Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин

Так размышлял конунг, сидя во главе стола на мягком троне какого-то западного короля, что привез из викинга еще отец Рорик по прозванию Гордый, погибший уже давно в земле куршей…

Там, в лесу поличей, три зимы назад, Рагнар пришел в себя среди ночи, растрепанный лесным великаном, как солома ветром, но почему-то до конца не убитый. Брошенный на траве, как куча ненужной рухляди. Боги спасли любимого воина, отвели глаза великану, не иначе.

Впрочем, он тогда еще не знал, что останется жив. Болело все, что могло болеть. Шея, сжатая руками чудища, с клекотом и хрипом пропускала воздух, которого не хватало. Голову он не мог поднять, не поддерживая рукой. Казалось ему, шею рубил топор, но на половине бросил работу. Уж лучше б закончил, казалось тогда.

Сначала конунг решил, что великан сломал ему позвоночник и сдвинуться с места он больше не сможет. Так и сгниет во мхах. Но попробовал — руки и ноги шевелились. Значит, можно было попытаться выбраться из колдовского леса, где каждое дерево, каждая ветка теперь представлялись врагами. Смотрели на него хитро и зло, шевелились, вышептывая угрозы.

Конунг, как опытный воин, знал толк в ранах и переломах. Знал, когда кости ломаются, их нужно привязать к чему-нибудь твердому. Разорвав одежду зубами и правой рукой, которой пока еще мог владеть, Рагнар примотал себя к длинной палке за живот и голову. К другой палке пристроил раздробленную руку. Теперь боль стала меньше кусать. Он наконец смог двигаться…

Но что это был за поход, до сих пор вспоминаешь, скрипя зубами!

Определив по звездам направление к своей земляной крепости, конунг тронулся в путь.

Шел? Полз? Карабкался на четвереньках, как земляная жаба? Рагнар теперь и сам не смог бы с уверенностью сказать, как он пробирался через бесконечный лес. И шел, и полз, и карабкался, вцепляясь зубами во вражью землю. И трава топорщилась перед ним иголками, и деревья цепляли сучковатыми пальцами, и камни подкатывались под него, преграждая путь, и болота вставали на дороге, заманивая в трясину. Весь этот дикий лес стал его врагом. Но он был еще жив, а значит — не побежден.

Сколько времени он провел в борьбе с лесом и своим непослушным, искалеченным телом, конунг тоже потом не мог вспомнить. Былое, настоящее и, наверное, будущее спуталось перед глазами в один клубок. Лица давно павших воинов, крики отшумевших битв, лязг оружия, пылающие драккары, женские животы и зады, которые когда-то гладил и хлопал, так и мелькали перед глазами, сплетаясь к бесконечные разноцветные картины.

Часто ему начинало казаться, что он наконец-то умер. Что валькирии, Христ-потрясающая, Мист-туманная, Труд-сильная, Хлег-шумная, поддерживая ласковыми, прохладными пальцами с четырех сторон, уже несут его к Одину, усадить за почетный стол героев-эйнхериев. Хорошо было невесомо лететь, не чувствуя боли, а не карабкаться червяком по прибрежным камням. Один, я иду к тебе, иду, восторженно думал он…

Но конунг опять приходил в себя, и опять вокруг был только враждебный лес. Он снова полз, рыча от острых, огненных вспышек внутри, дрожал от лихорадочного озноба, проклинал все вокруг самыми страшными проклятиями, какие приходили на ум. Гнев и злость помогали ему ползти вперед. Только гнев и злость, и еще надежда на месть…

Вот о чем надо слагать долгие драпы-песни, вот где потребовалась ему вся его сила, вся терпеливая выучка героя и победителя, потом думал он. Но как об этом споешь? Какие слова можно подобрать, чтобы описать чувства человека, когда он в одиночку сражается с тем, что не видно глазу?

Его нашел Якоб-скальд, который тоже пробирался к крепости, таясь в ночной темноте. Наткнулся на него и испугался вначале, так страшен был его вид, рассказал потом скальд. Хитрый скальд, опытный старый воин… Хитрее всех оказался Якоб в том бою, когда быстрая «Птица моря» сгорела от негасимого огня чародеев. Притворившись мертвым, Якоб зацепился за кусок дерева и поплыл по течению неподвижно. Глупые поличи поверили, что он мертвый, не стали трогать.

Так и спасся, один из немногих. Конечно, о хитрости не слагают таких звучных стихов, как о победах лицом к лицу, но зато скальд вернулся в крепость с целыми руками и шеей. Это тоже победа, если подумать.

Якоб, встретив его, первый услышал про великана. Он поверил своему конунгу. Якоб сам видел в лесу этих огромных чудищ, что одинаково похожи на людей и зверей. Бежал от них, устрашенный невиданным.

Все остальное скальд придумал сам. И про долгую битву, от которой дрожала телом Ерд-земля, и про победу конунга. Рагнар, упав на руки скальда, больше ничего не чувствовал и не видел, словно сумрак Утгарда, кромешного мира, все-таки добрался до него и укутал намертво. Он даже не помнил, как Якоб тащил его на себе в крепость. Только мрак, только сумрачный лес и горячая, как огонь, черная боль…

Когда конунг пришел в себя и смог говорить, дружинники уже знали, как драккары, пустившиеся в погоню за поличами, наткнулись на враждебных, таинственных духом, призванных теми на подмогу. Как горели деревянные коми, как гибли воины от колдовства и как сам конунг победил один на один самого сильного великана, но тоже пострадал в битве.

Рагнар не стал спорить с тем, что все уже считали за истину. Людям вообще нравится обманывать себя красивостями, знал конунг. Интересно, сколько правды в древних преданиях, которые взахлеб повторяют скальды? — иногда думал он. Не столько ли, сколько в россказнях бешеного Агни про трехголового змея? Странно устроена жизнь, Агни вот даже дети не верят, а в его победе над великаном никто никогда не усомнился… Впрочем, богам виднее, кого называть героем, а кого — пустобрехом…

В тот вечер воины еще долго сидели за обильным столом. Поднимали полные чары, ставили их обратно пустыми. Славили богов и хвалили себя.

Конунг, как обычно, поднялся из-за стола одним из последних, когда многих героев рабы уже оттаскивали на лежанки в бесчувствии. Все сидел, думал и вспоминал. Он много думал последнее время. Строил планы и перебирал их. Как дети, забавляясь, перебирают на берегу гладкие камешки морской гальки.

Рагнар никому этого не говорил, но хотелось ему еще раз побывать в угодьях поличей. Скулы сводило порой — вот как хотелось. По вечерам, разгоняя кровь мерой вини или пива, он в красках рисовал себе, как отомстит лесным колдунам за потерянную руку и кривую шею, отплатит за подлую речную засаду кровью по весу. Как схватит за черные кудри Сельгу, эту лесную девку-колдунью, как намотает их на руку, волоча ее за собой, как насадит ее с размаху на свое кожаное копье, как закричит она от страха и боли, громче и отчаяннее, чем кричит насмерть раненный зверь. А потом он будет убивать ее медленно, очень медленно, по кускам отрезать кожу от ее гладкого тела, чтобы колдунья успела много раз пожалеть, что боги когда-то вдохнули в нее дух жизни…