Из берлинского гетто в новый мир - Мишкет Либерман

«С завтрашнего дня вы освобождаетесь от работы вне лагеря,? говорю я быстро Руди К. Он должен идти на перекличку.? Составьте план работы по своему усмотрению. Потом придете ко мне».

Он сжег за собой все мосты

«Можно сесть? Я хотел еще вчера к вам прийти».

«Что же вам помешало?»

«У нас сейчас хлопот полон рот. Погода отвратительная, многие простужены. Наш новый советский врач доктор Беликова требует от нас: профилактика, профилактика. Я в восторге от нее. Какой она прекрасный человек!»

«Да, это верно. Скажите, Гейнц, почему…»

«Почему я не в активе? Вы хотели об этом спросить?? перебивает он меня с улыбкой.? Очень просто. Времени нет. Я могу уйти из амбулатории, только когда другие ложатся спать. Поверьте мне, я беседую с ними и в амбулатории. Я читаю много марксистской литературы. Выступить в прениях, даже с докладом,? охотно, если мне поручат».

В самом деле, я часто видела, как Гейнц Т. с некоторым опозданием приходил на мои лекции в столовой или в комнате актива. Обычно он оставался стоять у двери. Но это ему не мешало выступать в прениях, выступать толково и убедительно. Я удивлялась даже, откуда он знает столько о рабочем движении. Правда, у него было хорошее общее образование, он знал немецких классиков, даже Гейне, который был запрещен в гитлеровской Германии. Когда Гитлер пришел к власти, ему исполнилось семнадцать. Он уже учился в вузе. Среди тысяч военнопленных имелось совсем немного подобных ему, столь же далеких от милитаристской муштры, даже по внешнему виду. Прежде всего он был человеком, который много думал и побуждал думать других. В то время это еще была редкость. Он очень интересовался искусством. Я охотно беседовала с ним. Его не надо было поучать. Только, пожалуй, иногда поправлять. Конечно, он вскоре начал работать в активе. На многие горячие головы он действовал успокаивающе, хотя и сам иногда приходил в раж. В конце концов мы отправили его в антифашистскую школу.

Еще тогда Гейнц Т. умел хорошо формулировать свои мысли. Меня не удивило, когда я позднее узнала, что он стал доцентом в одном из университетов ГДР, а позднее профессором. Он сжег все мосты к Западной Германии и переселился в Германскую Демократическую Республику. Всю эту историю он описывал с большим юмором. Он рассказал мне об этом, когда приехал из города Галле, чтобы поздравить меня с шестидесятилетием. Он навестил меня с огромным букетом цветов.

Мне пришлось довольно долго ждать, пока Зепп Ш. после работы пришел ко мне. Он был тщательно умыт и побрит. Пленные знали, что я это ценю. Я считала, что и внешне они не должны распускаться. Зеппа я охотно назначила бы руководителем актива, но он не хотел. Он сомневался, справится ли с этой работой. Принудить его я не могла. Привести в порядок строительную роту в составе двухсот пленных было в тот момент, пожалуй, важнее, утешала я себя. Кроме того, Зепп все равно нас скоро покинет. Он кандидат номер один для антифашистской школы.

Зепп ухмыльнулся: «Я догадываюсь, чего вы от меня хотите».

«Да, я хочу, чтобы вы приняли строительную роту. Это было бы самое лучшее».

«Верно. Я еще раз об этом подумал, поговорил с начальником. Он того же мнения».

«И в политическом отношении вы могли бы кое-чему научить ребят. Не так ли?»

«Постараюсь, госпожа Либерман. И надеюсь, что вы не пожалеете о своем решении».

«Спасибо, Зепп! Вы знаете, если вам понадобится моя помощь…»

Крепкое рукопожатие завершило наш разговор.

С этим мы не хотим иметь ничего общего

В лагере номер один начались беседы. Утром в восемь часов с ротой дневной смены. Когда я прохожу через ворота, там уже выстроилась рабочая колонна. Некоторые лица кажутся мне знакомыми. Я спрашиваю пленного в первом ряду:

«Вы давно здесь?»

«Мы ведь из Можайска, госпожа Либерман»,? отвечает тот почти с упреком. Пожалуй, было бы лучше распределить их среди старожилов, приходит мне в голову. Те уже стали другими. Я говорю об этом с Нормировочным бюро, которое отвечает за распределение работы.

«Через несколько дней мы это сделаем,? отвечает мне Клава, руководительница бюро.? Теперь мы все заняты поисками подстрекателей. Их надо привлечь к ответственности. Антисоветская пропаганда! Только этого нам не хватало».

Комната актива переполнена. Некоторые стоят у двери библиотеки. Люди шепчутся. Наверное, потому, что появилась я. Ну ничего, привыкнут, думаю я.

Иоахим К., руководитель актива, объясняет пленным, о чем сегодня пойдет речь и что он об этом думает. Спокойный, вдумчивый, пожалуй, даже добродушный, Иоахим К. переполнен яростью и стыдом.

«Кто хочет высказаться о происшедшем?»

Поднимает руку пожилой человек. Он чем-то озабочен.

«Я командир роты. Мои товарищи просили меня сказать. (Пауза.) Да, попросили меня сказать следующее: мы считаем это большим свинством. Все до одного. О некоторых вещах мы различного мнения, но эти нападки мы решительно отклоняем. Мы не хотим, чтобы нас считали заодно с нацистскими офицерами. А что касается питания, то я, например, совсем не согласен с тем, чтобы лодыри и хорошие рабочие получали одинаково. Вот что хотел сказать».

Кто-то вскакивает. Он из актива.

«Такое с нами не повторится! Мы не позволим фашистам портить нашу репутацию. Если я кого-нибудь из этих поймаю, изобью до смерти! Можете мне верить!»

«Кто еще?»? спрашивает руководитель актива. Из библиотеки протискивается через толпу высокий широкоплечий человек. Густав Б.? хороший рабочий, пользуется симпатией.

«У них не все дома! Что же, выходит, русские должны нас на руках носить? Или послать в санаторий? Из-за того, что мы в их стране вели себя как варвары. Я вот что хочу сказать: сейчас я работаю в городе. Я посмотрел, как живут люди. У них ничего нет. Кто в этом виноват? Нам лучше помалкивать».

Я подхватываю эту мысль и описываю невероятные страдания, которые война принесла советскому народу, разрушения, массовые расстрелы на оккупированной территории. Я упоминаю о Краснодаре, Киеве, Бабьем Яре, где людей заставляли копать себе могилы, где тела лежали штабелями и часто под трупами находились еще живые. Никто из военнопленных не сознается, что видел такое. Или почти никто. Это делали»эсэсовцы, говорят они. Но разве не было и регулярных войсковых частей, которые действовали не менее жестоко? Приказ!? говорят они в таких случаях. Когда об этом заходит речь, фашисты помалкивают. Они предпочитают действовать исподтишка. Мне пора заканчивать. Скоро придет следующая рота. Так мы беседуем изо дня в день. Мы хотим охватить каждого. Большинство военнопленных прислушивались. Они отмежевываются от подстрекателей.

Тем не менее я ухожу домой недовольная. Работы так много. Одна я с ней не справлюсь. У меня должны быть помощники, по крайней мере в этом лагере. С этим вопросом иду к подполковнику. В маленьком коридоре без окошек сидит молодой лейтенант. Когда вхожу, он встает и по всем правилам приветствует меня. Он не знает, кто я. У меня нет знаков отличия. Мне не раз приходилось видеть здесь офицеров. И все же я пристально разглядываю лейтенанта. У него бледное мальчишеское лицо, лукавые карие глаза, детская улыбка. «Скоро, наверное, он освободится. Я жду уже долго»,? поясняет он мне.