Спрут - Фрэнк Норрис

Ванами миновал хозяйственные строения энникстеровской усадьбы и двинулся дальше. Все вокруг было погружено в сон. Вращавшаяся при слабом северо-восточном ветре вертушка артезианского колодца шумно поскрипывала. Из тени сарая крадучись вышла кошка, решившая поохотиться на полевых мышей, и замерла в ожидании - только копчик хвоста ее чуть подерги вался. А из сарая донесся переступ тяжелых копыт и затем хруст соломы под громоздким корпусом уклады вающейся с глубоким вздохом на подстилку коровы.

Оставив ферму позади, Ванами продолжал путь, Справа, вдалеке, угадывалась возвышенность, на которой стояла миссия и маячила сторожевая башня. Бе жали минуты. Он продолжал идти вперед. И вдруг остановился, приподнял голову, напряг глаза и пани стрил уши. Присущее ему необъяснимое шестое чувстно, реагирующее на окружающий мир как листья чуткого растения, сказало ему, что где-то поблизости находится человеческое существо. Он ничего не видел, ничего не слышал, однако мгновенно застыл на месте; затем, поскольку ощущение это не пропадало, он, осторожно ступая, пошел дальше. Наконец его ищущий взгляд что-то поймал, что-то на фоне темное буревшей в ночи земли. Это что-то находилось на некотором расстоянии от дороги. Ванами сошел с обочины и осторожно пошел к нему, бесшумно ступая по сырой неровной земле. Прошел шагов двадцать и остановился.

На огромном белом валуне, спиной к нему, сидел Энникстер. Сидел, подавшись вперед, поставив локти на колени и подперев руками подбородок. Он не шевелился. смотрел на окружающие его унылые поля и молчал. То была ночь, когда владелец Кьен-Сабе, проборовшись с собой с ночи до утра, нашел-таки путь к спасению. Когда Ванами натолкнулся на него, душевная борьба в нем только набирала силу. Сердце его еще не пробудилось. Ночь едва наступила, до рассвета было далеко, и комковатые поля лежали вокруг голые, бурые, безжизненные, без единого зеленого ростка.

На секунду жизненные пути двух людей, столь различных по характеру, соприкоснулись здесь в ночной тиши под звездным небом. Затем Ванами тихонько пошел своей дорогой, раздумывая, какая беда погнала ночью и этого трезвого, делового, отнюдь не мечтательного человека в безлюдные поля, о чем размышляет он сидя здесь в одиночестве.

Но Ванами тут же забыл обо всем. Материальный мир отодвинулся. Реальность сжалась до точки и исчезла, как исчезают звезды при восходе луны. И по мере того, как его поглощала совершенно иная стихия, все земное растворялось, улетучивалось из сознания и он вступал в мир таинственный, непознаваемый. Мир видений, легенды, чудес, где нет ничего невозможного.

Он стоял у ворот монастырского сада. Перед ним возвышалась старая колокольня. Сквозь стрельчатые своды в верхней ее части, где висели колокол - дар испанской королевы, ему видны были тихо горящие звезды. Бесшумно носящиеся в воздухе летучие мыши бросали пляшущие тени на светлую поверхность вековых стен.

Ничто не нарушало тишины. Даже цикады. Спали пчелы. В траве, на деревьях, забившись в чашечки цветов, дремали мошки, гусеницы, жучки - все многоликое миниатюрное население дневного сада. Даже еле слышный шорох ящерицы, скользнувшей по теплому булыжному полу колоннады, не нарушил глубокою покоя, торжественной тишины. И только где-то в глубине сада, то замирая, то снова набирая силу, журчал фонтан; его струйка била неустанно, отмечая бег секунд. четкую поступь часов, циклы лет, неотвратимый ход столетий.

Было время, когда калитка, перед которой остановился сейчас Ванами, стояла наглухо запертая. Но он давно устранил это препятствие. С минуту он помедлил, поддавшись таинственному очарованию ночи, затем, нажав на щеколду, распахнул калитку, вошел, тихо притворив ее за собой. И оказался в монастырском саду.

Над ним было иссиня-черное небо, густо усыпанное звездами. Серебрился плат Млечного Пути. В северной части небосвода Большая Медведица уже вышла на ежедневную прогулку. Большая туманность Ориона была подобна искрящемуся вихрю звездной пыли. Низко нависнув над горизонтом, светился бледно-шафрановый диск Венеры. Из одного края вселенной в другой величественно шествовали созвездия, и загадочное прозрачное свечение, остающееся на пути их следования, распространялось затем по всей земле - безмятежное, неиссякаемое, торжественное.

В этом неверном свете сад с его притаившимися повсюду тенями казался призрачным. Налетавший временами ветерок пошевеливал ветви грушевых деревьев, и тогда глянцевитая листва, трепеща, будто тихонько подмигивала. И когда фонтан, казавшийся издали серебряным щитом, тускнел, это значило, что по поверхности воды прошла рябь. В неясном голубоватом полумраке убитые гравием дорожки чуть намечались в траве, напоминая белые атласные ленты, разложенные по дну озера. Выстроившиеся вдоль восточной стены надгробья казались процессией монахов в серых сута нах.

Ванами пересек сад, задержавшись лишь на минуту, чтобы поцеловать землю на могиле Анжелы. Дойдя до грушевых деревьев, он растянулся под одним из них, подперев руками подбородок. Взгляд его скользил но долине, расстилавшейся у подножия холма, на котором стояло здание старой миссии.

И опять он ждал, что ему явится тень Снова вызывал ее из небытия. Снова, раздираемый сомнениями, мучимый безутешным горем, ждал от ночи ответа. Снова, будучи мистиком, старался проникнуть мыслью в мир потусторонний. Надежда - он сам не знал на что - пробудилась у него в душе. Что-то непременно должно проясниться в такую ночь. Материализация непременно должна произойти.

Закрыв глаза, до предела напрягши волю, дойдя до такой степени экзальтации, что все чувства его блаженно онемели, он стал звать Анжелу, и его беззвучный крик проник далеко в море слабого, эфемерного, не знающего приливов и отливов света, который затопил раскинувшуюся внизу долину. Затем, лежа ничком на земле, он застыл в неподвижности и стал ждать.

Уже прошел не один месяц с той ночи, когда Ванами впервые уловил отклик на свой призыв. Сначала потрясенный, испуганный, взволнованный до глубины души, он был сам не рад успеху и решил никогда больше не подвергать свой необъяснимый дар испытанию. И все же пошел в сад и на вторую ночь, и на третью. Мало-помалу это вошло у него в систему. Ночь за ночью являлся он сюда, неизменно ощущая на себе таинственное воздействие этого места, постепенно убеждаясь, что его зов и впрямь не остается без ответа.

С приходом весны он все больше укреплялся в своей вере. И когда она вступила в силу, когда ночи стали короче, вера эта превратилась в твердое убеждение. Вернется ли к нему его давно почившая любовь? Предстанет ли ему, выйдя из могилы, из мрака? Он не мог сказать, он мог лишь надеяться. Он знал только, что кто-то отвечает на его призыв, что его протянутых в темноте рук касаются чьи-то пальцы. Он терпеливо ждал. Весенние ночи становились теплее и светлее: звезды светили ярче. Прошел почти месяц с тех пор, как он впервые получил Ответ, но ничего нового не происходило. Иные ночи проходили совершенно впустую, в другие Ответ бывал, но с трудом различимый, почти ему недоступный.

Но вот что-то изменилось - едва заметно изменилось. Его ищущая мысль, кружившая над садом подобно потерявшей направление птице, натолкнулась на что-то - натолкнулась и задержалась, и на этот раз тень, казалось, придвинулась к нему. Сердце у него отчаянно билось, в висках стучало, в воображении он неотрывно следил за ее постепенным приближением.

Что двигалось к нему? Кто? Чьи шаги так невыносимо медленно, что казались уж совсем неуловимыми, приближались к месту, где ждал он? Он даже подумать не смел.

Его мысли перенеслись на много лет назад; к тому времени, когда еще не погибла столь трагически Анжела и не существовало тайны того другого. И тогда он ждал, как ждет сейчас. Только ждал не напрасно. И тогда,- как и сейчас,- он словно чувствовал ее приближение, чувствовал, как подходит она к месту их встречи. А что будет сейчас? Он не знал. Он мог лишь ждать. Ждать и надеяться. Ждать и верить. Ждать и быть готовым все стерпеть. Верить, что любимая не обманет его.

Между тем весна все больше вступала в свои права, и постепенно стало пробуждаться к жизни цветочнс хозяйство. Первыми на пятистах акрах земли зазеленели вьющиеся растения и кусты, зеленым морем разливаясь по всему отведенному им пространству. Затек в их густой зелени стали робко намечаться и другие - пока еще бледные - цвета. В лунные ночи Ванами видел, как раскрываются бутоны, видел их лепестки, бледно-розовые и бледно-голубые, нежно-сиреневые блекло-желтые, белые, чуть тронутые золотом - лунный свет смазывал, смягчал все краски.

Постепенно ночной воздух все больше насыщался цветочными запахами. Вначале легкие, ускользающие как нить осенней паутины, они крепчали, насташ лись по мере того, как расцветали все новые и новые бутоны. Тончайшая смесь всевозможных запахов с грядок цветочного хозяйства долетала до миссии и примешивалась к благоуханию монастырского сада, к благоуханию магнолий и плодовых деревьев в цвету.