Конан и Гнев Сета - Морис Делез

Похожий на быка человек подошел к пленнице, достал кинжал и располосовал одежду Рины, так что она осталась перед ним совершенно нагой. Шагр окинул ее плотоядным взглядом и обернулся к своей повелительнице:

— Что я могу с ней сделать?

— Все, что тебе угодно, лишь бы она осталась жива. Нельзя нарушать данного слова!

Верзила ухмыльнулся, бросил на землю тяжелый боевой молот и медленно, со зверской ухмылкой глядя на жертву, начал обламывать древки стрел. Рина учащенно задышала и до крови закусила губу, стараясь не закричать от боли и невыносимого стыда. Глаза ее расширились от ужаса. Роза усмехнулась:

— Вперед, мой друг! А я, пожалуй, пойду. Не стану вам мешать.

Шагр осторожно ощупал тело женщины, заставив ее глухо застонать, потянул на себя, отрывая от дерева. Она не могла защищаться, и, когда ее отчаянный крик огласил Священную Рощу, киммериец содрогнулся и снова рванулся на помощь…

… Багряная, кровавая пелена стояла перед глазами, Конан ловил ртом воздух, не в силах отдышаться. Наконец его могучий организм взял свое, и он начал приходить в себя: багровая муть поредела, кровь перестала молотом бить в висках, дыхание успокоилось.

Олвина сидела рядом и печально смотрела на Конана.

— Ты любил ее?— спросила она, когда увидела, что взгляд киммерийца стал, наконец, осмысленным.

— Сейчас я думаю, что да,— ответил он.— Она ведь спасла мне жизнь, когда Митра лишил меня разума, но пути наши разошлись. Однако… Откуда ты знаешь? — спросил он, вглядываясь в бездонные глаза прекрасной немедийки.

Губы ее тронула едва заметная грустная усмешка, и это не ускользнуло от внимания Конана. На время он даже позабыл о своем сне, мгновенно припомнив чувство, с которым засыпал. Он внимательно посмотрел на свою подругу. Привыкнув видеть ее рядом и днем и ночью, киммериец даже перестал замечать ее красоту. Однако теперь он увидел, что многое изменилось: привычные жесты стали другими, мимика придавала лицу иные выражения, на смену порывистой грациозности женщины-воина пришла томная женственность опытной куртизанки. Лишь любовь по-прежнему светилась в глазах. Правда, теперь Конан поймал себя на том, что все непривычное, подсказанное памятью, смутно знакомо ему.

— Кто ты?— спросил Конан.— Я вижу перед собой Олвину, но ты не она!

— Забыл…

Девушка грустно покачала головой и вдруг придвинулась к киммерийцу. Прекрасные глаза влажно блеснули, губы призывно дрогнули, лицо мгновенно преобразилось, излучая такую волну желания, что сердце Конана забилось, вот-вот готовое выскочить из груди. Она прильнула к его устам.

— Неужели забыл?!

Ее дрожащий голос прозвучал страстно, но чувствовались в нем и затаенная тоска и надежда.

— Деркэто!— выдохнул он.

— Ты только теперь вспомнил меня…— Она грустно покачала головой.

— Нет,— через силу улыбнулся Конан,— еще вчера я почувствовал тебя.

— Так ты не забыл?!

На миг надежда изгнала тоску, но вместо ожидаемого всплеска ответной радости она увидела словно окаменевшее лицо Конана.

— Зачем ты сделала это?

— Ты мне не рад…— с тоской произнесла она.

— Я рад видеть тебя,— сами собой произнесли его уста, и Конан понял, что это правда.— Но зачем ты сделала это? — повторил он.

— Та, чье тело я сейчас занимаю, просила меня соединить вас, и я решила попытаться.

— Кром! А ты отзывчива, Богиня Страсти! — горько усмехнулся киммериец.

— Твой сарказм не к месту, милый. В любви каждый старается для себя.

— Так ты…

— К чему скрывать то, что и так ясно, раз я здесь!

— Ты же знаешь, что это невозможно.

— А если бы?— не унималась она.

— Если бы…— Он задумался, но тут же тряхнул головой.— О чем ты говоришь! Для меня уже не может быть никаких если, ведь люди не бессмертны!

Однако Деркэто, похоже, извлекла из его слов, а быть может, и поведения что-то для себя важное, потому что удовлетворенно кивнула, и, хотя спорить не стала, вид у нее был весьма довольный.

— Так, значит, нет?

— Ты ведь знаешь — у нас разные пути,— уже совершенно спокойно ответил он.

— Все в жизни меняется. Как знать, быть может, и ты еще изменишь свое мнение,— заметила она.

— Что ты хочешь сказать?

Он обернулся к девушке и, увидев встревоженное лицо Олвины, поначалу ничего не понял.

— Что с тобой? — Она заботливо отерла пот с его лба.— Опять тот сон?

Это была Олвина, но теперь уже не только телом, но и душой, и Конан понял, что осознает это не без грусти. Однако он тут же подавил это чувство и, обняв девушку за плечи, успокоил ее:

— Все хорошо. Теперь я знаю все, и кто-то скоро ответит за это.

Зенобия не находила себе места. Ночью она проснулась словно от удара, с твердой уверенностью, что над мужем нависла неотвратимая беда. После пережитого накануне вечером ужаса, когда зашевелились древние стены замка и одна из них, приняв облик отвратительного монстра, попыталась расправиться с ней и с сыном, королева никак не могла успокоиться.

Люди были взбудоражены, замок напоминал гудящий улей, и полночи о сне никто не помышлял. Спать отправились лишь под утро. Зенобии с трудом удалось заснуть, когда в душу ее острыми когтями вцепилось предчувствие беды. Королева встала и остаток ночи металась по спальне, словно зверь, запертый в клетке, не находя себе места. К утру она решила, что делать, и, едва день вступил в свои права, бросилась в храм Митры, находившийся тут же, в замке Троцеро.

Собственно, это был не храм, а всего лишь небольшая комнатка, в которой было устроено святилище Митры. Доступ сюда имели лишь члены семьи, но Троцеро любезно предоставил ей с сыном возможность возносить здесь свои мольбы Подателю Жизни.

Зенобия закрыла за собой дверь. Ее била нервная дрожь, ноги едва держали, и она без сил опустилась на колени, обратив пылающий взгляд к небольшой статуе Митры, которая стояла в неглубокой овальной нише, приподнятой над полом.

— О, Податель Жизни, Творец Всего Сущего,— молитвенно сложив руки, заговорила она быстрым, взволнованным шепотом,— молю и заклинаю: услышь меня и помоги! Ты знаешь, через сколько препятствий пришлось пройти мне, чтобы спасти свою любовь, так не дай же угаснуть жизни того, кому она посвящена. Если будет на то твоя добрая воля, возьми мою жизнь, но у него не отбирай

Она говорила и говорила. Слова лились из нее сами собой, складываясь во фразы, которыми она описала всю свою жизнь, от рождения и до сего дня. Словно отворились ворота шлюза и позволили выплеснуться тому, что она столь тщательно скрывала ото всех, даже от Конана, в течение стольких лет.