Том 4. Фома Гордеев. Очерки, рассказы 1899-1900 - Максим Горький

— Ну, что там — при работе поют?

— Иногда ноют…

— Лучше, чему нас? Поют-то, мол, лучше?

— Нет… едва ли… Там кричат.

— С натуги, значит… силы не хватает. А у нас вот поют… У нас силы вдоволь. У нас — все лучше… Эх, заболтался я с тобой… Ну, что — рад ты, что ломать начал?

— Мне чего же радоваться особенно? Работе — рад. Работать я люблю.

— Велика работа! Ходи да поглядывай… А не нравится мне эта твоя затея… как хочешь!

— Театр-то?

— Вот он самый… Разврат это… Пляс да песня, да смех… Что туг нужного для человека?

— Для человека, Марк Федорович, всё нужно! — внушительно, с уверенностью в голосе и на лице сказал Шебуев. — Нужно» чтоб он и пел и плясал, нужно, чтоб смеялся, чтоб веселее жилось. Но театр не для одного веселья, он и для пользы… в театр 6удут ходить — в кабак не будут.

— И в церкву не будут,

— Кому нужно в церковь — театр ему дороги не загородит. А коли вы иначе думаете — значит, церковь не уважаете.

Вот, Яким Андреич, — сказал купец, пристально и с чувством, близким к почтению, глядя на строгое лицо Шебуева, — заговоришь ты вот этак и удивишь меня даже до крайности! Ведь уж вижу, — я старый воробей, и меня не обманешь! — вижу, чувствую я, что не больно тебе до церкви дела много, а всё же говоришь ты верно про нее. Верно! Ничем дорогу к ней заставить нельзя… она — сила превыше всего, в ней бо господь обитает. Но ты-то как про нее правду знаешь?

— Я сам могу верить, могу и не верить, но ежели я во что верую, так уж крепко… И от других того же требую… Веришь, — ну, так не думай, что твоей вере чужой смех мешает, а коли ты это думаешь, стало быть, слабо веришь…

— И опять верно! — с удовольствием воскликнул Чечевицын. — Верно, умница! Или в божью силу верь, или в дьяволову…

— Вот видите…

— А все-таки театр этот твой — затея пустая… Вот разве для ребятишек устроишь в нем, как обещал… разное там, веселое… ну и пение духовное тоже…

— И детям и взрослым от этой затеи только польза будет, а вам памятник на сто лет… Хороший памятник, поверьте! Выше всякой колокольни… От колокольни только звон, а из театра свет… Ведь вы согласились со мной, что чем больше человек видит, тем больше умнеет?

— Слыхал я это от тебя. И очень понимаю, что от ума человеку вреда не состоится… ежели ему воли не давать… Первее всего нужно, чтоб человек во всем сдерживать себя умел, да! И уж коли театр — пускай его! Дуй тебя горой!..

Чечевицын развеселился, глазки у него довольно заблестели, и даже его желтые щеки стали бурыми от оживления, а может быть, от воздуха весны и блеска солнца.

— Ну, я поеду на биржу… Поедем? Завтраком накормлю…

— Минуточку подождите, Марк Федорович, — озабоченно сказал Шебуев. Есть у меня к вам большая просьба…

— Ну-у опять… Чего еще?

— Вот что — дайте мне денег…

— Э! А я думал — насчет этого всё…

Он кивнул головой на театр и, расстегнув сюртук на груди, сунул руку за пазуху, говоря:

— Сколько же тебе денег-то этих? Смотри, многого со мной нет…

— Мне нужно тридцать восемь тысяч… — спокойно сказал Шебуев, но скулы у него покраснели и глаза сузились в ожидании.

Чечевицын вынул руку из-за пазухи, тщательно застегнул сюртук, поглядел на архитектора и — удивленно протянул:

— Ого-го! Это ты… тово… ничего! Это, знаешь, кусок немалый… На кой те ляд такую уйму? Это на первый раз голому человеку можно шубенку сшить… да-а!

— Мне нужно тридцать восемь тысяч, — повторил Шебуев, понизив голос и не глядя на купца.

— Слыхал… цифра хорошая!.. В аккурат тридцать восемь? А не тридцать пять и не сорок? Верно счел?

В глазах купца искрился острый смешок, и губы у него вздрагивали.

— За тридцать пять я куплю здесь в уезде имение…

— Чье это?

— Скуратова…

— Мм… Сорок две он желает взять… Тридцать пять — это цена законная… Ничего цена… Только не тово, неважное это дело, помещичать-то. Какой ты помещик?

— Мне для ценза нужно…

— А! Вон оно что! Да ты, чудак, болотце у меня купи… У меня хорошее болотце есть — десятин около двухсот… лесок еловый… клюква, грибы-козляки там… вот те и поместье будет! По чину… хо-хо! И Скуратову будешь сосед притом же!

— Мне, Марк Федорович, необходимо Скуратове купить… Оно сразу в земство меня пустит…

— Пустит, — это что и говорить! Верно рассчитал, пустит… Ах, голова! Верно всё у тебя… и очень ты этим побеждаешь!

— Дальше я соображаю так: болото ваше вы тоже мне продайте…

— Мм… И болото? Ах ты… пострели те горой! На что оно при Скуратове?

— Я завод сухой перегонки дерева устрою, лес сведу, а болото высушу…

— Правильно!.. Н-да-а… Вот оно как… Это будет… братец ты мой… это, Аким Андреевич, выйдет так, что Скуратово-то тогда тыщ около двухсот оценится… мм!..

Шебуев сложил руки ладонями вместе и, сунув их между колен, крепко стиснул колени. Чечевицын внимательно и серьезно поглядел на его широкую согнутую спину, на крепкую шею и покачал головой. Потом поджал губы, потрогал себя за бороду и, сбоку глядя на архитектора, заговорил, как бы рассуждая сам с собой:

— Земля там наклонна к реке… м-да… Ежели через большую дорогу канавочку проковырять — вода сбежит, верно! А я вот — дурак… Семнадцать лет владел, а не догадался… Вот она, наука-то… Нет, в ней тоже есть применимость… Что ни говори… Пес те возьми, а? Правильно! И заводишко у места будет… хм! Подвел рекой дощаничишко и грузи себе полегоньку… а в половодь — к самому заводу подъедешь… ловко! Эх, кабы не пора мне умирать! Кабы у меня печенки покрепче были… Взял бы я тебя, Аким Андреевич, в управляющие — получи двенадцать тыщ!

— А я пошел бы? — спокойно спросил Шебуев, не изменяя своей позы.

— Н-да-а… ты бы не пошел… хо-хо! Где тебе чужим делом править? Ах ты… сделай милость! Обидный для меня твой план, Аким Андреевич! Очень обидный… так вышло у нас, что вроде как ты меня дураком обругал… да-а… А я должен чувствовать, что правильно ругаешься…

— Ну так как же? Даете денег, Марк Федорович? — спросил Шебуев, выпрямившись и глядя купцу прямо в глаза.

— Денег-то? Это так нельзя… Это непорядок… так сразу и дай тебе! Надо подумать… Надо очень подумать…

— Да ведь дело правильное!..

— Ну что ж? Твое дело… а деньги мои. Н-да… Так сразу нельзя… «Дай!» — «Изволь!» Нет, этак не ведется…

Шебуев вдруг весело и искренно расхохотался.

— Да ведь дадите же!

Купец чмокнул губами и, как бы сам себе не веря, вскричал:

— А… дам! Ну те к лешему! Дам… живи! Вали! Не могу не помочь умному парню… Стыдно не помочь. Ах ты… Как не дашь? Только ты погоди… я подумаю… для прилику… Ну и прощай… прощай, брат! Уйти от тебя скорее, а то мильон выпросишь — хо-хо!

Чечевицын смеялся, щеки у него вздрагивали, и, встав со скамьи, он как-то нерешительно переступал с ноги на ногу. Но в глазах у него было что-то пораженное, какое-то смятение. Он похлопывал Шебуева по плечу большой пухлой лапой, и глазки его беспокойно бегали по твердому лицу Шебуева.

— Иду… еду на биржу… скоро двенадцать… уж не зову тебя: некогда завтракать-то, — говорил он, усмехаясь, и вдруг как бы против своего желания закончил свою речь; — А… а опасный человек, Яким Андреич… охо-хо какой! М-много ты нагрешишь на земле… ей-богу, правда!

— Ничего, не бойтесь! — сказал Шебуев, спокойно тряхнув головой.

— Да я… не боюсь! Не сын ты мне… не сын… Прощай же!

— До свиданья!

Чечевицын пошел из сада, тяжело передвигая огромные ноги. Корпус его был странно неподвижен и похож на большую черную бочку. А Шебуев снова сел на лавку, крепко провел рукой по лицу и облегченно вздохнул. Но он не стер рукой с лица своего ни озабоченности, ни той неприятной и неприязненной усмешки, которой он проводил купца. Он и теперь с этой же улыбкой разглядывал землю пред собою, низко наклонив голову и не замечая, что по дорожке сада к нему тихо идет Малинин. Он вскинул голову уже тогда, как увидал пред собою ноги врача

— А! Павел Иванович! — воскликнул он, и выражение его лица тотчас же стало искренно приветливым.

— Экую вы пылищу пустили! — сказал Малинин, пожимая его руку и указывая глазами на разрушаемый дом.

— Уж потерпите! Не водой же поливать этот ковчег ветхозаветный… Куда вы?

— Гуляю… Я уже давно здесь хожу… да вы тут с Чечевицыным сидели…

— Сидел…

Лицо Шебуева снова дрогнуло, и он с ожесточением и злорадно воскликнул:

— Заглотался, подавился, старый волк! Смерть чувствует и — подло трусит… га-адина!.. А я его всё наталкиваю на мысль о ней… И, ей-богу, мне приятно видеть, как он корчится от страха…

Малинин уже сел рядом с ним на скамью, но при этих словах вдруг поднялся и с крайним изумлением на лице взглянул в лицо архитектора.

— Что вы… так смотрите? — спросил Шебуев.