластие в стране – Совет и Правительство.
Двоевластие на Балтике – Центробалт и Командование…
По ночам на трепетной «Виоле» – писк, визг, беготня по спящим людям – это крысы, в которых Дыбенко швырнет ботинками.
– Стрихнину вам мало, что ли? – кричит он.
В составе Центробалта 33 депутата, только 12 членов РСДРП(б). Остальные – эсеры, меньшевики, анархисты. Есть и офицеры, которые желают добра, видят это добро в революции, но еще многое неясно для них. Они скользят по поверхности революции, боясь окунуться с головой в ее бушующие недра. Они только «сочувствующие», и спасибо им за это сочувствие…
Флот раскололся на куски, как перезрелый арбуз, который трахнули об мостовую, – каждый корабль вырабатывает на митингах свои местнические решения. Центробалт должен, как пуповина, связать воедино разорванные артерии Балтики, насыщенные бурной кровью, которая вскипает от сумбура событий. Взволнованная страна ждет созыва Учредительного собрания, которое, казалось, разложит по полочкам все чаяния народа. Центробалт мечтает о созыве первого общебалтийского съезда… Как при этом поведут себя офицеры?
