Владимирские Мономахи - Евгений Салиас

— Грех это. Только грех.

— Нет! Не грех, а колдовство! — вдруг вырвалось у Сусанны.

— Колдовство? — изумилась Угрюмова.

— Да… Вы не поймете… нечего вам и объяснять… Да я и сама хорошо не понимаю… но чувствую, да и как еще чувствую! Две ночи не спала я, почти глаз не смыкала… И о чем думала, что мне хотелось, что мерещилось?.. Если б вам сказать, вы бы меня за умалишенную сочли… Да. Это безумствование… Что ж? Может быть, я когда-нибудь и впрямь с ума сойду. Оно у нас в роду: прабабка моя да дядя троюродный умерли сумасшедшими. Но только одно знаю: Гончего истерзала бы я по ниточке!

— Ну, уж застряла у вас к нему злоба, — качнула головой Угрюмова.

— Застряла. Верно. Да только злоба ли?

— Неистовство прозывается это…

Сусанна удивилась слову, задумалась, а потом шепнула будто себе самой:

— Да, неистовство!

VI

Когда на четвертый день Дмитрий Андреевич вернулся с охоты и Сусанна передала ему весть, принесенную Змглодом, он по-своему отнесся к ней.

— Пустяки. Просто захотелось Высоксу повидать, а может, и нас. А чтобы он через восемь лет все отчаивался от любви, да злобствовал, да стал смертоубийствовать, — это уж Змглод сдуру надумал.

— Судите вы по себе, — отозвалась Сусанна презрительно.

— Как по себе? — удивился Басанов.

Но Сусанна не ответила, а через мгновение заговорила сурово и глухо:

— Я хочу его непременно словить и примерно наказать. Даже потешиться над ним.

— Как знаете. Мне все равно… ваше дело.

Сусанна вызвала к себе Змглода и дала ему от имени барина поручение выследить и схватить Аньку.

— Не убивать? Живьем доставить? — спросил Змглод угрюмо.

— Да, живьем. Сначала надо запереть в доме рунтов, а потом я увижу, надумаю, что с ним творить.

— Слушаю-с, — отозвался Змглод.

И с этого дня бывший обер-рунт взялся за дело. Для него оно было и не мудрено. Давно бросив все касавшееся до полиции, он тем не менее все-таки продолжал знаться и сноситься с людьми, которые когда-то тайно служили ему сыщиками.

Теперь он уже знал, где именно искать и накрыть Гончего. По всем сведениям, Змглод знал, что тот скрывается на проволочном заводе. Будь это прежде, он бы сейчас сам и один пошел бы арестовать смелого молодца. Но теперь бывший гроза Высоксы был уже совершенно другой человек: смерть старого барина будто надломила его и быстро состарила. Первое время после этой смерти он был совершенно спокоен, по временам даже крайне весел и счастлив. Радостная мысль, что Алла принадлежит ему и избавлена от старика, должна была заглушить всякое иное чувство.

Змглод однако долго откладывал свою свадьбу. Ему казалось, что Высокса сопоставит вместе два факта: кончину старого барина и его брак, а выводя отсюда заключение, придет к подозрению. Многие и многие знали, что между Денисом Ивановичем и Аллой Васильевной что-то есть, называй как хочешь, хоть дружбой. Равно многие знали, что Аникита Ильич обратил вдруг свое внимание на хорошенькую дочь Ильевых. И вдруг барин внезапно кончается, не болевши, а затем тотчас же Денис Иванович женится на той же Алле. Если прибавить к этому темные слухи и соображения, то явится как будто улика…

Однако, вследствие суеверного повода, Змглод прождал только сорок дней, но после поминок барина Высокса узнала о предстоящей свадьбе. А вместе с тем узнала и личное желание уйти на покой.

Должность обер-рунта была временно сдана другому, а Змглод, получив в награду большие деньги за свою службу при старом барине, выстроил себе домик около церкви. Награда, полученная им, смутила многих. Обитатели Высоксы никак не могли понять, за что Денис Иванович получил такие «страшнющие» деньги — десять тысяч рублей.

Сусанна убедила Дмитрия Андреевича дать эти деньги, чтобы обязать Змглода, сделать из него верного человека. Зачем это понадобилось, она Басанову не объяснила, но обещала в случае необходимости многое рассказать и объяснить.

Змглод, женившись и зажив хозяином в отдельном доме, устроенном на барскую ногу, как если бы он был не приживальщик, разумеется, был вполне счастлив. Алла, переставшая плакать от зари до зари, вскоре же за каких-нибудь два месяца, поправилась и стала вдвое красивее, чем когда-либо была. Все в Высоксе ахали, глядя на нее, и повторяли:

— Вот вам и Алла Васильевна! Какова стала? Писанная красавица! Это все, видно, любовь творит! Должно быть, она завсегда любила нашего Турку… Шутили вот все: черт с младенцем связался! А они вон что!

И действительно, Змглод и Змглодиха, как стали звать Аллу, были счастливы и благоденствовали. Но когда все чувства, волновавшие бурную натуру Змглода, были удовлетворены и улеглись, поверх всего всплыло новое чувство, до сих пор незнакомое… Месть была удовлетворена, ярый гнев остыл, звериная злоба, схватившая его за горло при мысли, что Алла мучится со стариком, стихла. Все это должно было исчезнуть с исчезновением виновника. В огненной, страстной, но мягкой и доброй натуре явилось другое, быстро усиливающееся, и наконец, уже преобладающее чувство. Заговорила совесть, угрызения ее и, наконец, нечто похожее на горькое раскаяние в содеянном.

Когда-то, только что отомстив, он чуть не с наслаждением вспоминал те минуты, когда под его сильными руками дергался в судорогах старик, стараясь сорваться с кровати… Теперь же это было страшным воспоминанием… И чем дальше, тем ярче вспоминалось все, будто судьба так хотела или Божий гнев послал это терзание. Возник вдруг вопрос на глубине совести: не ждать ли кары за содеянное? А вслед за этим и новое чувство, которого не бывало прежде, — боязнь за свое счастье.

Когда-то счастья не было, — Змглод не боялся никого и ничего, не боялся и смерти, теперь же, обладая сокровищем, Аллой, он боялся, что карающий Господь отнимет ее у него.

Разумеется, понемногу все более и более размышляющий и задумывающийся Змглод стал снова так же угрюм и суров, как был в последнее время жизни старого барина. И все в Высоксе дивились, что за чудной человек Турка? То прыгает радостно, то темнее ночи ходит, то опять радостный, то опять зверем смотрит, и неведомо почему!

Спустя около полугода со смерти старого барина и брака Змглода, он вдруг сразу стал еще угрюмее, сидел дома почти безвыходно, ни с кем не говорил и даже, наконец, стал смущать и веселую Аллу. Она стала приставать к мужу, что с ним творится: следовало бы им радоваться, так как они должны ждать ребенка, а он будто несчастлив.

Причина внезапной перемены к худшему была простая, но, конечно, в Высоксе никто не мог догадаться, какая она была. Случилось это в те дни, когда кто-то в барском доме впервые заорал, бросился бежать по апартаментам и заявил, что видел старого барина. Не прошло нескольких дней, как, разумеется, под влиянием страха и толков другой какой-то дворовый тоже видел Аникиту Ильича.