Черная сага - Сергей Булыга

– Но если бы Нечиппа не был отправлен туда, куда он был отправлен, он бы взбунтовал легионы, пришел в Наиполь, ворвался во дворец…

Я засмеялся и сказал:

– Что он в конце концов и сделал. Так чего ты добился, Цемиссий?

– Время покажет, брат.

– Брат! – снова засмеялся я. – Хвала Всевышнему, но я тебе не брат, иначе бы ты давно уже подло прикончил меня.

– О, нет, – улыбнулся Цемиссий. – Напрасно ты меня в этом подозреваешь. Ты слишком искусный и удачливый воин, Нечиппа, чтобы я мог позволить себе такую роскошь, как лишиться тебя. Мало того, я никому никогда не позволю причинить тебе хоть малейшее неудобство. Но и это не все: я прекрасно осведомлен и о том, в каких именно отношениях ты состоял с моей любимой и благословенной супругой вплоть до того момента, как ты отправился покорять Великую Пустыню. Но разве я хоть словом упрекнул тебя? Или ее? Да и как мне было ее упрекать? Ведь я же понимал: разве могла она устоять пред столь неистребимым искушением, как…

– Замолчи! – крикнул я.

Он замолчал… Но очень ненадолго! И вновь заговорил:

– И вот что получается, Нечиппа! Я – автократор, ты – архистратиг, то есть у нас с тобой одна судьба, ибо одна и Держава. И оба мы, не щадя своих сил, радеем за ее мощь и процветание. Да, к сожалению, порой между нами случаются досадные размолвки, недоразумения. Вот так и в этот раз: ты гневаешься на меня за то, что я, поцеловав руку варвару, убедил его покинуть наши пределы и тем самым лишил тебя удовольствия разгромить его бесчисленные орды. На самом же деле все было не так, ибо я унижался перед Старым Колдуном единственно ради того, чтобы еще хоть на некоторое, пусть даже на самое непродолжительное время задержать его под неприступными стенами нашей славной столицы, однако ему уже донесли о том, что ты, Нечиппа Бэрд Великолепный, спешишь тройными переходами – и он бежал самым постыдным образом!

Вот что он тогда говорил! Вот как он тогда нагло лгал! Бесстыжий лжец! Я задыхался от негодования! А Тонкорукий уже схватил две чаши, полные вина, одну из них взял себе, вторую протянул мне и сказал:

– Так выпьем же, брат, за тебя! За истинного и единственного спасителя Наиполя от беспощадного вражеского нашествия!

Но я стоял, не шевелясь. Эти чаши явно были заготовлены загодя, вино в одной из них отравлено! И я сказал:

– Мне кажется… – но тут же замолчал.

– Ты хочешь поменяться чашами? – спросил Цемиссий. – Да?

Но я молчал. Мне было стыдно признаваться в трусости. А он сказал:

– Тогда бери другую.

Я не взял. Но сказал:

– Если со мной, не допусти Всевышний, что-нибудь случится, то ты, надеюсь, знаешь, что тебя ждет?

– Да, безусловно, знаю, – совершенно спокойно ответил Цемиссий. – Я знаю даже больше: что будет со мной, если с тобой ничего не случится.

– Что?

– Ты убьешь меня. Вот прямо здесь. Ведь ты за этим и пришел. Но все равно я считаю своим святым долгом осушить эту чашу в честь того, одно имя которого привело неисчислимые полчища варваров в трепет!

Я прекрасно понимал, что он чудовищно неискренен. Но в то же время мне было приятно наблюдать за тем, с каким бесстрашием он движется навстречу своей смерти.

И мы выпили. Он тотчас же спросил:

– И как вино?

– Чудесное, – ответил я… точнее, мой язык. Ибо не я это сказал! Не я!

А Тонкорукий улыбнулся и спросил:

– Еще?

– Достаточно.

– Тогда ты можешь приступать.

– К чему?

– К тому, зачем ты и пришел сюда. Ведь ты желал меня убить.

– За что?

Он рассмеялся и сказал:

– Вот в том-то все и дело, что я этого не знаю. Ведь и действительно: я – автократор, ты – архистратиг, у нас с тобой одна судьба, одна Держава, и оба мы, не щадя своих сил… Так?

– Так, – ответил мой язык, а после продолжал: – Мы шли тройными переходами, я не щадил людей, но, видно, так того хотел Всевышний, что подлый псевдоархонт севера был вовремя предупрежден о нашем приближении – и снялся, и ушел. Увы!

– Увы, – кивнул Цемиссий.

– Но, повелитель, – сказал мой язык, – я и мой меч…

– Не повелитель – брат! – поправил он.

– Брат! – отозвался мой язык…

Подлый язык! Не мой язык! И он тогда еще много чего говорил! Цемиссий с удовольствием слушал его и улыбался. Потом мы вместе с ним спустились вниз и говорили перед войском. Я их благодарил. Цемиссий сулил им награды. Они были в большом смущении, но все же поддались нашим речам и позволили, чтобы их увели, разместили по разным казармам. И в тот же вечер их действительно примерно наградили, выплатив удвоенное жалованье на три года вперед. Однако их это не очень-то обрадовало, ибо им было сказано, что сумма, выплаченная мне, втрое превышает то, что получили они все вместе взятые. И поэтому если бы уже назавтра я вновь явился бы к ним и призвал их к выступлению, то в ответ услышал бы только брань да упреки. И я это прекрасно понимал, и ни к кому я не являлся. Да если бы я того и пожелал, то все равно не смог бы осуществить по той простой причине, что на следующий день я был уже довольно далеко от Наиполя! Почему так получилось? Да потому что сразу же после того, как войско покинуло дворцовую площадь, Цемиссий обратился ко мне со словами:

– Любезный брат! Мне кажется, что после всех тех утомительнейших усилий, которые ты приложил на благо Державы, тебе необходим отдых. А посему я настоятельнейшим образом рекомендую тебе отбыть на Санти, чтобы ты смог там, в тиши целительного уединения…

– О, брат! – с восторгом перебил его мой мерзкий бескостный язык. – Это как раз то, о чем я и хотел испросить твоего участливейшего позволения!

И было посему. Меня тут же препроводили в гавань, посадили на корабль – и мы двинулись к Санти. Ветер в тот вечер был довольно сильный, море изрядно волновалось, изнурительная, как мне тогда показалось, килевая качка лишила меня последних сил, и я заснул.

Проснулся я уже только на следующий день с гудящей головой и ломотой по всему телу. Зато я был в своей постели, с ясным умом и послушным себе языком! Санти – это наше родовое поместье, расположенное на довольно-таки обширном и в меру гористом острове. Мои предки полновластно и законно владели им еще за триста лет до того, как Хризостол, прапрадед Тонкорукого, явился в столицу на поиски счастья. И был тот Хризостол одет в вонючий козий тулуп, нечесан и немыт, не отличал, где право, где лево, а из всего великого числа ремесел он освоил всего лишь одно – искусство объезжать норовистых лошадей. И это, таковы уж наши нравы, и сослужило ему великую пользу и вскоре вознесло на самую вершину людской пирамиды, лишний раз подтвердив ту печальную мысль, что грубый и неотесанный возница с ипподрома вполне может…

Однако довольно об этом! Итак, после довольно-таки длительного отсутствия я снова оказался дома. Никто не смел меня о чем-либо расспрашивать. Все делали вид, будто ничего особенного не случилось. Но, тем не менее, все старались меня сторониться. Наложницы, и те были не в меру молчаливы и холодны. Но ладно женщины! Так ведь даже Кракс, с которым я ежедневно упражнялся в искусстве владения мечом, и тот был осторожен и немногословен. А с ним-то мы знакомы с самого раннего детства, и это именно он, Кракс, нанес мне когда-то первую настоящую рану! Теперь же он молчал. Молчал и виночерпий. Молчал псарь, молчал конюший, молчали, не стану утомлять вас перечислением, все! Один только мой личный секретарь, добрейший Иокан, каждый раз после завтрака являлся ко мне в кабинет, раскладывал письменные принадлежности, разворачивал свиток пергамента… и, как и в прежние годы, пускался в пространные рассказы о всякой любопытной всячине, почерпнутой им частью из письменных трудов, частью из чьих-то устных рассказов, а частью выдуманных им же самим… а после спрашивал: