Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2 - Александр Дюма

Пирога обогнула северную оконечность Маэ; ветер, ослабевший к концу дня, едва колыхал морскую гладь. Уже была различима батарея «Призрака», свежевыкрашенная и отражавшая свет лучей садившегося солнца. Пирога, на которой гребли четыре негра-силача, скользила по чистой морской глади над высоким подводным плато, которое и было основанием этого архипелага и гостеприимной обителью акул, известных размерами и прожорливостью.

Внезапно в хвосте шлюпки показалось одно из этих морских чудовищ, учуявшее рядом запах человеческого мяса; рулевой, тот самый хлебосол, о котором мы говорили, нанес своим широким веслом сокрушительный удар. Но животное, движимое кровожадным инстинктом, и не думало отставать, а лишь прибавило ходу и теперь плыло рядом с пирогой, уступавшей ему в длине. Затем приотстало, зашло сзади и думало уже, с какого бока приняться за суденышко, которое казалось знатной добычей даже для ее глотки.

Лодку мог перевернуть один удар хвоста, чего очень боялась вся ее команда; никто не мог предугадать, чем закончится этот турнир с упрямым и неуступчивым противником, несмотря на быструю греблю и удары весел, которыми они его щедро награждали.

При одном из устрашающих маневров животного, когда его зияющая пасть оказалась на уровне планшира узенькой пироги, Сюркуф взял из корзины свежее яйцо и с размаху запустил им в акулу. Этот снаряд, подарок колониста, у которого они только что отобедали, попав в пасть рыбины, показался ей кусочком вкусного лакомства: акула сомкнула свои челюсти с тремя рядами зубов, отстала от лодки, а затем и вовсе исчезла.

После того как миновала опасность, все долго смеялись, вспоминая нападение животного, и особенно снаряд, который утолил голод акулы и который имел все шансы превратиться в омлет при следующей встрече[59].

Это было четвертое сражение Сюркуфа с тех пор, как он вышел с острова Франции; его команда сократилась до семидесяти человек. Поэтому было решено — тем более, что Рене не возражал, — вернуться на остров.

А ему больше ничего и не надо было.

26 мая «Призрак» и «Нью-Йоркский скороход», нагруженные добычей, пересекли экватор и оказались в северном полушарии.

20 июня с первыми зорями утра раздался крик вахтенного на корме: «Земля!» По мере того как солнце поднималось из-за горизонта, вырисовывались контуры гор; днем позже в то же время корабли уже были между Флаком и Янтарными островами.

Показалась бухта, в которой потерпел крушение «Сен-Жераи». Поскольку подступы к острову казались свободными, Сюркуф, командовавший маленькой флотилией, принял решение взять курс на остров Плат и пройти между ним и островом Пуант-де-Мир. Теперь, когда флот его удвоился, он лег на рейд судов, плававших под французским флагом.

В верховье бухты Томбо на причале стояло лоцманское судно, с которого им сообщили, что из-за готовящейся войны между Францией и Англией английским кораблям запрещено плавание вблизи острова.

Сюркуф, Рене и их два трофея без особого труда вошли в Порт-Луи и бросили якорь в бухте Шьен-де-Плом.

LXXXIV

ВИЗИТ К ГУБЕРНАТОРУ

Возвращение Сюркуфа и Рене, тащивших на буксире за собой еще и столь значительную добычу, вылилось во всеобщую радость и ликование обитателей острова Франции.

Остров Франции — быть может, самая близкая и привязанная к метрополии французская колония. Один из французских поэтов — поэтов в прозе, это правда, но ведь Шатобриан и был поэтом в прозе, — своим романом «Поль и Виржиния» одарил ее славой поэтической и литературной, и тем самым сделал ее уже дважды дочерью метрополии. Колонисты, обитавшие на острове, отважные, с богатым воображением, исполненные трогательных порывов, восхищались великими событиями, эхо которых мы доносили до них, и большими войнами, которые мы вели. Они любили нас не только за доходы, которые мы приносили им, закупая их суда и товары, но и потому, что в них живут любовь и преклонение перед всем великим.

Через почти шестьдесят лет остров Франции стал называться Маврикием и отошел к Англии. Прошло шестьдесят лет, сменились три поколения, а он и по сей день остается таким же французским по духу, как и в те времена, когда здесь, в Порт-Луи или на Бурбоне, стояли на причале суда, над которыми развевались белый штандарт или триколор.

Но сегодня, когда все эти имена нормандских и бретонских героев несколько стерлись в нашей памяти, когда в тумане воспоминаний с трудом всплывают имена Сюркуфов, Кузинери, Термитов, Энонов и Гонидеков, в Порт-Луи невозможно найти ребенка, который не знал бы об этих людях и не рассказал бы об их деяниях, рядом с которыми меркнут проделки флибустьеров Мексиканского залива. Даже в часы поражений и катастроф наши суда находили на острове Франции прием такой же теплый, как и в дни триумфов. Сколько раз случалось, когда одной подписи было достаточно, не надо далеко ходить, знаменитого банкира г-на Рондо, чтобы возместить понесенный урон или восстановить корабли стоимостью в двести и даже в двести пятьдесят тысяч франков?

Верно то, что наши храбрые моряки всегда стояли друг за друга, и если один из них не мог выполнить свои обязательства, остальные объединялись и делали это вместо него.

Рене, посвятивший себя морскому делу и невозмутимый перед лицом опасности, понимал, сколь превосходен был совет Фуше, как ему начинать карьеру, но он понимал и то, что, прояви он себя помощником капитана на борту корабля французского флота пусть наполовину таким, каким был помощником Сюркуфа или даже капитаном своего маленького судна, и он уж точно получил бы благодарность начальства и капитан-лейтенанта "на одном из императорских кораблей.

Но все, чего он добился, он добился на глазах человека, душа которого была свободна от любых ощущений зависти. Сюркуф, которому предлагали командование фрегатом, был одним из самых уважаемых офицеров нашего флота. Одной его рекомендации хватило бы, чтобы Рене рассчитывал на должность на первом же корабле, проплывавшем мимо. Все складывалось в пользу возвращения Рене во Францию и поступления на службу под начальством одного из тех славных капитанов, которые командовали «Гремящим», «Грозным», «Бицентавром», «Необузданным», «Ахиллом», «Дерзким» и многими другими кораблями.

Для этого требовалась только рекомендация Сюркуфа, который, разумеется, не отказал бы в ней.

Сюркуф был знаком с губернатором острова Франции, генералом Деканом; он посетил его и попросил оказать ему любезность и принять одного из его самых отважных лейтенантов, пожелавшего вернуться во Францию для участия в боевых действиях, которые теперь перенеслись из вод южных морей на просторы испанских и северных. Он рассказал ему с энтузиазмом, который обычно вызывали в нем подобные дела, как вел себя Рене при захвате «Штандарта» и как пожертвовал своей частью добычи, чтобы сопроводить в Бирму двух юных француженок, отец которых, пассажир на борту «Штандарта», погиб.