Виконт де Бражелон или десять лет спустя. Том 2 - Александр Дюма

– Нет ничего проще, – отвечал Фуке, – если слуга еще не передал его.

– Это необходимо во всех случаях, понимаете?

– Да, король любит эту девушку. Не правда ли?

– Очень. Но еще хуже, что и эта девушка страстно любит короля.

– Значит, мы меняем тактику?

– Без всякого сомнения, нельзя терять времени. Вам нужно увидеть Лавальер и, не делая попыток добиться ее благосклонности, что теперь невозможно, заявить ей, что вы – самый преданный ее друг и самый покорный слуга.

– Я так и сделаю, – отвечал Фуке, – и без всякого неудовольствия; у этой девушки, мне кажется, золотое сердце.

– А может быть, много ловкости, – раздумывал вслух Арамис, – но тогда дружба с нею еще нужней.

Помолчав немного, он прибавил:

– Или я ошибаюсь, или эта малютка сведет с ума короля. Ну, скорей карету – и в замок!

Глава 5.

ТОБИ

Через два часа после того, как карета суперинтенданта покатилась в Фонтенбло со скоростью облаков, гонимых последними порывами бури, Лавальер сидела у себя в комнате в простом муслиновом пеньюаре и доканчивала завтрак за маленьким мраморным столиком. Вдруг открылась дверь, и лакей доложил, что г-н Фуке просит позволения засвидетельствовать ей свое почтение.

Она два раза переспросила лакея; бедная девушка знала только имя г-на Фуке и никак не могла понять, что у нее может быть общего с главноуправляющим финансами.

Однако так как министр мог прийти к ней по поручению короля, что после недавнего свидания было вполне возможным, то Лавальер взглянула в зеркало, поправила локоны и приказала пригласить его в комнату.

Но Лавальер не могла подавить некоторого волнения. Визит суперинтенданта не был заурядным явлением в жизни фрейлины. Фуке, славившийся своей щедростью, галантностью и любезным обращением с дамами, чаще получал приглашения, чем испрашивал аудиенций. Во многие дома посещения суперинтенданта приносили богатство; во многих сердцах они зарождали любовь.

Фуке почтительно вошел к Лавальер и представился ей с тем изяществом, которое было отличительной чертой выдающихся людей той эпохи, а в настоящее время стало совершенно непонятным, даже на портретах, где эти люди изображены как живые.

На церемонное приветствие Фуке Лавальер ответила реверансом пансионерки и предложила суперинтенданту сесть.

Но Фуке с поклоном сказал ей:

– Я не сяду, мадемуазель, пока вы не простите меня.

– За что же, боже мои?

Фуке устремил на лицо молодой девушки свой проницательный взгляд, по мог увидеть на нем только самое простодушное изумление.

– Я вижу, сударыня, что вы так же великодушны, как и умны, и читаю в ваших глазах испрашиваемое иной, прощение. Но мне мало прощения на словах, предупреждаю вас; мне нужно, чтобы меня простили ваше сердце и ум.

– Клянусь вам, сударь, – растерялась Лавальер, – я вас совершенно не понимаю.

– Это новое проявление вашей деликатности пленяет меня – отвечал Фуке, – я вижу, что вы не хотите заставить меня краснеть.

– Краснеть? Краснеть передо мной? Но скажите же, почему вам краснеть?

– Неужели я ошибаюсь, – спросил Фуке, – и мой поступок, к моему счастью, не оскорбил вас?

Лавальер пожала плечами.

– Положительно, сударь, вы говорите загадками, и я, по-видимому, слишком невежественна, чтобы понимать их.

– Хорошо, – согласился Фуке, – не буду настаивать. Только, умоляю вас, скажите мне, что я могу рассчитывать на ваше полное и безусловное прощение.

– Сударь, – сказала Лавальер уже с некоторым нетерпением, – я могу ответить вам только одно и надеюсь, что мой ответ удовлетворит вас. Если бы я знала вашу вину передо мной, я простила бы вас. Тем более вы поймете, что, не зная этой вины…

Фуке закусил губы, как это делал обыкновенно Арамис.

– Значит, – продолжал он, – я могу надеяться, что, невзирая на случившееся, мы останемся в добрых отношениях и что вы любезно соглашаетесь верить в мою почтительную дружбу.

Лавальер показалось, что она начинает понимать.

«Да, – подумала она, – я не могла бы поверить, что господин Фуке с такой жадностью будет искать источников новоявленной благосклонности».

И сказала вслух:

– В вашу дружбу, сударь? Вы мне предлагаете вашу дружбу? Но, право, это для меня большая честь, и вы слишком любезны.

– Я знаю, сударыня, – отвечал Фуке, – что дружба господина может показаться более блестящей и более желательной, чем дружба слуги; но могу вас заверить, что и слуга окажется таким же преданным, таким же верным и совершенно бескорыстным.

Лавальер поклонилась; действительно, в голосе суперинтенданта звучала большая искренность и неподдельная преданность. Она протянула Фуке руку.

– Я вам верю, – улыбнулась она.

Фуке крепко пожал руку девушки.

– В таком случае, – прибавил он, – вы сейчас же отдадите мне это несчастное письмо.

– Какое письмо? – спросила Лавальер.

Фуке еще раз устремил на нее свой испытующий взгляд. То же наивное, то же простодушное выражение лица.

– После этого отрицания, сударыня, я принужден признать, что вы деликатнейшее существо, и сам я не был бы честным человеком, если бы мог бояться чего-нибудь со стороны такой великодушной девушки, как вы.

– Право, господин Фуке, – отвечала Лавальер, – с глубоким сожалением я принуждена повторить вам, что решительно ничего не понимаю.

– Значит, вы можете дать слово, что не получали от меня никакого письма?

– Даю вам слово, нет! – твердо сказала Лавальер.

– Хорошо. Этого с меня достаточно, сударыня; позвольте мне повторить уверение в моей преданности и в моем глубочайшем почтении.

Фуке поклонился и отправился домой, где его ждал Арамис, оставив Лавальер в полном недоумении.

– Ну что? – спросил Арамис, нетерпеливо ожидавший возвращения Фуке. Как вам понравилась фаворитка?

– Восхищен! – отвечал Фуке. – Это умная, сердечная женщина.

– Она не рассердилась?

– Ничуть; по-видимому, она просто ничего не поняла.

– Не поняла?

– Да, не поняла, что я писал ей.

– А между тем нужно было заставить ее понять вас, нужно, чтобы она возвратила письмо; я надеюсь, она отдала вам его?

– И не подумала.

– Так вы, по крайней мере, удостоверились, что она сожгла его?

– Дорогой д'Эрбле, вот уже целый час, как я играю в недоговоренные фразы, и мне порядком надоела эта игра, хотя она очень занимательна.

Поймите же: малютка притворилась, будто совершенно не понимает меня; она отрицала получение письма; а поэтому она не могла ни отдать его, ни сжечь.

– Что вы говорите? – встревожился Арамис.

– Говорю, что она клялась и божилась, что не получала никакого письма.

– О, это слишком! И вы не настаивали?

– Напротив, я был настойчив до неприличия.

– И она все отрицала?

– Да.

– И ни разу не выдала себя?

– Ни разу.

– Следовательно, дорогой мой, вы оставили письмо в ее руках?

– Пришлось, черт возьми!

– О, это большая ошибка!

– Что же бы вы сделали на моем месте?

– Конечно, невозможно было принудить ее, но это тревожит меня: подобное письмо не может оставаться у нее.

– Эта девушка так великодушна.

– Если бы она была действительно великодушна, она отдала бы вам письмо.

– Повторяю, она великодушна; я видел это по ее глазам, я человек опытный.

– Значит, вы считаете ее искренней?

– От всего сердца.

– В таком случае мне кажется, что мы действительно ошибаемся.

– Как так?

– Мне кажется, что она действительно не получила письма.

– Как так? И вы предполагаете?..

– Я предполагаю, что, по неизвестным нам соображениям, ваш человек не отдал ей письма.

Фуке позвонил. Вошел лакей.

– Позовите Тоби, – приказал суперинтендант.

Через несколько мгновений появился слуга, сутулый человек с бегающими глазами, с тонкими губами и короткими руками.

Арамис вперил в него пронизывающий взгляд.

– Позвольте, я сам расспрошу его.

– Пожалуйста, – отвечал Фуке.

Арамис хотел было заговорить с лакеем, но остановился.

– Нет, – сказал он, – он увидит, что мы придаем слишком большое значение его ответу; допросите его сами; а я сделаю вид, что пишу письмо.

Арамис действительно сел к столу, спиной к лакею, но внимательно наблюдал за каждым его движением и каждым его взглядом в висевшем напротив зеркале.

– Подойди сюда, Тоби, – начал Фуке.

Лакей приблизился довольно твердыми шагами.

– Как ты исполнил мое поручение? – спросил Фуке.

– Как всегда, ваша милость, – отвечал слуга.

– Расскажи.

– Я вошел к мадемуазель де Лавальер, которая была у обедни, и положил записку на туалетный стол. Ведь так вы приказали мне?

– Верно, и это все?

– Все, ваша милость.

– В комнате никого не было?

– Никого.

– А ты спрятался, как я тебе приказал?

– Да.

– И она вернулась?

– Через десять минут.

– И никто не мог взять письма?

– Никто, потому что никто не входил в комнату.