Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник) - Пелам Вудхаус

– Совсем немного, десять фунтов!

– На десять фунтов больше, чем я дам.

Бинго понял, что придется сказать все.

– Пуффи, старик, – начал он, – тут не в нем суть. Если ты не дашь мне этих денег, я пропаду. Ты подумай, сколько мы дружим! Такой добрый, щедрый чело…

– Нет! – воскликнул Пуффи. – Ни в коем случае!

И замолчал, словно его осенила внезапная мысль.

– Вот что, – сказал он, – ты что сегодня делаешь?

– Да ничего, – отвечал Бинго, – может, утоплюсь.

– Из дома сбежать можешь?

– Могу, Рози уехала. Они с миссис Перкис в Брайтоне, на встрече их бывшего класса.

– Хорошо. Тогда сходи в «Ритц».

– С удовольствием. Ты там будешь?

– Нет. Еду в Париж. Там будет живая рыжая девица с ямочкой на подбородке. Зовут Мейбл Мергатройд. Угостишь ее обедом – получишь десятку. Дело в том…

История оказалась весьма непрезентабельной. Пуффи порхал вокруг этой Мейбл, словно пятнистая бабочка, пока не заметил, что подлетел к самому краю супружества. Открытие это нанесло удар его чувствительной душе. Винил он в основном ямочку, при виде которой произносил все то, о чем впоследствии жалел.

– Если я туда пойду, – признался он, – мне конец. Спасет меня только бегство. Но этого мало. Ты должен очернить меня и обличить. Притворись, что считаешь меня последним гадом.

Хотя глагол «притворяться» не показался Бинго удачным, он понимающе кивнул.

– Вот тебе десятка, – сказал Пуффи, – а вот деньги на обед. На слова не скупись.

– Не буду, – обещал Бинго.

– Давай, я тебе что-нибудь подскажу.

– Что ты, не беспокойся! Я справлюсь.

Бинго ждал недолго, когда в вестибюль отеля вошла девица с такими алыми волосами и такой несомненной ямочкой, что он без колебаний бросился к ней.

– Мисс Мергатройд?

– Она самая.

– А я – Литтл, Ричард П. Литтл. Пуффи срочно вызвали во Францию, он попросил вам передать.

– Однако! Пригласить в ресторан и уехать в какую-то Францию… Это уж слишком!

– Не для Пуффи, – приступил к делу Бинго. – Для него это сущая ерунда. Вы хорошо его знаете?

– Неплохо.

– Когда узнаете еще лучше, поймете, что таких больше нет. Возьмите африканского кабана, прибавьте слизняков и тех мокриц, которых мы находим под камнем, снабдите все это прыщами, и вот вам Александр Проссер, хотя и не во всей красе.

Сказав такие слова, он повел ее в зал. Обед удался как нельзя лучше. Обиженная девица схватывала на лету. Поднялась она только часа через два.

– Не уходите! – взмолился Бинго, полагая, что тему они не исчерпали; но девица была тверда.

– Надо идти, – сказала она. – Я обещала быть в частном игорном доме.

Бинго показалось, что он услышал зов горна. Десятка подпрыгнула в кармане. Теоретически она принадлежала Алджернону Обри, но любящий сын всегда одолжит на такое верное дело.

– Меня не возьмете? – осведомился он.

– Пожалуйста, с удовольствием. Это в Сент-Джонвуд.

– Вот как? Значит, недалеко от меня.

– Сейчас посмотрю адрес. Да, Магнолия-роуд, 43.

Чуткий к знакам и знамениям, Бинго подскочил. Последние сомнения исчезли.

– Ну, знаете! – воскликнул он. – Я живу в соседнем доме.

Девица поахала, заметив при этом, что мир исключительно тесен, и Бинго согласился, что таких тесных миров он в жизни не встречал.

Полицейский рейд нагрянул тогда, когда Бинго собрался уходить. Деньги он уже спустил и стоял у окна, пытаясь продышаться, когда зазвонили какие-то звонки и в окно пенящимся потоком кинулись люди.

Быстро смекнув, что люди эти правы, он к ним примкнул; и оказался в саду соседа, где спрятался в подходящую бочку. Через мгновение-другое к нему присоединилась Мейбл Мергатройд. Она ворчала.

– Чего они лезут? Какое им дело? – говорила она, пристраиваясь в бочке. – Я выигрыш собрать не успела, тридцать семь фунтов псу под хвост!

– Спасибо, – сказал добрый Бинго, – что в этой бочке нет воды.

– Да, воды нет, – согласилась Мейбл. – Прошлый раз я сидела в огуречной раме. Это, я вам доложу! Сожмитесь вы как-нибудь, сил нету. Почему вы раздуваетесь?

– Я просто дышу.

– Значит, не дышите. Бочка что, ваша?

– Нет.

– Вы говорили, вы тут живете.

– Рядом. Тут живет один художник.

– Симпатичный?

– Не особенно.

– Ах, все гады! Эй, что там? Кажется, отбой.

Мейбл оказалась права. Они вылезли, попрощались, и, ощущая, что он побывал в печи, Бинго юркнул в дом, а там – и в постель.

Проснулся он поздно и собирался на работу, когда вернулась жена.

– Здравствуй, заинька! – сказал Бинго с посильным пылом. – Как я без тебя скучал.

– А я как скучала! – отозвалась Рози. – Вообще-то здесь было нескучно. Миссис Симмонс-через-дорогу говорит, рядом оказался притон.

– Быть не может!

– Да, пакость какая!

– Мерзость!

– Удивительно, что ты ничего не слышал.

– Я очень крепко сплю.

– Да уж. Миссис Симмонс говорит, жуткий был шум. Мистер Квинтин в ярости. Всю ночь кто-то бегал через его сад. Знаешь, какой он склочный – то ему Алджи плачет, то ты играешь на укелеле. Куда ты, в редакцию?

– Да-да.

– Не опоздал? А то Перкис рассердится.

– Ну что ты! Он на меня не сердится. Он вечно говорит: «Главное – выспитесь как следует».

– А ты выспался? Какой-то ты желтый…

– Интеллектуальная бледность, – объяснил Бинго и ушел.

Разбирая редакционную почту, он страдал. Уровень чистого разума был невысок у его читателей, но сегодня казалось, что у него или у них – водянка мозга. Сообщение о черепахе по имени Руперт давало полное право на место в сумасшедшем доме.

Одно было хорошо – Перкис позвонил и сказал, что болен. Перкиса бы он не вынес.

Когда он вернулся домой и еще стоял у вешалки, из гостиной послышался голос жены.

– Бинго, – сказала она, – зайди сюда на минутку. Голос этот ему не понравился. Женатые люди не любят металлического призвука.

Жена стояла посреди ковра с какой-то бумажкой в руке.

– Бинго, – сказала она, – где ты вчера был?

– Вчера? – переспросил Бинго, мучительно хмурясь. – Сейчас, сейчас… Так, так… Ты хочешь сказать, пятнадцатого июня? Х-м… Ха… Пятна…

– Видимо, ты никак не вспомнишь, – сказала миссис Бинго. – Разреши, я помогу. Ты играл в рулетку и прятался от полиции.

– Кто, я? – удивился Бинго. – Ты меня имеешь в виду?

– Прочитай, – сказала жена, вручая ему бумажку. Прочитал он следующее:...

«Madame,

сочувствуя желанию Вашего супруга избежать ареста за посещение игорного дома, я был бы рад, если бы Вы попросили его не прятаться в моих бочках с неизвестными особами.

Искренне Ваш

Данте Габриэль Квинтин

».

– Что скажешь? – спросила жена.

Обратившись в желатин, Бинго понял, что борьба бесполезна. Дух его был сломлен. Он вдохнул воздуху, собираясь приступить к покаянию, когда что-то зашелестело и зашуршало, словно ветер, и в комнату ворвалась няня.

– О, мэм! – взывала она. – О, мэм!

Мгновенно проснувшаяся мать затмила жену. Забыв и Бинго, и бочку, и полицию, Рози охнула. Бинго тоже охнул. Няня охала и так. Внезапный гость предположил бы, что у них приступ астмы.

– Он болен? – вскричала Рози.

– Он сказал «Кот»!

– Кот?

– Чтоб мне с места не сойти! Я ему показывала картинки, а он увидел носорога, ткнул в него пальчиком и говорит: «Кот».

Для неженатых мы поясним. «Ну и что? – скажут они. – Подумаешь, какое слово!» Первое, ответим мы. Алджернон Обри принадлежал до сих пор к сильным, молчаливым младенцам, которые пускают слюну углом рта, а иногда хрюкают. Теперь вы поймете, почему миссис Бинго восприняла неожиданную весть примерно так, как приняли голливудские магнаты звуковое кино. Она выскочила из комнаты. Няня кинулась за ней. Бинго остался один.

Когда он гадал, что же все-таки сказать жене, горничная сообщила:

– Мистер и миссис Перкис.

Бинго, бродивший в муках по комнате, наткнулся сослепу на столик, опрокинув вазу, три фотографии и чашу с сухими лепестками. Раздался звук, напомнивший взрыв; и, очнувшись, Бинго увидел, что начальник его – мутно-зеленый, а под глазами у него круги.

Поморгав немного, гость спросил:

– Мы вам не помешали?

– Что вы, что вы! – отвечал Бинго. – Я думал, вы больны.

– У меня болела голова, – сообщил Перкис, – от того, что я поздно лег и сидел на сквозняке. Помните, вчера, в клубе? Как мы удивились, взглянув на часы!

При звуках этих слов Бинго показалось, что скрытый оркестр начал свое дело, а откуда-то донесся запах фиалок и резеды. Макаронина, в последнее время заменявшая ему позвоночник, обрела неожиданную твердость.

– Да-да, – сказал он. – Помню!

– Как время бежало!

– И верно. Заговорились о делах…

– Что может быть увлекательней?

– Поистине ничего!

– Вы сказали…

– Я сказал…

– …насчет гонорара за рассказ.

– Да?

– Ну как же! Десять фунтов. Может, я ошибся?

– Нет-нет! Конечно, конечно.

– Можно их сейчас дать. А то вся эта бухгалтерия…