Пасть - Виктор Точинов

Граев искоса посмотрел на Катю — губы плотно сжаты, на ресницах ни слезинки. И подумал, что из всех его разработок Катя была априорно исключена. Подсознательно он относился к ней так же, как раньше к своему милицейскому начальству. А ведь не станешь подозревать поручившего тебе раскрыть убийство начальника в том, что он и есть убийца.

Мысли эти Граеву не понравились. И он решил отложить их напоследок, когда не останется никакой другой версии…

Она медленно приблизилась к тому участку лужайки, где, по словам Граева, лежало тело ее мужа; опустилась на одно колено, провела рукой по траве — и, обернувшись, кивнула Воронину. Так и не разжав губ.

Воронин вернулся на дорогу, к машине. Для этой поездки он надел камуфляж со споротыми эмблемами бывшего своего завода и высокие шнурованные ботинки. Граев машинально посмотрел ему вслед, и в этот момент Катя заговорила (никаких интонаций в голосе не слышалось):

— Павел, нам надо поговорить. Серьезно. Не здесь и не сейчас. Завтра. И не в офисе. Заезжай вечером ко мне домой.

Граев кивнул. Уже на вторую неделю знакомства она безапелляционно заявила, что она будет называть его Павел, а он ее Катя — и общаться они будут на «ты». Граев согласился, не видя причин для спора. Но вот разговаривать с ним короткими, рублеными полуфразами, какими предпочитал изъясняться сам Граев, она начала недавно — с неделю, может чуть больше. И он не мог понять: зачем?

Подошел Воронин, неся лопату, топор и простой православный крест, без каких-либо надписей, слаженный из свежих березовых брусков. Катя молча указала ему точку на земле.

…Когда Воронин выруливал на шоссе, Граев сказал:

— Забросьте меня в Пушкин, к прокуратуре. Надо прояснить пару вопросов.

Хотел добавить, что это для них лишних минут пятнадцать, не более, — и не стал. К чертям, можно обратно и на такси прокатиться. Откинулся на спинку сиденья и замолчал.

Зуев, молодой и не в меру хамовитый следователь, еще три дня назад вел дело Колыванова. Теперь, ввиду смерти фигуранта, дело постановлением было закрыто, чему Зуев только обрадовался. Хотя в последние месяцы вся работа его состояла лишь в регулярной рассылке по ГУВД страны объявлений на розыск бизнесмена.

На Граева он посматривал высокомерно, как, по его мнению, и надлежало смотреть на частного сыскаря, которому есть возможность подпортить жизнь, поставив вопрос о лишении лицензии.

И его ответ на прямо поставленный вопрос Граева ошеломил.

— Не знаю, зачем нужна была такая экспертиза. И так все ясно. Никаких других собак поблизости не было…

Скулы Граева похолодели от сдерживаемого бешенства. Он, старательно и ровно выговаривая слова, попросил у Зуева дать ему копии посмертных фотографий Саши — либо позволить сделать копии.

— Какие фотографии? Дело закрыто и сдано в архив. Да мы вовсе и не обязаны предоставлять материалы следствия частным структурам…

Граев стиснул левый кулак так, что хрустнули суставы пальцев, и тем же ледяным тоном, слово в слово, повторил свою просьбу. Неизвестно, о чем подумал Зуев — может, о том, что слухи про Граева ходили самые разные, порой зловещие; или про то, что в РУВД у того осталось достаточно друзей, с которыми ему, Зуеву, работать и работать… Следак ушел и через полчаса вернулся с пачкой фотографий, из вредности заставив Граева написать расписку об обязательстве вернуть в двадцать четыре часа.

Граев неловко, левой рукой, накарябал что-то нечитаемое. И поспешил в управление, в фотолабораторию — благо расстояния между казенными домами в невеликом граде Пушкине тоже невелики.

Широко расставленные глаза Граева видели в темноте немногим хуже, чем кошачьи. Но сейчас он не мог рассмотреть в кромешной тьме ничего — только два светящихся зеленовато-желтых пятнышка. Они висели в призрачной мгле на небольшом расстоянии друг от друга и совсем не нравились Граеву. Он сделал широкий шаг им навстречу, другой, третий — и остановился.

Перед ним сидел Кольванов. А пятнышки были его глазами; то ли они отражали сочащийся непонятно откуда свет, то ли фосфоресцировали сами по себе.

Граев слегка наклонил голову набок — Колыванов тут же скопировал его жест. Впрочем, то, что венчало его вновь обросший густыми волосами торс, лишь отдаленно напоминало человеческую голову — башка зверя с далеко выступающими челюстями. Но черты лица вполне узнавались.

Несколько секунд они молча мерили друг друга взглядами. Потом бывший бизнесмен проговорил — с трудом, с неприятным зубным клацаньем после каждого слова:

— Я сожру тебя, Граев…

— Зачем? — Похоже, Граев искренне удивился. И с этим словом начал неприметное движение — казалось, он обходил Колыванова по кругу, но на самом деле это была спираль, центростремительной точкой которой оказался оборотень.

— А незачем, — проклацал Колыванов. — Сожру.

— Брось, — сказал Граев ласково и проникновенно. — Не стоит, честное слово. Ты ведь мертвый — да-да, так оно и есть; ты лежишь на столе в морге больницы — не веришь, сходи на Советский бульвар, проверь. И жена у тебя такая хорошая, к поминкам готовится, продуктов накупила — ну зачем, скажи, портить людям праздник? Опять же похороны будут шикарные — цветы, оркестр, сам понимаешь…

Он был говорлив, как никогда, и нес полную ахинею — а его ход по спирали все убыстрялся, превратившись в танец, наполненный плавно перетекающими друг в друга движениями. Движениями отвлекающими, завораживающими глаз — как завораживают птицу извивы медленно приближающейся змеи. А когда расстояние сократится и станет достаточным для молниеносного и убийственного прыжка — он прыгнет и ударит.

С проклятым монстром будет покончено навсегда, это ему не пожирать беззащитных детишек — Граев был уверен в победе и кипел боевой злостью. И (о чудо!) правая рука, как встарь, послушно сгибалась и разгибалась, готовясь к смертоносному удару…

Но все шло не так. Он двигался как должно, но расстояние до Колыванова не сокращалось — наоборот, не шевелясь, не меняя позы, оборотень все удалялся, уменьшаясь, — и вот уже в темноте опять виднелись лишь две слабо светящиеся точки.

— Я достану тебя, Граев… — донесся наполненный щемящей тоской вскрик. — Граев, Граев, Граев… Все хорошо, Паша, все хорошо… Это кошмар, это дурной сон, сейчас все пройдет… — Голос твари изменился, превратившись в женский, наполненный любовью и тревогой…

Стиснув зубы, он вынырнул из наполненного ненавистью подземелья и судорожно вцепился в плечо Саши. Наверное, ей было больно, но она ничем не показала этого — придвинулась поближе, прижалась, ласково провела по пылающему лбу… Граев, медленно выдираясь из кошмара, разжал хватку сведенных пальцев и положил руку на ее грудь, нащупав мгновенно напрягшийся сосок.