Плеяды – созвездие надежды - Абиш Кекилбаев

Да-а, вот тебе, Тевкелев, и «распростертые объятия»!..

Он с великой бережностью извлек из сундука два драгоценных документа: то были грамоты государыни императрицы. Они были перевязаны атласными лентами и вложены одна в зеленый, другая — в пурпурный сафьяновые чехлы.

Обе грамоты были датированы девятнадцатым февралем 1731 года. Обе были адресованы хану Киргиз-кайсацкой орды Абулхаиру. На обеих красовалась собственноручная подпись ее величества императрицы.

Содержание грамот было различно. Грамота, которая покоилась в зеленом сафьяне, была короткой. В ней царица извещала Абулхаира о том, что готова внять его просьбе, переданной ей через послов Куттымбета Коштаева и Сейткула Кудайкулова. С этого дня будет считать своими подданными его самого, подвластную ему Киргиз-кайсацкую орду и войско. В знак этого посылает к хану своего посла Тевкелева. Требует, чтобы любое пожелание, высказанное ее послом от высочайшего имени, неукоснительно выполнялось, а также — чтобы он имел возможность вернуться в Петербург без препятствий и в добром здравии. Как свидетельство своего высочайшего благоволения государыня императрица посылает хану шубу с позументами, шапку, саблю, дорогое сукно и другие перечисленные в списке дары.

Грамота в пурпурном сафьяне была более длинной и подробной. В ней были перечислены «пожелания» императрицы. Четыре из них были предложены самим Абул-хаиром и переданы его послами устно.

Во-первых, казахи должны дать обязательство быть верными царице, служить ей верой и правдой, аккуратно платить и в срок. Во-вторых, казахи не должны терпеть обид и притеснений со стороны других подвластных России народов, но и сами обязуются не чинить им обид и притеснений. В-третьих, в случае, если на казахов будет совершено нападение другими государствами и народами, они будут просить помощи, защиты и покровительства у России и получать их. В-четвертых, казахи должны

вернуть башкирам и другим подвластным России народам пленных, в свою очередь имеют право получить у них своих соотечественников, захваченных в плен.

Принимая условия казахского хана, царица в свою очередь выдвигала собственные условия. Она требовала, во-первых, чтобы казахское войско, как и войска башкир, калмыков и других народов России, в случае необходимости было готово — по ее приказу или приказу наследника русского престола — встать на защиту интересов великой России. Чтобы казахи, во-вторых, не причиняли зла народам, подвластным России. Чтобы, в-третьих, обеспечивали охрану и безопасность русским купцам и торговым караванам, оберегали их от разбоя и грабежей...

Какую из этих грамот зачитать перед ханом и предводителями родов, должен решить сам посол Тевкелев, сообразуясь с обстановкой.

Но эта тишина... Словно целый народ сговорился хранить молчание... Это начинало не на шутку тревожить Тевкелева, хотя он, повидавший на своем веку немало стран и народов, поднаторевший в переговорах, спорах и разрешения конфликтов, не был склонен легко впадать в панику.

Он ждал, что кто-нибудь объявится и пригласит его к хану или, в крайнем случае, принесет от него весть. Однако ждал он напрасно...

В душе Тевкелева постепенно стало зарождаться подозрение: спокойная, тихая жизнь в ханской ставке вокруг нее не отражает положения, которое существует в казахских улусах. И хотя в этих мирных аулах, что раскинулись здесь, стоит тишина, спокойствие это обманчиво...

Он стал приглядываться к окружающей обстановке более внимательно и заметил бесшумное движение и подозрительную езду каких-то людей, Среди тесно поставленных юрт он обнаружил немало всадников. Они спешивались на окраине аула, заходили в юрты, но долго там не задерживались. Некоторые и вовсе не сходили с коней: поговорят о чем-то и отъезжают неслышным сторожким шагом. Зачем эти люди здесь, с чем они уезжают, исчезая в голубом мареве? Загадка не простая.

Лишь ханская ставка словно вымерла, около нее было пусто; настораживающе пусто...

Тевкелев мучился в догадках и неведении. Как ни старались башкирские баи из его свиты хоть что-то вызнать у казахов, но ничего не добились.

Миновали сутки, как русское посольство прибыло на эту непонятную, странную землю. Кажется, не произошло ничего такого, что должно было бы заставить Тевкелева насторожиться. Однако тишина эта его и беспокоила. И все же послу нужны факты, а не случайные наблюдения, которые могут ничего и не значить, и уж тем более — не эмоции!

Он долго размышлял, потом склонился над своим дневником и записал:

«Пятого октября прибыли в местечко Мантюбе на берегу реки Иргиз. Получив об этом весть, Абулхаир-хан поручил встретить русское посольство за две версты от ставки... Юрта для посла находится неподалеку от ханской. Абулхаир-хан велел своим людям взять в целях сохранности коней и верблюдов из русского каравана — всего 200 коней и 12 верблюдов».

«Что бы еще написать?» — прикидывал Тевкелев, но так и не нашел ничего примечательного. Вздохнул и спрятал дневник в железный сундук.

До захода солнца Тевкелев лежал на одеялах, разглядывал и считал свисавшие с шанырака разноцветные плетеные кисточки.

В полночь в его юрту воровато, как кошка, проскользнул человек и зашептал:

— Господин посол, меня послал к вам хан. Он велел передать: «Нам необходимо встретиться сегодня же ночью. Тайно, потому что предводители родов следят за мной, не хотят, чтобы я увиделся и говорил с послом наедине». До тех пор настырничают бии, пока им не будет объявлена царская воля и не будет зачитано царское послание. «Мы, — сказал хан, — должны встретиться так, чтобы об этом не узнала ни одна душа!» Вот оно какое дело! Что мне передать хану?

Тевкелев счел разумным сначала отправить вместе с ночным посетителем к хану Таймаса и Юмаша. Таймасу он доверял полностью, полагался на его ум и выдержку. Юмаш был быстр, ловок, плутоват, знал три языка, хотя разобраться, кто он — татарин, башкир или русский — никто не мог.

Вскоре перед Тевкелевым вырос как из-под земли Юмаш. Он запыхался и был возбужден:

— Господин посол, вам следует переодеться вот в эту одежду. Хан поджидает вас за аулом, в зарослях тамариска. Он предупредил: надо быть осторожным, очень осторожным!

Тевкелев нацепил на себя рваный чапан, большой треух и вышел вслед за Юмашем.

Весело и ярко светила луна. Она словно приветствовала путников, желала помочь им не потерять тропинку, не сбиться с дороги. Юмаш уверенно вел посла среди зарослей чия и тамариска, петляя и меняя направление. Вдруг совсем рядом застрекотала цикада, и Юмаш пошел прямо на этот звук: оказывается, это был условный сигнал, подал его Таймас.

Тевкелев увидел человека. Его фигура казалась в лунном свете совсем белой. «Господи, привидение, а не человек!» — мелькнуло в голове Тевкелева.

Хан и посол поздоровались, раскрыв друг другу объятия. Постояли так молча, потом сели на расстеленный коврик. Таймас и Юмаш исчезли, будто растворились в ночи.

— Как добрались до нас? Здоровы ли, не измучены дальней дорогой? Не испытали непредвиденных трудностей или неприятностей нежданных? — начал беседу хан.

— Бог миловал! Здоровы ли, благополучны ли вы? Не испытываете ли вы какие- нибудь трудности или неприятности? — осведомился в свою очередь Тевкелев.

— Я пребываю в неизвестности и неуверенности относительно того, как оно пройдет, наше дело, — сразу же признался хан, — потому я решил поговорить с вами наедине. Прежде чем пригласить вас завтра на совет предводителей родов. — Абулхаир умолк, словно бы давая послу время осознать его слова и приготовиться к тому, что он собирался сообщить ему еще. — Они считали, что я «Отправил в Петербург Сейткула и Куттымбета с единственной целью — просить войско для войны с джунгарами. Узнав, что к нам направляется русское посольство, они насторожились. Стали следить за каждым моим шагом и вздохом... — Хан опять умолк, подбирая наиболее подходящие слова для открытия горькой и неожиданной правды. — Когда бии увидели, что вы прибыли вместе с казаками, с военными людьми при оружии, они явились ко мне, поставили условие: — «Встретиться и говорить с послом ты можешь только в нашем присутствии!» Они настроены очень враждебно... Говорить сейчас о том, что мы готовы принять русское подданство, следует с крайней осмотрительностью... Если вообще стоит об этом говорить...

Тевкелев чуть не задохнулся. К его горлу подкатил тяжелый, будто из камня, комок. Он искал слова, которые могли бы выразить его состояние — негодование, возмущение, обиду, и не находил их. Душа его, недавно ликовавшая, точно покрылась ледяной коркой. Тевкелев впился горящим, гневным взглядом в бледное и непроницаемое лицо хана.

Абулхаир понимал, что чувствует в данную минуту царский посол, и спокойно, бесстрастно процедил сквозь зубы:

— Не надо отчаиваться. Есть надежда.