Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. - Константин Радов

— Что же вы почитаете максимумом?

— Status quo ante bellum, в территориальном отношении. В прямом бою мы одержали верх над Мехмед-пашой, однако генерал Голод и генерал Лихорадка причинили нам конфузию столь жестокую, что сей успех полностью потерян. Представьте, как обидно уцелеть в жестокой баталии и умереть от поноса.

— Искренне счастлив, что сия участь вас миновала.

— Благодарю, господин вице-канцлер. Стало быть, наши территориальные притязания отпадают. Турецкие — тоже, ибо ни один спорный пункт ими не завоеван. Если бы визирь неотменно настаивал на уступке Азова и прочих городов, мир не состоялся бы. Насколько я знаю государя Петра Алексеевича, он просто так крепостей не отдаст.

— Разумеется.

— Наш гостеприимный хозяин теряет княжество, это очевидно, и спасается со своими людьми в Россию. Соответственно, Орлик и Гордиенко остаются у турок — впрочем, на их выдачу и раньше надежды не было, для нехристей это вопрос чести. Размещение и статус перебежчиков суть повод для долгой склоки, но не препятствие к миру: большого значения они не имеют. Даже не знаю, упомянуты ли в трактате… Вот иная персона, главный разжигатель сей войны, была, полагаю, в самом центре споров…

— Оная персона прискакала в турецкий лагерь вскоре после ухода нашей армии, в крайней ажитации и гневе, и изволила ругать визиря, как виноватого холопа, грозя неминуемой казнью от султана…

— Не научили его приличному поведению в гостях… Холоп-то чужой! Очень любопытно, какие оплошности Карл вменял в вину турку?

— Бесполезные атаки, прежде всего. По его мнению, Мехмед-паше следовало укрепиться и ждать, пока блокада принудит русских к сдаче. Выпустив же из окружения, преследовать всеми силами, дабы исправить сию оплошность.

— Он сильно поумнел, с тех пор как погубил свою армию. Но на Востоке битых презирают. А что же визирь?

— Хладнокровнейшим образом ответствовал, что принудить к отступлению неприятелей столь опасных — уже несомненный успех, а ставить собственное войско под удар не видит нужды, ибо аллах истребит неверных голодом и чумой вернее, чем мечом.

— Вот сукин сын! Тут есть доля истины: косвенные действия на коммуникациях и впрямь оказались страшнее прямых атак. Если бы те обозы, что перехватили на Украине татары и запорожцы, дошли до армии, все могло обернуться иначе. Но возвратимся к Карлу. Я полагаю, Петр Павлович, визирь после такого согласился выслать его из Турции?

— Простите великодушно, Александр Иванович, мы договорились с вами…

— Ах да, конечно! Так… Допустим, что согласился… Кстати, прошлогодние препирательства о свободном проезде короля и размерах его конвоя — явное дурачество с турецкой стороны: кто мешал шведам послать за ним пару фрегатов в Константинополь? Или в Стокгольме не очень хотят видеть любимого монарха? Но ладно. Высылка короля — хороший повод поторговаться. Турки вряд ли упустили получить за это весомые ответные уступки. Не территорию, как было сказано. Не Кантемира. Ничего в пользу шведов. Что остается? Азовский флот или вывод русских войск из Польши?

— Ваши рассуждения чрезвычайно логичны.

— Благодарю. На ликвидацию флота государь не пойдет, сие очевидно. Ограничить число кораблей — может согласиться, все равно денег не хватает. Балтийские берега Речи Посполитой, Курляндию, Эльбинг до окончания шведской войны оставить нельзя. Уйти с польской Украины? Вот это, пожалуй, туркам всего важнее. Разумная цена за отказ от поддержки Карла.

— Я не нарушу своей должности, если скажу, что всё предположенное очень близко к истине. Вы могли бы сделать в посольской службе не худшую карьеру, чем в воинской.

— Господин вице-канцлер слишком добр ко мне. Думаю, умения логически рассуждать недостаточно, чтобы стать хорошим дипломатом, надобны другие свойства, коих у меня нет. Хочу спросить еще об одном.

— Будьте так любезны.

— Какая надежда на долговечность сего трактата? Одобрит ли его султан, и не сможет ли партия, интригующая в пользу войны, вновь подвести мину под визиря?

— Могу лишь развести руками. Возможно, Петр Андреевич, освободившись из Семибашенного замка, сможет найти ответ на эти вопросы… Здесь мы не обладаем сведениями.

— А все же, на основании того, что нам известно?

— Увы, Александр Иванович, с народом столь непостоянным и варварским ни в чем быть уверенным нельзя. Однако я утомил вас разговором…

— Что вы, помилуйте, для меня честь и удовольствие беседовать с вами! Но наверно, пора собираться?

— Давно пора. Турки в одном переходе от Ясс. Согласно трактату, мы должны за две недели очистить Молдавию. Часть этого срока уже прошла.

…

Поскрипывают плохо смазанные колеса обозной фуры, хлопает пыльная парусиновая крыша, колышется подо мною ворох соломы, наваленной потолще, чтобы не растрясло. Сие есть роскошь, подобающая офицерам: больных и раненых из нижних чинов везут по четверо и пятеро на открытых телегах. И это уже хорошо, — лучше, чем плестись за армией, пока не упадешь. Не так я мечтал закончить первую свою кампанию против турок! Иначе надо воевать с ними.

Жар и помутнение рассудка прошли окончательно, осталась страшная слабость. Неспособность переваривать пищу за две недели превратила меня в скелет, обтянутый кожей. Аппетит начал появляться, но сразу набрасываться на еду опытные люди не советуют: легко обожраться насмерть. Надо прибавлять порцию помаленьку.

Когда я не сплю — лежу с закрытыми глазами. Мысли мои далеко: тянется бесконечный тайный монолог, обращенный к воображаемому собеседнику. Иногда со мной государь, иногда синьор Витторио, реже — отец или Цезарь. Это не совсем бред. Из мутного потока внутренней речи выкристаллизовывается много такого, что должно быть сочтено за неоспоримые истины. Мне будет что сказать, представ государю.

Арьергард догнал главные силы на Днестре, у Могилева-Подольского. Армия считала потери. Из семидесяти тысяч, вошедших в Молдавию, вышла обратно половина. Около четырех тысяч погибло в бою и умерло от ран. Несколько сот попали в плен или дезертировали. Тридцать тысяч погубили болезни.

В моем полку доля боевых потерь больше — но только потому, что последние атаки дорого обошлись. В гвардии — примерно то же. Кажется, брюшная лихорадка делает мало различия между сытыми и голодными.

Мне не удалось увидеть царя: как только арьергард переправился и понтонный мост был разобран, он отбыл со свитой в Варшаву, предоставив Шереметеву вести армию в Киев. Фельдмаршал отпустил с абшидом сотни полторы иностранных офицеров от капитана и выше, другие отошли самовольно. Бесконечные скандалы из-за недоплаченного жалованья не оставляли ему времени на что-либо иное, и только на Днепре я узнал, что государю угодно было пожаловать меня бригадирским чином, — единственное повышение по итогам сей кампании. Оскорбленный мною генерал фон Эберштедт был, по счастью, уволен, а история с чужими лошадьми замята: не иначе, небесный покровитель венецианцев постарался. В детстве я не единожды задумывался, глядя на собор святого Марка, с его великолепными бронзовыми конями, похищенными в Византии, можно ли на этом основании считать почтенного евангелиста покровителем конокрадов. Будь я истинно верующим, непременно поставил бы ему свечку. Однако благополучный исход меня не радовал, и даже продвижение по службе, способное в более благоприятное время сделать счастливым, ныне осталось едва замеченным: слишком мрачные сантименты оставил по себе несчастный поход.