«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу - Иэн Бэнкс

— Почему ты в одной перчатке?

— Другую руку можно засунуть в карман, — ответил он, пожав плечами, и поднял кружку.

Это не ложь, сказал он себе, а способ избежать нудных объяснений. Они немного помолчали под аккомпанемент шумного, но дружелюбного жужжания моторчика.

Теперь она рассматривала его левую руку.

— О боже, что с твоим мизинцем?

— А-а, бензопилой задело, — сказал он, глядя на обрубок пальца. — Несколько лет назад.

— Господи, Олбан!

— Мешает только одному — ковырять в левом ухе.

— Спасибо за откровенность, — сказала она.

— Пожалуйста, — отозвался он. — Да, кстати. Нужно было проверить это до отплытия: ты знаешь, как работает мотор? Просто на случай, если я вывалюсь за борт, когда начну вытягивать марлина или крупного сига, а может, обопьюсь кофе.

Она посмотрела на мотор.

— Мотор двухтактный. Маленьких окошечек нет, значит, наверное, масло добавляется в бензин до заливки в топливный бачок, — объяснила она, затем продолжила, указывая рукой на детали: — Стартовый шнур, воздушная заслонка, дроссель, фрикционная дроссельная… как ее там…

— Достаточно, — сказал он, прикоснувшись к ее плечу, — зачет.

Они сполоснули за бортом кружки, и она вернулась на носовое сиденье. Пока что он поменял руку — и перчатку — всего один раз и собирался сделать это снова, когда вспомнил старый трюк.

Он постарался сделать минимальную регулировку, чтобы румпель держал их прямо по курсу, — заменив малые приращения и устойчивость на грубый ввод и быстрые результаты — и подождал, пока положение носа в направлении к горам будет оставаться неизменным в течение примерно минуты, а потом осторожно отпустил румпель, встал во весь рост, прошел в самую широкую часть лодки и расставил ноги на всю ширину днища.

Софи почувствовала какую-то перемену в поведении лодки и повернулась к нему.

Она театрально расширила глаза и спросила:

— Собираешься проверить, что я буду делать, если ты свалишься за борт?

Он отрицательно покачал головой:

— Если правильно настроить руль-мотор, можно таким образом управлять лодкой. — Он перенес центр тяжести вправо, наклонив лодку на несколько градусов. Лодка стала забирать правее. Он широко улыбнулся.

— Видишь?

— Вижу. — Она тоже сверкнула улыбкой. — Выпендриваешься?

— Нет, просто задницу отсидел, — ответил он, сделав соответствующий жест.

Она кивнула.

— Если надумаешь сигануть за борт, не забудь заблаговременно предупредить.

— Договорились.

Она отвернулась — лицом к небу, пустынным водам и холмам, простиравшимся впереди.

Пообедали они на ходу, чтобы оставить больше времени для рыбалки.

Через полчаса они остановились у небольшого бледно-рыжего, выгоревшего от солнца буйка, дрейфовавшего метрах в пятидесяти от берега, между двумя ручьями, стекающими с северо-западного склона горы Меаллат-ан-Аонах. Небо почти очистилось от туч, но в воздухе было прохладно, так как они находились в тени длинного западного хребта, ведущего к горе Бен-Мор-Ассинт. Ветер здесь не свирепствовал, потому что место это было по существу широкой бухтой, защищенной этими двумя горами. Чуть ли не единственным звуком был шум волн, плещущихся о борт лодки.

После того как Олбан выключил мотор, на них нахлынула тишина — нечто большее, чем отсутствие шума, какой-то антизвук, не менее оглушительный, чем тот, что был неожиданно прерван. Он вспомнил вой охранной сигнализации, который услышал из своей спальни в Ричмонде летней ночью двадцать лет назад. Вспомнил будто в последний раз, мягко отторгая его от себя как ненужную вещь, которую можно теперь спокойно предать затененным глубинам под их юркой лодкой.

В какой-то миг Олбан смежил веки, чтобы сосредоточиться на звуках. Он слышал шорох многослойных одежд Софи, которая неустанно забрасывала леску. Слышал слабый скрежет катушки. Где-то вскрикнула чайка, издав жалобный, одинокий, потерянный, не отозвавшийся эхом крик.

Он открыл глаза и взглянул на Софи — казалось, она и не заметила, что он сидел с закрытыми глазами, — и ощутил странное, с привкусом печали, какое-то почти блаженное счастье.

— Для ловли нахлестом волны крутоваты, — заметила Софи, несколько раз забросив удочку.

Олбан не стал возражать. Они взяли короткие удилища и перешли на спиннинги, стали забрасывать дальше, плавно подтягивая к себе леску катушкой.

— У тебя есть мысли, как пройдет голосование? — спросила его Софи, дернула удочку и тут же забросила ее так, что блесна оказалась за пределами тени, отбрасываемой хребтом, на ярком солнце, где сверкнула, прежде чем уйти под воду и погрузиться в темные глубины озера.

— Более напряженно, чем полагают многие, — ответил Олбан, подтягивая к себе леску медленным, размеренным движением катушки. — Достаточно напряженно, чтобы заставить «Спрейнт» увеличить сумму своего предложения.

— Ты так думаешь? — спросила она, взглянув на Олбана.

— Сообразив, куда дует ветер, эти типы повысят свое предложение еще до собрания. Если, конечно, они не глупее, чем кажутся.

— Разве у них есть такие полномочия? — негромко спросила она.

Теперь оба говорили вполголоса, не нарушая окружающего их покоя. Беседа приняла камерный, даже интимный тон оттого, что они средь бела дня оказались в этом зыбком озерном уединении.

— В определенных пределах — якобы да, — сказал Олбан. — Фигуинг, по-моему, занимает достаточно высокое положение, чтобы удвоить первоначальную цифру. Так же считает тетя Кэт, да и Уин. Бабушка сама потребовала, чтобы к нам прислали людей, облеченных полномочиями, а не марионеток с ящиком шампанского, которые только и способны шлепать печати да с чувством заверять, что в их руках семейные традиции не пропадут. Чтобы выйти за рамки установленного лимита, раскрывать который они явно не намерены, им придется звонить начальству, но даже это может оказаться блефом. Как бывает при покупке машины, когда продавец говорит тебе, что должен посоветоваться с менеджером насчет цены машины, которую ты отдаешь в уплату за новую, а сам идет вместо этого в кафетерий или в сортир, а потом возвращается, качая головой, и говорит: извините, но все решает босс, а он такой дуб. — Олбан вытащил свою приманку, потом снова забросил.

Софи медленно кивнула, тоже забрасывая свою маленькую серебристую блесну, и сказала:

— Думаю, я буду голосовать против.

— Вот это сюрприз, — удивился Олбан и повернулся к ней. — Я был уверен, что ты выступишь за продажу.

— Между прочим, они предложили мне работу.

— «Спрейнт»?

— Да, меня собираются оставить, причем с повышением в должности, с увеличением оклада и с дополнительным пакетом акций.

— У тебя есть документальное подтверждение?

— Нет, — ответила Софи. — Казалось, ее это даже рассмешило.

— Ну и? По этой причине ты изменила свое решение? Выходит, это предложение возымело обратный эффект?

— Нет, но оно заставило меня задуматься.

— Это всегда опасно.

Она усмехнулась.

— Я поняла: мне нравится моя нынешняя работа. Возможно, лет через пять-десять я созрею, чтобы принять их предложение, но сейчас меня все устраивает. И кроме того, не уверена, что мы вправе продавать фирму, ведь следующее поколение может нам этого не простить.

— Решила обзавестись потомством? — спросил он наобум.

— Да, подумываю, — призналась она. — Дома у меня есть парень, с которым мы встречаемся.

— Ага, — сказал Олбан, который не мог привыкнуть, что она говорит «дома», подразумевая Штаты.

— Все тот же самый, мы уже давно вместе. Тот, ради которого я когда-то перешла на другой факультет.

Так-так, подумал Олбан.

— Надо же, — выговорил он вслух, — какая ты терпеливая. — А про себя добавил: «Даже чересчур, как и я сам».

— Да, — сказала она грустно, — ты прав. За эти годы он успел жениться, завести двоих детей и развестись. — Она вздохнула. — И вот теперь мы опять вместе. После всего, что было.

«Боже милостивый, — подумал он. — Ведь я ничего об этом не знал. Какое море, какой океан, какая Атлантика лежит между нами! Если мы представляем собой сумму того, что сделали другим, и того, что другие сделали с нами, то я почти не знаком с этой женщиной. Где она — кто она — та Софи, которую, казалось бы, знаешь?»

— По-моему, у нас все довольно серьезно, — сказала она. — Мы говорили о женитьбе, о детях. Я всегда была, как бы это сказать, не вполне уверена, но ведь, — она подняла на него глаза, — годы-то идут, согласись. Больше тянуть не стоит.

— Уверен: ты будешь прекрасной матерью, — сказал Олбан.

— Надо же! Спасибо. — Она произнесла это так, будто услышала в его словах сарказм.

— Серьезно, — добавил Олбан.

Она опять взглянула на него, потом вытащила из воды болтающуюся приманку, отвела ее назад, цокнув защелкой катушки, и забросила вновь. Грузик взлетел высоко вверх и блеснул на солнце.