Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки - Карел Чапек

Сильные и ловкие люди поняли, что для того, чтоб выжить, надо быть охотником и воином. Но и растяпы доказали, что достаточно лишь нескольких охотников и воинов, чтоб и другие люди были живы. Человек переставал быть всего-навсего охотником, когда стали появляться очень плохие охотники. Так если бы все без исключения умели шить обувь, не было бы сапожников. И если бы не было нас, неловких растяп, не было бы ни Прометея, ни Эдисона.

1925

О работе

© перевод Н. Николаевой

Существует мнение, что самым большим удовольствием в этой юдоли печали, именуемой жизнью, является работа. Однако известны два вида удовольствия, получаемые от работы; когда ты что-то делаешь сам и когда ты смотришь, как работают другие. Причем этот второй вид удовольствия имеет к тому же два оттенка: либо это наслаждение лентяя, который охотно дает советы, как за что взяться, охотно критикует, но сам только наблюдает за стараниями других, либо это наслаждение работодателя и заказчика: он поручил что-то для себя сделать и теперь нетерпеливо и напряженно следит за тем, как осуществляется его воля. Иными словами, это наслаждение фараона, приказавшего построить себе пирамиду, или современного человека, решившегося обить себе кресло, покрасить переднюю или обновить штукатурку; короче говоря, удовольствие созидателя.

Но когда идет строительство, люди опять же ведут себя по-разному, в зависимости от их характера. Для одних — людей нетерпеливых, холерического темперамента, нервозных да еще со склонностью к пессимизму — вторжение в их быт мастерового равносильно несчастью и является чем-то таким, что можно сравнить только со стихийным бедствием или вражеским нашествием, которое они и пытаются переждать, дрожа в каком-нибудь закуточке. Вокруг них кипит работа, но они замечают только шум, только беспорядок и мусорную свалку, возникающую всегда около любого человеческого дела. Для них мука видеть, как вещи, которыми они будут пользоваться, рождаются хаотично, с грохотом и медленно. И если бы к ним пришел сам «РАЗ-ДВА-ТРИ — ГОТОВО БЕРИ» и предложил им в мгновение ока закончить строительство, одним взмахом своего дьявольского хвоста поставить все на свое место, — с условием, конечно, что они ему тут же отпишут свою душу, — я очень боюсь, что они не отказались бы от такого предложения и даже не раздумывали бы. Что угодно, только бы поскорей пришел конец всему этому бесчинству и беспорядку, который называется работой.

Совершенно иначе ведут себя натуры деятельные и оптимистичные, хотя и здесь наблюдаются глубокие различия. Они любят постоять над мастером и всегда вмешиваются в его дела, всецело отдаваясь приятному чувству преимущественного положения и господства; они прямо-таки излучают какую-то энергию, будто полководцы, посылающие свои войска в штыковую атаку. Работа доставляет им удовольствие только в том случае, если в ней чувствуется порыв, стремительность, старательность и лихорадочные усилия, — и тогда они еще больше увеличивают рабочий беспорядок, беспрестанно что-то приказывая или подгоняя кого-то громкими криками и проклятиями. Они ревностно приглядывают за каждой заклепкой иль багетом, а также и за тем, чтобы все было сделано с надлежащей обстоятельностью. Хотя делу это и не помогает, но они получают максимум удовольствия уже и оттого, что могут приказывать другим и бранить их за ошибки; это — редкое наслаждение.

Наконец, встречаются и прирожденные строители, которые испытывают невыразимое удовольствие уже только оттого, что по их воле что-то делается. Они не слышат ни грохота молотков, ни скрипа напильников; для них все это — только радостное и бурное движение жизни. Как зачарованные, они пробираются среди строительных лесов и лестниц, бродят по колено в стружках, перелезают через кучи мусора и опилок — лишь бы быть там, где родится новая вещь. Они мешают мастеровым, как могут, но выгнать их никто не смеет, потому что это ведь они — строят. Они восхищаются ловкостью рабочих и все время допытываются, почему это делается так, а не иначе; допрашивают, сколько у них детей, — и вообще во время строительства узнают массу всяких подробностей о жизни людской и о человеческих профессиях. Скажите, ну где бы им приобрести столько опыта, не решись они, в своем порыве предпринимательства, покрасить себе переднюю или заново перетянуть кресло, доставшееся от покойного дедушки.

Но извините, бога ради, мне пора бежать, нужно посмотреть, как там у меня красят дверь. Маляры, конечно, справятся и без меня, но следует все-таки вовремя быть на месте и заранее представить себе, как великолепно будет выглядеть эта дверь, когда она вся будет выкрашена.

А завтра, завтра уже никто не будет колотить молотком и беспокоить тебя во время твоей тихой работы; во всем доме установится благодатная и какая-то обновленная тишина, всюду воцарится праздничный порядок.

И ты отложишь перо и начнешь раздумывать, а что бы все-таки еще велеть привести в порядок.

1937

Увлечения

© перевод Н. Николаевой

Хотя и есть люди, у которых вообще нет никакого увлечения, но они — редкость — особая игра природы, наподобие левшей, святых, вегетарианцев и прочих исключительных явлений. Однако обыкновенный нормальный человек, как правило, отличается определенным более или менее тихим помешательством, которое носит скромное название «увлечение». Случается, он собирает марки, выращивает кактусы, страстно любит ходить по грибы, держит аквариумы с рыбками, играет в шахматы, ловит в эфире радиоволны и тому подобное. Я говорю о людях вообще, в то время как мне следовало бы признаться, что речь идет только о мужчинах. Женщины куда реже — даже крайне редко — поддаются страсти коллекционирования, выращивания редких цветов и вообще какому бы то ни было любительству. Вероятно, происходит это потому, что они гораздо меньше любят играть, чем мы, мужчины; или же потому, что их интересы носят скорее личный, чем деловой характер и являются скорее универсальными, чем узко специализированными; но это уже вопрос другой. Пока нам достаточно констатировать, что на одну женщину, имеющую какое-либо хобби, приходится девять страстно увлеченных мужчин. И когда господь бог приказал Ною, чтоб он поместил в ковчег «всякой твари чистой по семи, мужского пола и женского, а из скота нечистого по два, мужского пола и женского… и всех зверей по роду их, и всякого скота по роду его, и всех гадов, пресмыкающихся по земле по роду их, и всех летающих по роду их, всех птиц, всех крылатых», — разумеется, он обращался к нему как мужчина к мужчине, то есть как коллекционер к коллекционеру. И только затем обратился он к жене Ноя и приказал: «Ты же возьми с собой всякого пропитания, чтоб было чем кормиться».

Каждое порядочное увлечение имеет две стороны. Первая — эмоциональная, это — просто пристрастие или какая-то любовь к предмету. Человек держит рыбок, потому что любит их. Или коллекционирует бабочек, потому что приохотился к их таинственной красоте. Но давайте не будем переоценивать этот эмоциональный фактор. Гораздо более существенным компонентом каждого любительства является другой, типично мужской фактор — а именно склонность к специализации. Человек становится коллекционером и собирает марки не только потому, что они ему нравятся, а скорее потому, что таким образом он реализует свои определенные знания и осуществляет определенные правила коллекционирования. Мужчина становится коллекционером или начинает выращивать растения прежде всего потому, что он стремится к специализации, причем с намерением стать специалистом в той сфере, какую он сам для себя избрал. Ему совершенно недостаточно быть страстным охотником, он страстно хочет быть и знатоком охотничьего дела. Я бы сказал, что хобби — это мужская тяга к специализации, появляющаяся в области игр. Ведь увлечение только до тех пор остается увлечением, пока оно является игрой и той радостью, которую сам себе доставляет человек. Вы с кем-нибудь знакомы долгие годы. И вдруг с удивлением узнаете, что ваш знакомый коллекционирует фарфор или гоняет голубей. Как правило, люди о своих увлечениях не рассказывают, даже немного стесняются их и уж наверняка не терроризируют ими свое окружение.

Настоящее увлечение может быть только делом страсти и никак не делом принципа. Стоит нам что-нибудь начать делать из принципа, как это уже перестает быть увлечением и нашим частным делом. Принцип и проявляется как раз в том, что мы пытаемся навязать его своему окружению. Возьмем, скажем, филантропию. Можно предаться ей с большим увлечением, но только, если мы делаем это потихоньку и для своего удовольствия. Но если мы благотворительны из принципа, то здесь уже начинаются публичные проповеди и всяческие мероприятия; мы уже вменяем в обязанность всему свету принять нашу филантропическую программу. В этом, кстати, и состоит вся разница между увлечением и манией: увлечение остается игрой, в то время как мания — вещь страшно серьезная и принципиальная. Например, мы не умеем оставлять при себе наших политических взглядов и расценивать их как свой частный интерес. Нам никак не удается в тиши своего кабинета скромно коротать вечера над народнохозяйственными выкладками. Как только что-нибудь становится нашим принципом, тут уж нет спасения — мы должны обеспокоить этим все свое окружение, должны убедить его, поучить и привлечь на свою сторону.