Современная датская новелла - Карен Бликсен

С матерью мы больше не разговаривали. Немножко убрались, опорожнили пепельницы, и я позвонил домой. Разговор был краток, поскольку я безумно устал. Раскладушку мне поставили в столовой, в той самой угловой комнате, лунной комнате. Если что и может причинить мне страдания, так это короткая и узкая кровать. Когда я улегся, подложив руки под голову, локти свисали с краев моего ложа, а пальцы ног торчали сквозь прутья решетки. В окно светила летняя луна, на улице постепенно замирала жизнь. Когда-то здесь, под откидной лавкой, прятали коробки с рождественским печеньем и открывать их запрещалось. В некоторые печеньица добавляли изюм, и мы любили их обкусывать с разных сторон, добираясь до изюминок, похожих на крошечные айсберги.

В прихожей валяются детские вещи, двери нараспашку. Бенедикт сидит в комнате за письменным столом, задумчиво ероша волосы.

— Вот так-то, — сказал я, присаживаясь на краешек стула. — Где дети?

— Гуляют. Как там? — Утром я говорил с женой еще раз и просил ее позвонить в контору.

— Так себе. Не может никак привыкнуть.

— Еще бы. — Бенедикт отложила карандаш и загнула уголок страницы.

Мы отправились на кухню завтракать. Бенедикт приготовила бутерброды и для детей, разложив их на тарелке в форме звезды. Я поглощал свои бутерброды в том же темпе, в каком их делал, и поэтому, когда я закончил трапезу и вышел, на столе оставался один-единственный бутерброд с сыром.

Мы устроились на солнце, глаза у меня слипались — мне ведь так и не удалось как следует поспать этой ночью.

— Детям я все рассказала. Они восприняли это весьма спокойно. Больше всего интересовались, можно ли им будет пойти на похороны.

— Естественно. Но я могу уточнить.

— И еще спрашивали, привезут ли малышку. Я сказала, что вряд ли. Им хочется поскорее увидеть ее.

Бенедикт жевала, неторопливо, сосредоточенно, жмурясь на солнце. Потом отставила тарелку, закатала рукава и оттянула вырез блузки, давая доступ солнечным лучам. И тут на меня навалилась усталость, я даже был не в состоянии проглотить последний кусок бутерброда. Я распустил ремень, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— У нас есть пиво?

— Кажется, только портер.

— Устал как собака. А уснуть не могу.

— Как обычно, — дружелюбно откликнулась жена.

— Почему это?

— С тобой ведь такое часто бывает, разве нет?

— Часто? Не знаю. Отец не каждый день умирает.

— Пойди и ляг.

Я последовал ее совету. Не раздеваясь, забрался под одеяло и, прислушиваясь к биению сердца под простыней, смотрел на обои в цветочек — когда-то я сам их выбирал. Цветочки-близняшки молча таращились на комнату, точно не понимая, как они тут оказались.

Да, тогда я был молод. Деревья в нашем предместье выросли, затенив террасы, и садовая мебель поблекла, как того и следовало ожидать.

На столе у нас появилось белое вино, и мы с увлечением занимались поисками самых лучших марок среди относительно недорогих сортов. По ночам мы провожали до калитки друзей и мерзли в легкой одежде, дожидаясь, пока не скроются за углом фары их велосипедов. Я перешел работать в другую фирму и не жалел об этом. У меня появилось больше забот, о которых нужно было помнить, поэтому нередко рано утром я усаживался с сигаретой в столовой и записывал то, что предстояло сделать в течение дня. Просыпаясь потом через два-три часа крепкого сна и обнаружив на столе свой список, я приходил к выводу, что кое-какие дела были совершенно необязательны. День должен был быть заполнен до отказа, зато остальные обитатели дома из этих списков мало-помалу исчезали. Для них не хватало места. И однажды не хватило места и для меня самого.

Я забыл чековую книжку и был вынужден вернуться. Навстречу неслись автобусы, похожие на неуклюжих рычащих животных, город представлялся какой-то необозримой пятнисто-серой враждебной массой, сквозь которую мне предстояло пробиться еще раз. Вчера, идя по улицам, я чувствовал себя на голову выше всего, что меня окружало. А сейчас паутина бессонницы затянула глаза, мышцы свело, и хотелось обругать каждого встречного. Еще ночью я отказался от мысли попасть утром в бассейн.

— Ну что, у тебя один из тех самых дней? — спросил Кристиансен, когда я спустился вниз и положил ключ на стойку. Он всегда задает один и тот же вопрос, если я выхожу раньше обычного. Он взял ключ одной рукой и телефонную трубку — другой.

— Отель «Гарден», добрый день.

Я жестом показал ему, что пошел завтракать, если кто-нибудь будет звонить. Кристиансен понимающе кивнул и, прижимая плечом трубку, протянул мне газету. У нас как раз шла довольно глупая тяжба с одним из наших клиентов. Он считал, что мы не уложились в срок. Мы так не думали, но у меня было чувство, что наши шансы слабее, ибо я, кажется, «дошел» до того, что перепутал числа, и теперь опасался, не заинтересовались ли этим делом газеты. Естественно, нет. Я сложил газету и принялся за кофе, безуспешно пытаясь поудобнее устроиться на стуле.

Как-то, еще учась в школе, я сказал учителю математики, что домашнее задание приготовил, только тетрадь дома забыл. По-моему, ты вполне успеешь до звонка сходить за ней и вернуться обратно, ответил он, и я не понял, говорил ли он серьезно или испытывал меня. Тем не менее я отправился домой. Задания я, конечно, не сделал. Я шел привычной дорогой в необычное время, и Тиетгенсгаде казалась мне длинным тоннелем, трубой с избыточным давлением, все было другое — и тени, и машины. Я представил себе, как выводят к мачте совершившего преступление матроса с завязанными глазами. Я не только совершил преступление — но и сам завязал себе глаза.

Я уже прошел несколько кварталов и лишь тогда удосужился вытянуть листок с записями, чтобы посмотреть, не нужно ли мне чего-нибудь купить по дороге на работу. Это был один из старых листков, где кое-какие пункты были вычеркнуты, но еще оставались дела, которые я не успел сделать вчера и позавчера… Так и есть, зайти в химчистку. Чековая книжка!

Дверь за мной захлопывается, я иду через вестибюль и сразу же замечаю, что в моей ячейке что-то лежит, косо прислонившись к стенке, в гостиницах так обычно кладут письма. Вместе с ключом мне вручают конверт, и я запираюсь в своей угловой комнате на четвертом этаже с видом на площадь.

Я открываю конверт — отправитель не указан, адрес написан старческой рукой, — и из него падает пачка фотографий. Снимки старые, некоторые изогнуты, как ломтики сыра, долго пролежавшие на солнце. Целая пачка фотографий и письмо от Вильхельмины, тетушки Вильхельмины. Она нашла их в дядином потайном ящике. Их никогда не вынимали оттуда, поскольку отношения между моим отцом и его братом были весьма натянутые, пишет она. Там есть фотография моей матери — не совсем анфас, но глаза смотрят в камеру, и в одном — беловатое пятнышко. А вот маленькие снимки моих брата и сестры и меня самого, сделанные аппаратом «стелланова». Мне кажется, я не похож на ребенка, хотя тогда мне было, наверное, около трех лет. Я похож на сморщенное существо из другого мира, может быть, на гнома, с чувственным лоснящимся старческим ртом, и я не могу удержаться от смеха. И отец на фотографии тоже не может, он сидит на корточках, приготовившись прыгать через верстовой камень. Он похож на ребенка.

ФОТОАППАРАТ

© Gyldendal Publishers, 1983.

Навстречу ему, освещенная солнцем, шла женщина. Это была его дочь.

Он припарковался, но, как всегда, оказалось, что у него нет однокроновых монет для счетчика. Служащая банка, покачивая головой, разменяла ему деньги, но особого неудовольствия при этом не выразила. Он заглянул в машину и выудил из перчаточного отделения фотоаппарат, отказавшись от мысли навести порядок на заднем сиденье, заваленном грудой пакетов и одежды.

В тот день, когда он купил машину и хозяин фирмы доставил ее — новенькую и сверкающую (тогда этот человек, помнится, почему-то ужасно спешил и уделил ему гораздо меньше времени, чем во время покупки), он решил содержать свой автомобиль в образцовом порядке. С тех пор прошло всего несколько месяцев. И он вспомнил об этом решении лишь теперь, когда попал в Хельсинге и у него выпал час свободного времени, поскольку он быстрее, чем рассчитывал, сделал нужные ему снимки.

Он купил жетон (мойка № 8), поставил автомобиль на платформу, всунул жетон в щель автомата, и, убедившись, что аппарат заработал, прошел в магазинчик. Продавщица в белой майке с названием фирмы поперек груди вместе с ним порадовалась хорошей погоде. Издали доносился шум моечного автомата, под навесами из алюминия и пластика над бензоколонками сновали ласточки, и он поделился с девушкой за прилавком своим недоумением по поводу такого непонятного поведения птиц. На этом разговор и закончился, он поблагодарил, взял покупки — таблетки «сорбитс» и газету «Экстра блад», повесил на плечо фотоаппарат и, выходя, украдкой скользнул взглядом по обернутым в целлофан порнографическим журналам, разложенным на полке под прилавком.