Неукротимые удовольствия - Сюзанна Райт

этого нечто большее, чем есть на самом деле. Как я уже сказал, у меня просто в голове крутится всякая чушь. Вот и все.

— Так у тебя не чешутся руки выйти за дверь и отправиться домой? Идея остаться здесь со мной до конца вечера и на всю ночь тебя не беспокоит?

Доминик стиснул зубы.

— С чего бы это?

Мила покачала головой.

— Никогда не считала тебя трусом, GQ.

— Говорит человек, который хотел создать пару по договорённости, чтобы ей не пришлось подвергать свои эмоции риску, — съязвил он.

— Я не вышвыриваю тебя отсюда, Доминик, независимо от того, насколько бы ты не переходил на личности. Хочешь уйти, уходи.

— Да, ты продолжаешь это говорить. Я начинаю думать, что ты хочешь, чтобы я ушёл.

Мила медленно встала.

— Ты прав, я не хочу, чтобы ты был здесь.

Желудок Доминика сжался, когда боль пронзила его. Он сжал руки в кулаки, игнорируя панику, которая теперь охватывала его. Он терял её с каждым произнесённым словом. И все же, казалось, он не мог заткнуться нахуй.

— Я не хочу, чтобы ты был здесь… потому что я знаю, что ты не хочешь быть здесь.

Со спокойствием, которого она не чувствовала, Мила убрала со стола. Она ожидала, что он встанет из-за стола и вылетит вон, но он этого не сделал. Хотя он бы так и сделал. В любую секунду он мог уйти.

На кухне она сполоснула посуду и сложила её в посудомоечную машину, используя рутину, чтобы отвлечься от беспокойства, бурлящего в животе. Когда она вошла в гостиную, то обнаружила его устроившимся на диване и смотрящим телевизор. Но он не был по-настоящему спокоен. Он все ещё был напряжён, как гребани лук. Все ещё рвётся уйти, хочет он признавать это или нет. И она не собиралась сидеть и ждать, пока он это сделает.

Оставив его наедине с размышлениями, Мила постирала и прибралась в квартире. К тому времени, как она закончила, он все ещё смотрел телевизор. Все ещё напряжённый, как струна пианино. И демонстративно игнорировал её. Что угодно. Её кошка попыталась ударить его, но её когти, на удивление, были втянуты в ножны. Кошка беспокоилась о нем почти так же сильно, как и злилась на него.

Мила переоделась в майку и шорты в тон, устроилась в постели со своим ноутбуком и выбрала фильм для просмотра. Эмоционально опустошённая после дерьмового дня, который у неё был, она в какой-то момент заснула только для того, чтобы резко проснуться, когда ноутбук начал сползать с её коленей. Чёртыхнувшись, она выключила его и положила его на тумбочку.

Она слышала телевизор в гостиной и чувствовала, что Доминик все ещё в квартире. Это, конечно, удивило её, но она не надеялась, что он останется. Нет, в тот момент он был за миллион миль отсюда. Только он мог сократить это расстояние, но, похоже, не был готов это сделать. Тем не менее, она не выгоняла его, хотя чувство гордости подсказывало ей, что она должна оторвать полоску от его шкуры. Нет. Ему придётся совершить эту прогулку самому.

Повернувшись на бок, она закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Она как раз засыпала, когда в спальне скрипнули половицы. Она поняла, что телевизор был выключен. Вместо того, чтобы воспользоваться ванной и раздеться, как он обычно делал перед сном, он опустился на матрас позади неё. Он пришёл попрощаться, подумала она. Признать, что он не был готов к тому, что возникло между ними.

Сглотнув комок эмоций, застрявший у неё в горле, Мила ничего не сказала. Просто ждала, когда он скажет какую-нибудь чушь и уйдёт.

Слегка поправив подушку, Доминик вздохнул.

— Знаешь, я был ребёнком на замену, — сказал он низким голосом. — После того, как мои родители потеряли Тобиаса и стали несчастливы в своём браке, они попросили меня «исправить» это. Свести их снова вместе. Дать им кого-то другого, кого они могли бы любить. Только они не любили меня. Не совсем. Ты думаешь, я ошибаюсь. Что, конечно, они любили меня — они были моими родителями. Но это не всегда так просто. Так должно быть, но это не так.

— Я ужасно похож на Тобиаса, и я думаю, это ранило моих родителей. Им было почти больно смотреть на меня. Но в то же время им нравилось, что у них было живое напоминание о сыне, которого они потеряли. Меня всегда сравнивали с ним, и я никогда не был лучшим. Их разочаровывало, если мне не нравилось то, что нравилось ему, или если я не был хорош в том, в чем был он. Как будто они никогда не могли полностью отделить меня от него в своих мыслях.

Мила зажмурилась, в груди у неё защемило от картины, которую он рисовал. Ей было интересно, знает ли он, что одиночество, которое он тогда испытывал, ясно прозвучало в его тоне. Её кошка прижалась к нему, желая успокоить.

— Мне никогда не разрешали входить в его комнату, — продолжал Доминик. — Они не упаковали его вещи, они оставили все в точности так, как было, когда он умер. Для них это было как святилище. Иногда там спала моя мать. Я слышал, как она плачет, но быстро понял, что идти к ней не имело смысла. Она не нуждалась в утешении. Она цеплялась за чувство вины, носила его как значок.

— Она часто приглашала медиумов к нам домой, и они говорили о том, что Тобиас все ещё был рядом. Сколько я себя помню, она часто говорила мне, что необъяснимые звуки, которые я слышал по дому — какие-то скрипы, глухие удары, царапанье — это дух моего брата, бродящий повсюду.

— Каждый год в его день рождения она пекла для него торт и зажигала свечи, и мы все должны были петь «С днём рождения» тому, кого там даже не было. Я понимаю, что им нужно было сохранить память о нем. Я рад, что они были так полны решимости не забывать его. Я рад, что его так сильно любили, и мне чёртовски жаль, что он умер. Но мне не нравится, что, несмотря на то, что у них был я,