Дедушка, Grand-pere, Grandfather… Воспоминания внуков и внучек о дедушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX – XX веков - Елена Лаврентьева

Но эти воспоминания мама написала много позже, а 31 декабря 1940 года она шлет новогоднее пожелание бабушке: «Желаю Вам того же, чего и себе на Новый год: получить хоть две строчки издалека». Но отец в это время находится дальше, чем думала мама. Оттуда получить две строчки невозможно.

В сентябре 1940 года мама поступила в аспирантуру ИМ Л И («без отрыва от производства»). «Теперь моя аспирантская работа — часть общей и, ведь если я имею свободный от работы понедельник, спросят с меня, и мне не поздоровится, если не сдам аспирантские экзамены. Это не то что раньше — была вольной птицей. На ученом совете будет утвержден план сдачи всех экзаменов и тема диссертации — “Новелла Мопассана”», — пишет мама в Рязань бабушке. Она успешно сдала кандидатские экзамены по английскому и немецкому языку и по философии. Готовится к экзамену по теории литературы. В это время она является младшим научным сотрудником ИМЛИ. 22 июня 1941 года она должна была поехать к Л. И. Тимофееву в Пушкино на консультацию, а 30 июня — сдать экзамен по теории литературы. Но началась война. ИМЛИ был эвакуирован в Ташкент. Мама в середине ноября 1941 года приехала туда вместе с коллегами. В Ташкенте она решила продолжать заниматься: «В аспирантуре безотрывной я продолжала состоять. Философия и языки были сданы. Надо было сдавать теорию литературы — колоссальнейший курс. Л. И. Тимофеева в Ташкенте не было, но можно было сдавать Е. Б. Тагеру. Готовилась к экзамену, писала диссертацию». Но судьба была против диссертации, 6 февраля 1942 года маму арестовали. Она провела полтора года в тюрьме, где заболела туберкулезом и цингой. Она теряла сознание на прогулке. Ее приносили в обморочном состоянии из туалета сокамерницы. Она вспоминала о своем освобождении:

«17 июля 1943 года я вышла на свободу. Чисто физическое ощущение опьяняющее. Небо никогда, казалось, не было таким голубым, солнце таким сияющим, арыки такими прохладными. Такой счастливый день оказался и очень несчастным: я узнала о смерти моей младшей сестры Тамары (замечательного человека и друга). После Ленинградской блокады Тамара в 1943 году приехала в Ташкент, просила тюремное начальство дать ей свидание со мной. Но ей отказали. А через месяц она умерла в возрасте тридцати пяти лет от тифа».

После тюрьмы маму восстановили на работе в ИМ ЛИ. Когда она пришла на работу в первый раз, то упала в обморок: очень была истощена тюрьмой, туберкулезом, недоеданием, цингой (из тюрьмы в тридцать семь лет она вышла без зубов). Коллеги заботились о ней, ежедневно выносили во дворик дома, в котором жили, раскладушку, и мама отсыпалась на воздухе, которого ей все время не хватало. Конечно, ни о какой диссертации уже не было речи. Нужно было выжить. После тюрьмы мама работала в ИМ Л И главным библиографом. Она была первоклассным специалистом, многие «западники» (ученые, исследующие западноевропейские литературы) обращались к ней за консультациями, за помощью, и она всегда была отзывчива к их просьбам. Об этом свидетельствуют многочисленные книги, подаренные маме учеными ИМЛИ с трогательными благодарственными автографами.

Поэт Булат Окуджава (его отец был расстрелян в 1937 г., а мама провела в ГУЛАГе семнадцать лет) написал в 1983 году стихи, которые близки мне:

Собрался к маме — умерла,к отцу хотел, а он расстрелян,и тенью черного орлагорийского весь мир застелен.

И, измаравшись в той тени,нажравшись выкриков победных,вот что хочу спросить у бедных,пока еще бедны они:собрался к маме — умерла,к отцу подался — застрелили…Так что ж спросить-то позабыли,верша великие дела:отец и мать нужны мне были?…В чем философия была?

Этот вопрос мучает меня до сих пор. Советская власть отняла у меня деда, отца, обрекла на страдания мою маму. Но хочется верить, что лучшие помыслы наших предков найдут воплощение в делах потомков. К счастью, и род Папковых не пресекся. В Москве живет внучка М. П. Папковой — Ольга Искринская. В Санкт-Петербурге эту ветку продолжает внучка маминой сестры Тамары — талантливая поэтесса Тамара Попова. У нее две дочери и внук. Невольно вспоминаю замечательные слова Ивана Алексеевича Бунина: «Мое зачатие произошло не только в те девять месяцев, когда я находился в утробе моей матери. Мое зачатие — и в моих дедах, прадедах, пращурах. Ибо они — это тоже я».

И. С. Кленская

«Никто никуда не уходит»

Мне снится сон: большая светлая палата. Окна распахнуты — весна, солнце, сирень. В комнате много книг, скрипка на столе, горит лампада… На столе раскрыта книга… большая, толстая, и в ней плотная лента-закладка. Хорошо и спокойно.

Я просыпаюсь — температуры нет. Я часто болела, и каждый раз, как только приходил этот сон, болезнь уходила.

Мой дедушка, Иван Михайлович Никонов, с уважением и почтением относился к снам. Он говорил: «Чудеса и только. Чудо — это нам подарочек, чтобы силы наши поддержать».

Мы жили в коммунальной квартире на Таганке — Большие Каменщики, дом 17, кв. 20, второй этаж. В квартире проживали прекрасные, добрые и милые люди — семнадцать человек, жили дружно, уважительно, с пониманием друг к другу. У каждого в комнате стоял чемоданчик или сундучок: вещи теплые, мыло, смена белья… Все готово — на всякий случай, если придут… И в каждой семье ждали родных: может быть, вернутся, может быть, кто-то уцелел, может быть, кто-то найдется… Шли пятидесятые, и многие возвращались из лагерей. В нашу квартиру не вернулся никто.

— И ничего не будем узнавать и хлопотать. Не нужна нам их реабилитация, много чести, — говорил мой дед, — Честные люди в оправдании не нуждаются. Палачи должны ответить…

Дедушка Иван Михайлович Никонов, 1913

Иван Михайлович и Софья Власовна Никоновы в день свадьбы, 1913

— Тише… у нас все хорошо, — плакала бабушка. — Молчи, молчи…

«Будешь хорошо учиться, будешь много знать, много книжек прочитаешь… — Мы с дедом любили разговаривать и бродить… от Таганки до Котельников, от Котельников до Красной площади… до любимого “ситцевого” храма. — Вот и Василия Блаженного купола… Дошли мы с тобой, Аришка… Красота! Вот бы Иван Власович порадовался бы…»

Иван Власович, тоже мой дед, брат бабушки. Я никогда его не видела, и на мой вопрос «А где же дедушка?» бабушка начинала плакать, а дед строго говорил: «Далеко… Далеко…» Ивана Власовича часто вспоминали: «Вот бы Иван порадовался… Вот бы Иван удивился…» Им гордились — большой учености был человек, на многих языках разговаривал, все букинисты Москвы его знали.