Жан-Кристоф. Книги 1-5 - Ромен Роллан

Знакомство началось из-за девочки. Она бегала со своими сверстницами по улице. Девочки дразнили большого добродушного пса, который дремал, уткнув морду в передние лапы; вдруг он приоткрыл глаз, показав налитый кровью белок, и досадливо тявкнул; проказницы бросились врассыпную, визжа от радости и страха. Дочка Сабины, оглашая улицу пронзительными криками, тоже обратилась в бегство, но при этом она не спускала глаз с собаки, словно ждала, что та вот-вот бросится за ней вдогонку. И по ошибке подбежала к Луизе и прижалась к ее коленям; Луиза ласково засмеялась и не сразу отпустила девчурку, спросив у нее что-то. Сабина вмешалась, и начался общий разговор. Кристоф не принимал в нем участия. Он не говорил с Сабиной, Сабина не говорила с ним. По молчаливому соглашению оба делали вид, будто не знают друг друга. Но он ловил каждое слово, которым обменивались женщины. Его молчание показалось Луизе враждебным. Сабина думала иначе, но его присутствие смущало ее, и ответы звучали не совсем уверенно. Наконец под каким-то предлогом она ушла к себе.

Целую неделю Луиза не выходила из комнаты — она простудилась. Кристоф и Сабина сидели вечерами одни. В первый раз они даже испугались. Сабина, желая придать себе духу, не спускала дочку с колен и осыпала ее поцелуями. Смущенный Кристоф не знал, как себя вести, — прилично ли делать вид, будто он не замечает того, что происходит рядом. Положение создалось трудное: хотя они не обменялись ни словом, знакомство все-таки состоялось через Луизу. Кристоф постарался выдавить из себя две-три фразы, но слова не шли с его губ. И на сей раз девочка вывела их из затруднения. Она начала играть в прятки и все время крутилась вокруг стула Кристофа, который наконец схватил ее и поцеловал. Он не очень любил детей, но эту девочку поцеловал с какой-то особенной нежностью. Малышка вырывалась, ей не терпелось снова начать игру. Кристоф нарочно не спускал ее с колен, она укусила его за палец. Тогда он поставил ее на землю. Сабина засмеялась. Глядя на девочку, они обменялись какими-то незначительными замечаниями. Потом Кристоф (он считал необходимым сделать это) попытался завязать разговор, но он был не очень изобретательный собеседник, да и Сабина не спешила прийти к нему на выручку: она повторяла слова Кристофа, и только.

— Какой сегодня хороший вечер.

— Да, вечер прекрасный.

— У нас во дворе прямо дышать нечем.

— Да, во дворе очень душно.

Поддерживать разговор становилось все труднее. Сабина, воспользовавшись тем, что пора было укладывать дочку, вошла в дом и больше не показалась.

Кристоф боялся, что она не выйдет и на следующий вечер, что она избегает сидеть с ним наедине, поскольку Луиза еще не появлялась на улице. Но получилось наоборот: на следующий день Сабина первая попыталась завязать разговор. Видно было, что она насилует себя и не получает от беседы удовольствия; чувствовалось, с каким трудом она отыскивает темы для разговора и как скучно ей слушать свои собственные вопросы; а вопросы и ответы замирали на лету среди гнетуще длинных пауз. Кристоф вспоминал свои первые встречи с Отто; но с Сабиной круг разговора был еще более ограничен, да она и не обладала долготерпением Отто. Видя, что попытки ее ни к чему не ведут, она сдалась: стоит ли так мучиться? Скучно… Сабина замолчала, и Кристоф последовал ее примеру.

И сразу все стало несказанно милым. Вернулась ночная тишина, вернулись обычные мысли. Сабина, мечтая о чем-то, медленно покачивалась на стуле. Кристоф сидел рядом и тоже мечтал. Они не обменялись ни словом. Через полчаса Кристоф, словно говоря сам с собой, начал вполголоса восторгаться пьянящим запахом, который шел от ручной тележки, служившей для развозки клубники. Сабина бросила в ответ два слова. Они снова замолчали. Они наслаждались очарованием этих неоконченных фраз, этих ничего не значащих слов, они мечтали об одном, они были полны одной и той же мыслью, они не знали, что это за мысль, и даже не доискивались. Когда пробило одиннадцать часов, они разошлись по домам, улыбнувшись друг другу на прощание.

На другой день они и не пытались завязать беседу. Оба снова молчали, и это было так хорошо! Время от времени они обменивались каким-нибудь кратким, односложным замечанием, которое подтверждало, что оба думают об одном и том же.

Сабина вдруг рассмеялась.

— Гораздо лучше, — сказала она, — не принуждать себя и не пытаться во что бы то ни стало говорить! Чувствуешь, что обязан говорить, а это так скучно!

— Ох, если бы все придерживались вашего мнения, — произнес Кристоф прочувствованно.

Они засмеялись. Оба подумали о г-же Фогель.

— Бедная женщина! — вздохнула Сабина. — Какая она утомительная.

— Зато она сама никогда не утомляется! — ответил Кристоф с безнадежным видом.

Сабину развеселили слова и печальный вид Кристофа.

— Вам смешно? — спросил он. — Вам-то хорошо. Вы от нее защищены.

— Еще бы! — ответила Сабина. — Недаром я запираюсь на ключ.

Она засмеялась, смех у нее был негромкий, почти беззвучный. Кристоф слушал, восхищенный. Он с наслаждением вдыхал свежий воздух, спокойствие ночи.

— До чего же хорошо молчать! — сказал он, потягиваясь на стуле.

— И до чего же бесполезно говорить! — подхватила Сабина.

— Да, — подтвердил Кристоф, — без слов все гораздо лучше понимаешь!

Снова воцарилось молчание. Ночная темнота мешала им видеть друг друга. Они потихоньку улыбались.

Однако если, сидя бок о бок, они переживали одно и то же, — или, по крайней мере, так им казалось, — на самом деле они ничего не знали друг о друге. Сабину это нимало не тревожило. Кристоф был более любопытен. Как-то вечером он спросил Сабину:

— Вы любите музыку?

— Нет, — просто ответила она. — Очень быстро надоедает. Я в музыке ничего не понимаю.

Эта откровенность пленила Кристофа. Ему так надоела ложь, так надоели люди, которые заявляют, что без ума от музыки, а сами умирают от скуки, слушая ее, — поэтому он считал чуть ли не добродетелью Сабины то, что она не любит музыку и открыто говорит об этом. Он осведомился, читает ли Сабина.

Нет, да у нее и книг нету.

Кристоф предложил к ее услугам свою библиотеку.

— А книги серьезные? — спросила она тревожно.

Если она не хочет серьезных, есть несерьезные, например стихи.

— Но это тоже серьезные книги.

— Тогда романы.

Сабина сделала гримаску.

Как, и романы ее тоже не интересуют?

Интересовать-то интересуют, только они очень длинные, никогда у нее не хватает терпения дочитать до конца. Она забывает начало, перескакивает через главы, в результате ничего не понимает, ну и бросает книгу.

Чудесное доказательство занимательности книги!

Нет, почему же, достаточно занимательно для выдуманных историй. Но она предпочитает интересоваться другим.

Театром, быть может?

Ах, нет!

Что же, она и в театр не ходит?

Да, не ходит. Там слишком жарко. Слишком много народа. Гораздо приятнее сидеть дома. К тому же яркий свет режет глаза, и актеры все такие уродливые.

Тут он был с ней согласен. Но ведь в театре есть и еще кое-что: пьесы.

— Да, — рассеянно согласилась Сабина. — Но у меня нет времени.

— Что же вы делаете с утра до вечера?

Она улыбнулась.

— Помилуйте, у меня столько дела!

— Вы правы, — согласился Кристоф, — ведь у вас магазин.

— О, — спокойно возразила Сабина, — магазином я не особенно много занимаюсь.

— Значит, все ваше время отнимает дочь?

— Ах, нет, бедная девочка! Она такая умненькая, она сама играет.

— Тогда что же?

Кристоф извинился за свою нескромность. Но Сабина, наоборот, находила разговор забавным.

— Столько, столько дела…

Какого?

Сабина не могла объяснить. Всякого дела, разного. Утром нужно встать с постели, одеться, подумать об обеде, приготовить обед, съесть обед, подумать об ужине, прибрать комнаты… Так весь день и проходит… А ведь нужно еще хоть немножко времени, чтоб ничего не делать!

— И вы никогда не скучаете?

— Никогда.

— Даже когда ничего не делаете?

— Именно когда ничего не делаю. Вот делать что-нибудь — это, пожалуй, скучно.

Они, смеясь, посмотрели друг на друга.

— Какая же вы счастливая! — вздохнул Кристоф. — А я вот не умею ничего не делать.

— А по-моему, прекрасно умеете.

— Учусь в последние дни.

— И успешно учитесь.

После разговора с Сабиной на душе у Кристофа становилось мирно и спокойно. Ему достаточно было просто смотреть на нее. Куда-то отходили все тревоги, раздражительность, нервическая тоска, сжимавшая сердце. Когда он говорил с ней, ничто не смущало его спокойствия. И ничто не смущало его спокойствия, когда он думал о ней. Он не смел признаться в этом самому себе, но когда он сидел рядом с ней, он чувствовал, как на него нисходит чудесное оцепенение, почти дремота. И ночами теперь он спал, как никогда не спал раньше.