Вознесение (сборник) - Александр Проханов

Тот зимний давнишний день, в котором на белых страницах нарисованы красные буквицы. Синица у ледяного окна. Скакнувшая цепкая белка. Снеговик в саду. Серебряный стеклянный петух. Сын спит, сбросив горячее одеяло, выставив маленькую голую ногу. Спит жена, светлея теплым большим лицом, окруженным темной волной волос. Его пробуждение в ночи от тревожного удара сердца, будто стукнул птичий клюв. Где-то далеко в мироздании, на страшном от них удалении, из черной воронки Вселенной излетает бесшумный вихрь. Движется к ним, незримый, беззвучный, проносится сквозь пространства и годы. Тянет щупальца, заметил их в старой избе, углядел среди бескрайних снегов. И как спастись и укрыться, как обмануть черный, нацеленный из Вселенной зрачок? Он лежал, боясь шевельнуться, прислушиваясь к ночным дуновениям, шептал бессловесную молитву о продлении счастья.

– Пора, – сказал полковник, вставая, подхватывая автомат. – Хорошо, что тебя повидал… Матери напиши… Сетует, что нет от тебя писем… Я ее, как могу, успокаиваю… И вот еще что, сынок… Завтра возьмете этот Музей искусств… Он будет гореть… Если сможешь, вытащи оттуда картину «Хождение по водам»… Какие-то люди идут по какой-то воде… Мне это нужно для моей агентурной работы… Ну, я пошел… Лейтенант Пушков проводил отца до белого бэтээра, на котором терпеливо поджидали его автоматчики. Видел, как отец скакнул на броню, схватив скобу, поставив ногу на скат. Ловко, гибко устроился у пулемета. Махнул рукой, и белая машина плавно ушла, качая ребристой броней среди расщепленных деревьев.

Лейтенант Пушков, проводив отца, обходил позицию, проверяя посты и огневые точки. Дом, погруженный в сумрак, был наполнен шорохами, мельканием теней, тихим звоном оружия. Подкрепление десантников устраивалось на этажах. Разжигали на лестничных клетках маленькие костры, на которых дымились котелки с тушенкой и кашей. Снайпер Ерема обустроил позицию в глубине просторной комнаты с разбитым окном. На столе, перевернутый ножками вверх, стоял стул, и на нем, как на козлах, лежала снайперская винтовка. Сквозь разбитое окно виднелись соседний Музей искусств и часть улицы с искореженной легковушкой. Выстрел из глубины комнаты был не виден снаружи. Снайпер был надежно упрятан от пули и мины. Ерема, высокий, худой, в бронежилете и каске, белея в сумерках деревенским продолговатым лицом, доложил обстановку и, выждав, с длинным вздохом сказал:

– Как там Клык и Звонарь?.. Не могу представить… Мучают небось их «чечи»?..

– Отобьем, вот увидишь!.. – торопливо и страстно ответил Пушков. – Еще пару дней штурмовать, а потом заставим «чечей» ползти, как собак, оставляя кровавый след!.. Веришь мне или нет?

– Верю, – ответил Ерема. Удивился тому, что командир сильно сжал его руку.

Этажом ниже Косой, держа на плече автомат, укрылся за обломком стены, прикрывая лестничный марш. Шагнул навстречу Пушкову, стараясь в сумерках рассмотреть лицо командира.

– Мне Клык вазу велел в бээмпэ положить, а я ее разбил по дороге… Сколько нам еще воевать?..

– Неделю, не больше… Клыка и Звонаря вернем… Обменяем на пленных «чечей»… Скоро увидишь башку Басаева в эмалированном тазу…

Затылок ломило от полученного в схватке удара. На руке горела рана, нанесенная чеченским ножом. Но дух его был крепок и бодр. Ему хотелось завершить обход и улечься на груде сырых одеял, чтобы в тишине в несколько последних минут перед сном обдумать слова отца о Русской Победе.

В сквере под деревьями бульдозер вырыл плоскую черную яму. В нее светил танковый слепящий прожектор. В белых жестоких лучах, среди комьев земли, лежали трупы убитых чеченцев. В камуфляже, в кожаных куртках, в капроновых бушлатах, в мятых штанах, в измызганных башмаках. Чернели их открытые рты с блестящим оскалом зубов. Бугрились скомканные, пропитанные кровью и слюной бороды. У одного, как пузырь, кровенел выдавленный из черепа глаз. Их привозили из соседних кварталов, оттуда, где прошумела атака. Вытаскивали из подвалов, куда ударяли гранаты и бомбы. Вырывали из-под рухнувших перекрытий и глыб. Медленно, светя прожектором, приближалась боевая машина пехоты. За ней по снегу на стальном тросе, как рыба на кукане, волочилась связка убитых. Машина приблизилась к краю ямы, работая двигателем, выталкивая из кормы синий дым. Солдаты возились с тросом, выпутывая трупы. Сталкивали их в яму, пиная сапогами. Мертвецов присыплют мелкой мерзлой землей. Наутро в расположении части появится тихий, плохо выбритый чеченец. Они уединятся с командиром, станут договариваться об обмене убитыми.

Пушков поднялся на этаж, где было ему приготовлено ложе на провалившейся двуспальной кровати, подле которой уцелел туалетный столик с рядами цветных флакончиков. Стена была проломлена танком. В неровной дыре чернело небо без звезд. Пушков залез в капроновый спальный мешок, поудобней устроился на чьем-то супружеском одре. Стал мгновенно засыпать, забываться. И в клубящемся урагане прожитого дня, среди оседающих стен и падающих с крыши людей, возник отец. Большой, теплый, с молодым счастливым лицом. Наклонился над его детской кроватью, заслоняя коричневый потолок с глазастыми фиолетовыми сучками.

Глава пятая

Шамиль Басаев погрузился в кожаную мягкую, вкусно пахнущую глубину джипа, мощно и плавно преодолевавшего воронки и выбоины.

В машине было темно и уютно, фосфорным морским огнем светились циферблаты. За стеклами, едва подсвеченный подфарниками, тускло белел снег с черными тенями копоти. Тянулись по сторонам безглазые коробки домов, сквозь которые изредка беззвучно пролетали розовые трассеры. Вторая машина с охраной следовала поодаль, и ее габариты гнали перед собой две мутные млечные струйки. Начальник охраны Махмуд, одноглазый великан, сидел на переднем кресле, уставя в окно ствол ручного пулемета, чтобы бить сквозь стекло, вслепую, окружая машину пламенем и вихрем пуль. Они ехали из штаба на передовую, туда, где днем шли яростные бои, штурмовые группы русских отбили половину стратегического квартала и воля защитников, понесших большие потери, казалась поколебленной.

Ночной город напоминал огромную раковину, в которой умер влажный, скользкий моллюск, вытекая черной пахучей жижей из завитков и спиралей каменной оболочки. Уже несколько дней Басаев вслушивался в гулы пустой раковины, как слушают море. По звукам, невнятным рокотам, тихому шелесту и высокому струнному гудению пустоты хотел определить момент, когда отдаст приказ истощенным, ослабевшим отрядам уйти из Грозного, оставив русским ребристый, оттиснутый на камне отпечаток исчезнувшего города.

– Сообщил командующим фронтов, что я хочу их видеть сегодня на погребении Илияса? – обратился Басаев из глубины кожаного пахучего сиденья к начальнику охраны, заслонявшему ветровое стекло своими покатыми, как склоны горы, плечами. – Хочу посмотреть им в глаза, поесть с ними плов, вспомнить, как мы с Илиясом пять лет назад в эти дни жгли русские танки в районе вокзала.

– Всем сообщили, Шамиль, – мягко и мощно, так, что колыхнулся салон джипа, обернулся к нему одноглазый Махмуд, звякнув о стекло стволом пулемета. – Все тебя ждут к началу похорон. Плов готовил брат Илияса Рустам. Неделю назад отстрелило руку, но он готовил плов здоровой рукой.

– Я помню, когда ему отстрелило голову, он думал задницей, и это неплохо у него получалось, – хмыкнул Басаев.

– Он хороший человек, Шамиль. Просто в жизни мало стрелял и много играл в нарды, – заступился за дальнего родственника одноглазый охранник, своей преданностью заслуживший право осторожно возражать командиру. Отвернулся, достал портативную рацию, стал глухо называть позывные, устанавливая связь с постами и опорными пунктами, мимо которых в черноте обвалившихся улиц продвигался джип.

Басаев продолжал ухмыляться в темноте машины теперь уже над одноглазым Махмудом, которого прозвал циклопом и чей правый глаз остался висеть на розовой колючке абхазского терновника, созерцая пенистое русло реки Ингури.

Они приблизились к передовой, к многоэтажной башне, уродливо изъеденной и продырявленной прямыми попаданиями танков. В сторону русских позиций уходила пустынная, словно лиловый кровоподтек, улица, по которой, как огонек сигареты, могла прилететь красная точка гранаты.

– Стой здесь, – приказал водителю Басаев.

Тот ловко причалил джип к высокому пандусу, прикрывавшему от выстрелов. Махмуд, крутанувшись на сиденье, словно желая кувыркнуться через плечо, выскочил, открывая командиру дверцу. Басаев из благоухающей теплоты машины шагнул в ночную морозную свежесть, видя, как из второго джипа беззвучно разбегается охрана, занимая позиции по обеим сторонам улицы.

– Кто обороняет дом? – спросил он, притопывая на снегу теплыми толстокожими ботинками. Натягивая на бритую голову форменную кепку, отороченную искусственным мехом, успел почувствовать увлажненным черепом ледяное дуновение ветра.