Мифы советской страны - Александр Шубин

Но наша культура и наше историческое сознание не ограничиваются ветхозаветной традицией. Они включают и новозаветное миропонимание, и славянские эпосы, и влияние западного индивидуализма, и пласт социалистической культуры от Герцена и Маркса до Стругацких и Горбачева. Наше историческое мировосприятие многообразно. Многолики и исторические образы, включая Сталина. Сегодня он продолжает действовать в нашей культуре через множество противостоящих друг другу образов. И чаще всего мнения о Сталине больше характеризуют говорящего, чем самого Сталина.

В начале 90-х гг. он был чем-то вроде земного воплощения Сатаны. В начале XXI века опросы фиксируют, что в современном обществе примерно равно количество людей, относящихся к Сталину «скорее положительно» и «скорее отрицательно».

Общественное сознание отличается определенной «упругостью». Если что-то безудержно расхваливают, человек ищет «компромат», если кого-то поливают грязью – читателю интересны «смягчающие обстоятельства». В этом отношении человеческое мышление – на стороне науки, для которой истина важнее идеологической «позиции». Напор антисталинской агитации вызвал к жизни массовый запрос на книги, защищающие Сталина от клеветы.

Но если наука ищет «золотую середину», то публицистика пытается «раскачать лодку» сознания. Если Сталин в чем-то виноват – то он – величайший злодей всех времен и народов. Если какие-то обвинения в адрес Сталина не подтвердились – то он оклеветанный ангел во плоти. Крайности сходятся, рынок требует больше крика, чтобы никто не расслышал спокойный голос искателей истины.

Кампания «очернения» Сталина приобрела такие масштабы, что даже среди вполне добросовестных историков все чаще встречаются «умеренные сталинисты». Что уж говорить о публицистике. Другое дело – сталинисты идеологические, не желающие вникать в те детали исторической ткани, которые не укладываются в образ безгрешного вождя. Такие сталинисты в действительности мало отличаются от зашоренных критиков Сталина.

Кредо сталинистов выразил публицист С. Кара-Мурза: «Я почти уверен, что все сегодня в душе понимают, что в конце 20-х гг. сталинизм, при всех его видимых уже тогда ужасах, оказался с точки зрения судьбы России (СССР) лучшим выбором – и потому подавляющая масса народа сделала именно этот выбор»[548]. Творчество публициста С. Кара-Мурзы – классический пример современного легендарного эпоса. Здесь есть все необходимое для мифотворчества. С одной стороны – и выборочный реализм, оценки, в целом соответствующие достижениям исторической науки – если они подтверждают схему. С другой стороны – игнорирование всего, что не вписывается в схему мифа, домыслы, которые заполняют пробелы, возникшие на месте «ненужной реальности», и многочисленные неточности, вытекающие из вольного обращения с фактами[549]. Имела стратегия индустриализации конца 20-х – 30-х гг. рациональные основания и мотивы? Имела. Был это выбор «подавляющей массы»? Нет. Не было никакого выбора, потому что массу никто не спрашивал. История не сохранила упоминаний о референдуме, на котором «подавляющая масса» крестьян одобрила политику ВКП(б) 1929-1933 гг. Зато много свидетельств обратного. И жертвы, вызванные этим выбором, слишком велики, чтобы все(!) согласились в С. Кара-Мурзой, что этот выбор был лучшим. Среди специалистов преобладают противоположные оценки. Вот, например: сталинский выбор «определил низкий материальный уровень жизни общества на все годы существования советской власти»[550], – пишет исследовательница продовольственного снабжения 20-30-х гг. Е.А. Осокина. В этом выводе тоже угадываются признаки мифотворчества (на что указывает лукавое слово «низкий» - низкий в сравнении с чем?). Вопреки легенде С. Кара-Мурзы, «все в душе» разделяют самые разные мифы. Историческая «душа» народа расколота мифотворцами. Носители противостоящих мифов не хотят слышать друг друга, игнорируют аргументы друг друга, подвергая современное историческое сознание шизофреническому распадению на изолированные кусочки.

Между антисталинским и сталинистским мифами, как между двумя «лагерями» идет позиционная борьба. Каждая сторона пытается приписать себе победу в борьбе за умы. Но борьба-то идет не за умы, а за сердца, на уровне эмоций. Увы, даже профессиональные исследователи склоняются к тому, чтобы мотивировать свою позицию на уровне эмоций: «Гнусное существо. Был хром и болезнен. Левая рука не разгибалась и сохла. Часто простужался – значит, был потлив. Его империя (моя родина): кровь, вонь, марши, миллионы лопат, штыков, поток речей и океаны трупов»[551], - резюмирует Б.С. Илизаров свою попытку нарисовать психологический портрет Сталина. Увы, это резюме лучше характеризует самого Б.С. Илизарова, чем Сталина и его эпоху. Такие характеристики, помноженные на телевизионный формат сериала Сванидзе, только усиливают сталинистские настроения. Чем больше грязи льется на Сталина, тем большее отторжение у читателя и зрителя это вызывает, тем сильнее сомнения: ну не может человек быть настолько ужасен, ведь было и что-то хорошее…

Для одних Сталин – грозный восстановитель империи, для других – параноик, маньяк разрушения, для третьих – враг коммунистической идеи и т.д. Мифы толпятся на экране и на книжных полках магазинов. Но это столпотворение только кажется хаотичным. Образы Сталина можно разделить на положительные и отрицательные, коммунистические (левые) и антикоммунистические (правые). Получается четыре основных мифа: правый сталинизм, характерный для державников (Сталин возродил «нормальный порядок», Российскую империю, разгромил революционеров, сепаратистов и внешних врагов, повел страну дальше по пути прогресса); левый сталинизм (Сталин – верный ученик Маркса и Ленина, создатель социализма, разгромивший антисоветские заговоры и фашизм), правый антисталинизм, характерный для либералов и сторонников «белой идеи» (Сталин – создатель тоталитарной империи, где все люди по сути стали «зэками», убийца до 100 миллионов людей), левый антисталинизм, характерный для троцкистов и «детей ХХ съезда» (Сталин – враг дела Ленина, предатель, погубивший революцию и революционеров). Все мнения о Сталине не сводятся к этим четырем, но в большинстве своем представляют их варианты, иногда даже очень экзотические. Как мы увидим, есть даже мнение, что Сталин хотел ввести демократию по западному образцу (либеральный вариант право-сталинистского мифа).

Наверное, сторонники всех этих мифов очень удивились бы, если бы им сообщили, что их точки зрения вполне совместимы и представляют лишь части общей картины. Но просто каждый миф – это отобранная под схему часть истины.

Разгромил ли Сталин тот большевизм, который победил в России в 1917 г.? В значительной степени. Стремился ли Сталин воплотить в жизнь коммунистические идеалы Маркса и Ленина? В значительной степени. Было ли советское общество при Сталине тоталитарным? В значительной степени. Продвинулось ли общество при Сталине по пути индустриального прогресса? В значительной степени.

Практически все нынешние мифы о Сталине уходят корнями в споры 20-х гг. Противники большевизма считали планы коммунистического общества чистой утопией. Следовательно, рано или поздно движение к утопии, социализму должно было провалиться, а страна – вернуться назад, к «нормальному» состоянию – либо к аналогу Российской империи, либо к буржуазной республике.

Эту мысль наиболее ясно выразил эмигрантский публицист Николай Устрялов. Он уже в 1920-1921 гг. высказал идею о том, что логикой вещей, как и во время Французской революции, большевизм будет эволюционировать от радикального революционного якобинизма к режиму, опирающемуся на нормальные буржуазные отношения и твердый правовой порядок. Началось термидорианское «перерождение большевизма», создание новой бюрократии, буржуазии и аристократии. Советская система – это «редиска. Извне красная, внутри – белая»[552].

Устрялов приветствовал такую перспективу, называя себя национал-большевиком и ожидая, что «термидор» превратит Россию в сильную державу.

Устрялов рассматривал коммунизм односторонне, для него эта идея была просто синонимом уравнительной утопии. Он не увидел в марксистском коммунизме другой его стороны – стремления к созданию общества, работающего по единому плану, строжайшего экономического централизма. Новую иерархию, державную мощь, угнетение создавал не «термидор», не отход от коммунистических принципов, а последовательный централизм марксистско-ленинской идеи. То, что Устрялов, а затем и Троцкий принимали за «белое», в действительности было проявлением «красного».

Для большевиков «термидор» был страшным предсказанием. Участники антисталинской оппозиции с ужасом фиксировали признаки «перерождения» партии, официально приверженной идеалам социальной справедливости.