Бесёнок по имени Ларни - Кае де Клиари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но ведь я так себя и чувствую! Он ко мне со всей душой, а я… а мы…
– Ты записку оставил?
– Да.
– И всё там объяснил?
– Всё объяснил, извинился, поблагодарил и карту нарисовал, как дойти до Междустенья.
– Последнее я бы на твоём месте делать не стала. Из твоих рассказов видно, что живёте вы там неплохо. Нет ни обмана, ни воровства, ни подлости. Небось и замков на дверях нет? Так вот, теперь или в ближайшем будущем, эта счастливая жизнь закончится, и начнётся другая, а случится это тогда, когда к вам станут регулярно захаживать чужаки. Только вот насколько хороша будет эта новая жизнь, неизвестно. Ну да ладно, не буду тебя пугать. В конце концов, у нас всякие люди живут, сам видел, но совсем уж поганцев нет – всех, каких выявили, давно передавили. Диана с подлецами крута, да и Порфирий, хоть и мягкий, но душегубов и подлецов не любит. Кстати, ты насчёт него не беспокойся, он человек отходчивый, и Альмери тоже. Они всё поймут и зла держать не будут. Самое главное – нам с тобой надо было уйти. Ведь надо?
– Надо!
– Ну, вот мы это и сделали! А теперь давай рассказывай, что там ещё прикольного сказал твой Инци?
– Не прикольного, а мудрого!
– Хорошо, хорошо! В прошлый раз ты говорил, что он забрался на гору и стал оттуда учить людей уму-разуму. И что дальше? Гора-то хоть была высокая?
– Да нет, не очень. То есть это вообще была не гора, так, пригорок или холмик небольшой. Он встал туда для того, чтобы его было всем видно и слышно, а народу собралось много, разные люди пришли, не только одни его ученики. Так вот! Он сказал, что многие люди, которые соблюдают Десять Заповедей, (помнишь я тебе о них рассказывал?), думают, что они безгрешны и чисты перед Богом.
– А разве не так? Что же ещё надо?
– Дело даже не в том, что надо, а в том, что человек, думающий, что он безгрешен, уже совершает грех, потому что представляет себя равным Богу!
– Это что же получается – не грешить, это грех, потому что человек при этом слишком хорошо о себе думает?
– Ну, как-то так. Пытаться сравняться с Богом, это грех, страшнее которого быть не может. Все другие можно отмолить, а этот… ну, наверное, тоже можно, только очень-очень трудно!
– М-мм, надо запомнить. Не грешить – это грех… Интересно!
– Кроме того, он сказал, что люди, даже соблюдающие Десять Заповедей, всё равно грешат этими грехами, сами не зная того.
– Как это?
– Очень просто – Господь сверху видит всё, что творится в человеческих душах, читает мысли, знает желания людей, даже если они сами человеком не осознаны.
– И что?
– А ты сама подумай. Разве ты не желала в своей жизни смерти кому-нибудь?
– Это я то? Хотя погоди! Когда Лия, (это моя подруга), поставила, как-то тяжёлый ларь мне на ногу, я от души пожелала ей сдохнуть.
– Вот-вот! А кто-то может и убил бы, да боится ответственности перед людьми, а если нет свидетелей, то перед Богом. Но ведь он же желает смерти ближнему своему, а значит, уже нарушает заповедь – "Не убий!".
– Круто! А если я жуть, как хочу серьги той же Лии, ну прям, стащила бы! Это я нарушаю заповедь – "Не укради!"?
– Совершенно верно.
– И так со всеми заповедями?
– Со всеми.
– А что он ещё сказал по этому поводу?
– Например, он сказал: "Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своём!"
Мара остановилась.
– Это что же, – сказала она голосом, в котором потрясение смешивалось с желанием расхохотаться, – если соседский парень таращится на меня так, что едва глаза не выпрыгивают, то мне впору бежать к Альмери, чтобы проверить, не следует ли ждать через девять месяцев маленького гостя?
Тут уж расхохотался Руфус, хоть и сильно покраснел при этом.
– А если на меня, г-мм, с вожделением пялятся, чуть ли не все мужики, проживающие в форте? – продолжала Мара развивать всё ту же тему. – Тогда кто же я при этом, если такая прорва народу со мной прелюбодействовала, да ещё и одновременно?! Такое даже Альмери не снилось!
Руфус уже не знал, куда девать глаза и шёл красный, как рак, ругая себя за неосторожные слова, которые можно было бы и не говорить. По крайней мере, сейчас не говорить…
А с другой стороны, чего он стесняется? Священник всегда говорил ему: если веришь – не стесняйся! Даже если вокруг тебя гогочущая толпа и все считают тебя дураком или сумасшедшим, всё равно не стесняйся не единого слова из учения своей веры! Однако сейчас он промолчал, так-как говорить с Марой на такие темы было для него ещё слишком трудным испытанием.
– Вот я и говорю, приколист он, твой Инци! Я бы с таким пообщалась. Люблю, когда человек за словом в карман не лезет. И что он ещё сказал интересного?
– Сказал, что не следует надоедать Богу своими просьбами и выпрашивать у него что-то. Бог сам знает, что кому нужно и всё слышит, но даст только то, что посчитает действительно необходимым и только тому, кого сам выберет.
– Тоже правильно! Это нашим бабам надо рассказать. У них ведь чуть что – "Бог, дай!", да "Бог, помоги!". И стирать, значит, Бог помогай, и готовить, и за детьми присматривать, а ещё следить, чтобы муж к соседке не ушёл. Прямо больше делать Богу нечего, как во все такие дела, да случаи лезть!
– Вот видишь, это тебе понятно, а большинство думает, что Бога надо просить о чём-то почаще, глядишь он что-нибудь да сделает. Ещё хуже, когда люди считают, что с Богом можно договориться, вроде: ты – мне, я – тебе! Мы, дескать, ему соблюдение тех Заповедей, а он нам – здоровье, богатство и счастливую судьбу! Глупо до странного.
– Но зачем же верить в такого Бога, который всё равно ничем помочь не может или не хочет?
– В Бога верят не зачем-то, а потому, что он есть, потому, что он единственный, как отец. Да он и есть Отец всего сущего.
– Так, что же на самом деле является самым большим грехом?
– Ничегонеделание. Человек может ошибаться, делать всё неправильно или вообще делать то чего нельзя. Это всё плохо, но хуже всего, когда он вообще ничего не делает. Ошибки можно исправить и даже зло искоренить или превратить его в добро, если над этим хорошо поработать. Но, когда человек даже не пытается делать ни хорошее, ни плохое, то это оскорбляет
