Золотая медаль - Донченко Олесь Васильевич

«Как же это произошло? Как произошло?» — украдкой повторяла девушка. Как она могла потерять и любимых подруг, и весь класс, весь десятый класс?..

В эту минуту для Нины уже не было никаких сомнений, что она осталась сама. Никто ей об этом не говорил, и никогда еще с такой острой выразительностью не ощущала она, что ни подруг, ни товарищей у нее сейчас нет.

Она подошла к окну. Из раскрытой форточки вдруг пахнуло свежей проталиной, корой деревьев, набухшими почками. В саду за окном давно уже растаяли заносы, и совсем незаметно началась весна.

Нина села на стул и приложила обе ладони к щекам. Щеки пылали огнем.

36

Последняя четверть учебного года — особенная, не похожа на другие. Она тревожная и сладкая, ведь это — последняя четверть перед экзаменами, перед каникулами. В ней ощущается дыхание весны, юности, она еще больше сближает друзей, еще крепче соединяет одноклассников. У школьников, особенно старшеклассников, появляется подчеркнутое выражение озабоченности, а у десятиклассников к тому еще присоединяется торжественное воодушевление, как накануне большого и радостного праздника.

Учителя тоже поглощены заботами больше обычного, чаще проводят педагогические совещания, больше работают в классах.

Для десятиклассников последняя четверть вообще последняя четверть, прощание со школой, канун выпускных экзаменов, и ощущение этого сказывается на учениках.

Марийка с удивлением замечала, что ее подруги и товарищи за последние дни словно мужали и вырастали на ее глазах. И то, как они теперь отвечали уроки и как разговаривали между собой, вызвало у Марийки странное впечатление, будто все ее одноклассники и она тоже до сих пор были только детьми, и лишь сейчас неожиданно стали взрослыми. И все, казалось, это знают и в душе очень радуются этому, но скрывают свои истинные чувства за сдержанными разговорами.

Вчера, например, Юля Жукова и Вова Мороз заспорили о том, как понимать партийность искусства. Жукова доказывала, что только такое искусство можно назвать партийным, которое помогает строить коммунизм.

— Наша главная цель — построение коммунизма! — говорила она. — За эту цель и должен каждый бороться своей работой. Рабочий у станка, писатель — своими книжками, художник — картинами.

— Ну, хорошо, — отвечал Мороз. — Согласный, тысячу раз согласный. Но скажи. — Глаза его лукаво засмеялись. — Скажи, вот наш советский художник нарисовал натюрморт. Цветы, предположим. Замечательные розы — розовые, красные. Ведь имеет право художник рисовать цветы?

— Ну, безусловно.

— Вот и скажи — может ли натюрморт или этюдик помогать в построении коммунизма?

— Ну и что? — горячо говорила Юля. — И что? Улыбаешься? Думаешь, вот запутал Жукову! А почему же и в самом деле хороший натюрморт не может помогать нам строить коммунизм? Что мы — красивого не любим? Молодость без цветов — так, что ли? А если твои замечательные розы вызывают вдохновение, дают творческую зарядку рабочему?

— Творческую зарядку могут дать все картины Третьяковской галереи. Итак, по-твоему…

— Знаю, что ты хочешь сказать, — перебила Жукова. — Мы не отвергаем лучшие образцы старого искусства. Но в чем суть? В идее картины! В идее! Эх, ты, художник!

Не было такого ученика, который бы в последней четверти не налегал на уроки, наверстывая пропущенное и повторяя пройденный материал. Марийка Полищук прилагала все усилия, чтобы не отстать. Нарушая распорядок дня, часто просиживала над учебниками до позднего часа. В последнее время стало легче, так как приходили подруги, помогали убирать и дежурили возле больной матери.

Юля Жукова хотела снять с Марийки некоторые общественные поручения, но она запротестовала: «Нет, нет, нет. Мне это не мешает!»

Как-то Мечик Гайдай получил двойку по алгебре. Марийка решила посетить Мечика дома, посмотреть, чем занимается, а то даже помочь. С удовлетворением увидела, что Мечик сидел над уроками.

— Пришла проверить, как алгебра поживает? — спросил он. — Не беспокойся, на экзамене не срежусь. Заговор такой знаю: «Чур меня, чур меня, исчезни, мара!»

— А вот сейчас увидим, как действует твой заговор. Давай задачник!

Мечик не мог скрыть своего удивления:

— Как же ты пришла? У тебя самой полно хлопот!

Пораженный этим неожиданным посещением, он послушно отвечал Марийке урок, украдкой, искоса посматривая на нее.

— Матери не лучше?

Марийка молча глубоко вздохнула в ответ, и он больше об этом не спрашивал.

Они решили несколько задач.

— Ну, иди, иди, — говорил Мечик. — У тебя же дома… знаешь? И тебе же самой надо готовиться. Когда ты сорвалась у Малярии Базедовни, у меня сердце словно разбилось.

Марийка грустно улыбнулась.

— Спасибо за сочувствие. Правда, сорвалась. Но это в последний раз. А я бы очень обрадовалась, если бы ты перешел на пятерки. И чтобы получил аттестат зрелости, и еще с медалью!

Теперь вздохнул Мечик:

— Мечты, мечты! Разве это возможно? Столько зря потрачено времени! Три четверти учебного года. Как я учился? Так, через пень колода. Где уж о медали думать. Здесь хотя бы не срезаться.

Он словно опомнился, что говорил так искренне, погладил обычным движением волосы, поправил галстук:

— А вообще — тру-ля-ля, как говорят французы! Между прочим, ты слышала последний анекдот?

Вдруг он осекся:

— Ты почему так смотришь? Словно на завядшую розу!

— Жалко мне тебя!

Мечик аж подпрыгнул:

— Драс-сте!

— Никак ты не избавишься от своей маски. И… галстук этот твой, как у попугая, и носишь ты его теперь исключительно из упрямства. Эх ты! «Тру-ля-ля!»

Мечик сидел будто ошпаренный.

— Ух, какая ты! — в конце концов промолвил он. — Ты кем будешь? Прокурором?

— Врачом, Мечик. После школы пойду в медицинский. Уже никаких сомнений, решение окончательное. А ты? Никак от тебя не услышишь определенного ответа.

Мечик помолчал.

— Нет, у меня по этому поводу секретов нет. На строительство ГЭС куда-то поеду. А там будет видно. Отец мой — машинист, ну и я… Только думаю, чтобы на шагающем экскаваторе. Одним словом, Марийка, ты еще обо мне услышишь! Прогремлю!

— Что ж, верю. Но пока что ты гремишь с другой стороны. Досадно за тебя. Ты, наверное, и не читаешь ничего? «Молодую гвардию» читал? А «Белую березу»? А «Знаменосцы»?

— А ты не экзаменуй, пожалуйста. Читал и читаю, только, наверное, с другой целью, чем ты.

— Как это?

— А так. Ты для чего читаешь? Я же знаю — во-первых, потому, что надо знать произведения тех писателей, которых проходим в школе. А во-вторых — ты хочешь подражать героям книжек. Характеры их обдумываешь, образы там всякие… «Автор показывает нам в этом произведении…» и так далее… А я читаю с другой целью. Я читаю для эмоций! Да. И никого не хочу копировать. Характер надо воспитывать в себе независимый, самостоятельный. Я копий не люблю. Есть такой Мечислав Гайдай, и все! А делать из себя копию героя какого-либо романа — это не в моем плане.

— А мне кажется, Мечик, что ты все-таки копия.

— Это кого же, разрешите спросить?

— Трудно и сказать. И к сожалению, ничего в тебе независимого и самостоятельного нет.

— Спасибо. Ты так плохо обо мне думаешь?

— Хотелось бы так плохо думать только о копии, которую ты, как личину, примеряешь на себя. А оригинал чтобы был другой, как положено нашим молодым людям.

Парень провел Марийку до трамвайной остановки и, крепко пожав ей руку, исчез в толпе.

Марийка сидела в вагоне, прислонившись к стенке, и смотрела, не отвлекаясь, в окно. Мимо пробегали вечерние огни, мелькали освещенные окна встречных трамваев. Марийка сидела, положив ладонь на руку, которую только что пожал Мечик. И ей казалось, что она еще до сих пор сохраняет прикосновенье Мечиковой руки.

Евгения Григорьевна уже не вставала с кровати. Лежала в полузабытьи, изможденная и высохшая, как срезанный пшеничный стебель. Где-то вне ее воображения проходило время. Светилась лампочка — ночь, потухала лампочка — день. Если склонялась над изголовьем дочь, собирала последние силы, чтобы улыбнуться. Знала давно, что болезнь неизлечимая, и все время мучила единственная мысль, чтобы об этом преждевременно не узнала Марийка.