Здесь, под северной звездою... (книга 1) - Линна Вяйнё

партии единодушны в том, что необходима новая избирательная система. Но создать и утвердить ее нужно в легальном порядке. Сначала надо вернуть законные права старому сословному сейму, и его задачей будет подготовить парламентскую реформу. Насколько мне известно, имеются определенные надежды на восстановление полномочий сейма. Итак, нам следует не бастовать, а ждать восстановления законных условий, чтобы приступить к этой важнейшей перестройке, необходимость которой признают все.

Далее пастор говорил о единодушии и братской любви, которые необходимо положить в основу созидаемого общества, и закончил так:

— Как христиане мы будем молить бога, да поможет он нам преодолеть наши трудности. Ибо лишь труд, который делается во имя божие, принесет благие плоды.

Халме слушал речь пастора и все более поражался. Постепенно он начал осознавать, что господа решили сорвать забастовку, и все его возвышенное настроение как рукой сняло. Он даже не смог присоединиться к жиденьким аплодисментам, вызванным речью пастора. Собрание было совершенно сбито с толку и не поняло даже, в чем смысл этой забастовки.

Тогда, не попросив слова, поднялся Лаурила. Он начал говорить, кивая головой и размахивая шапкой, зажатой в руке:

— Значит, так. Разрешите задать один вопрос? Я хотел бы спросить, каким же это образом мы поддержим забастовку, ежели сами не забастуем? И еще другое дело. Нельзя ли узнать. Вот сказали, что и господа нынче бастуют. Так как же они это делают? Что они, пошли теперь на работу? Или как? В чем состоит их забастовка? По-моему, тот не может перестать работать, кто никогда вообще не работал. Это, по-моему, такое дело, что у меня просто в голове никак не укладывается. Вот ежели бы высокие господа мне объяснили. И нельзя ли узнать у высоких господ, когда же наконец установится законность с контрактами торппарей? Когда выйдет такой закон, чтобы торппаря не выгоняли на все четыре стороны? Кто бы на это, так сказать, ответил... Нельзя ли задать такой вопрос?

Анттоо поклонился раз-другой и сел. В зале раздался смех Отто. За ним начали потихоньку прыскать и другие.

Хозяин Теурю засмеялся сухим, коротким смешком. Аксели сказал что-то одобрительное, но так тихо, что его слышали только сидевшие поблизости. Смех постепенно усиливался. Но вот встала пасторша, вышла на трибуну, и все затихли:

— Задан вопрос: что делают в забастовке так называемые господа? На это легко ответить. Они перестали исполнять свои должностные обязанности и выступают как выразители требований народа. Именно они приносят наибольшую жертву: они рискуют своей должностью, своим будущим и даже свободой. Их забастовка в действительности играет решающую роль. Для русской тирании безразлично: наколем ли мы свои дрова или оставим их ненаколотыми. Но она не может остаться равнодушной, когда весь чиновничий механизм страны отказывается служить. Забастовка здесь, в деревне, бессмысленна, так как она направлена против нас самих. Но кое-кто пытается использовать забастовку в своих корыстных целях. Подстрекает народ к беспорядкам и анархии. А это уже спекуляция на бедствиях родины.

Пасторша закончила речь, и в зале наступила тягостная тишина. Все смотрели на Халме, ожидая, что он скажет. Но Халме еще не успел прийти в себя и не решался выступить против господ. У него даже мелькнула мысль: объявить забастовку и без поддержки господ, но он не умел так скоро менять планы.

Тишина словно требовала от него чего-то. Затянувшееся молчание казалось чудовищным. Халме уже раза два откашлялся и несколько раз поправил на груди рубашку. Наконец он встал и поднялся на трибуну.

— Сограждане! Моим первоначальным намерением было предложить, чтобы и мы здесь включились в общую борьбу народа. Но теперь я с удивлением замечаю, что возникли серьезные разногласия. Я вижу, что в данных условиях мы пока не сможем принять единодушного решения о забастовке. Поэтому давайте закончим наше собрание, но это не означает, что мы отказываемся от борьбы. Будем неусыпно следить за развитием событий. Я постараюсь незамедлительно связаться с руководством и затем вновь соберу вас. Тогда на основе новых сведений мы предпримем все, что будет в наших силах. И все-таки я считаю, что мы должны в честь общей борьбы спеть гимн — «Песню родины».

Лицо Халме было оскорбленно-серьезным и обвиняющим. Щеки пастора залила краска. Все встали и запели:

Финляндия, страна родная...

У Халме был красивый баритон, но на этот раз он звучал еле слышно. Валенти пел, склонив голову набок, и голос его дрожал от избытка чувств. Люди старшего поколения не знали слов, а молодежь застенчиво пела вполголоса.

Халме постепенно все яснее сознавал непоправимость случившегося. В нем нарастал запоздалый гнев и досада на себя за то, что он сразу же резко не выступил против господ и не добился объявления забастовки наперекор им. После гимна публика с шумом стала расходиться. Пастор подошел к Халме и доброжелательным тоном начал объяснять:

— Мы пришли к выводу, что забастовка здесь у нас бесполезна и даже вредна, если учесть положение с продовольствием. А вы слышали, Халме, что Юрьё Мэкелин в Тампере выпустил прокламацию, в которой требует создать новое правительство и созвать национальное собрание?

— Слышал.

Халме, мигая от напряжения, сосредоточенно смотрел куда-то поверх голов расходившихся людей. Наконец он сказал, не в силах скрыть огорчения:

— Для них, там, видимо, цели забастовки ясны. Им мало вернуть старое сословное представительство, они требуют еще чего-то нового... И, мне кажется, они правы. Иначе к чему же вся эта борьба, все огромные усилия, если с их помощью не будет достигнуто нечто, чего раньше не имелось... Хм. Вряд ли родина может удовлетвориться, вернув себе несколько утраченных чиновничьих постов.

Учитель народной школы встал на цыпочки, потом на пятки, потом снова на цыпочки и сказал:

— Но все же правительство нельзя создавать на площади.

— Насколько я понимаю, данная забастовка имеет революционный характер. Таково общее мнение. Я читал. Это необычная борьба, отходящая от привычных норм, так что не исключена возможность создания правительства на площади. Другие хотят вернуться назад — к тысяча восемьсот девяносто девятому году, то есть к положению, существовавшему до манифеста. Но рабочий люд стремится вперед.

Пасторша видела, что Халме оскорблен до глубины души. Она вмешалась и защебетала медовым голоском:

— Тут-то вы и ошибаетесь, господин Халме. Мы хотим идти вперед, но только законным путем. Бесспорно, сословному сейму должны быть возвращены его права — ради того лишь, чтобы сейм выработал новый избирательный закон, а затем распустил себя.

— А где у вас гарантия, сударыня, что этот четырехсословный сейм — кошелек с четырьмя