Сборник 7 ДАЛЕКО ЗА ПОЛНОЧЬ - Рэй Брэдбери

Священник нехотя втянул в себя воздух.

– Что чувствуете?

– Ничего.

– Ничего, святой отец, ничего! Его нет. Этого запаха шоколада и самого шоколада тоже. Нет. Нет. Я свободен.

Старый священник сидел, не зная, что сказать, и в его глазах как-то по-особенному защипало.

– Вы совершили труд Христа, святой отец, да вы и сами, конечно, это знаете. Он ходил по миру и помогал людям. Вы тоже ходите по миру и помогаете людям. Когда я падал, вы протянули мне руку, святой отец, и спасли.

И тогда произошло самое невероятное.

Отец Мэлли почувствовал, как у него брызнули слезы. Они переполнили глаза. Они покатились по его щекам. Они собрались над его сжатыми губами, и он разжал их, и слезы стали капать с подбородка. Он не мог их остановить. Они лились и лились, о боже, словно весенний дождь после семи лет засухи, а он, преисполненный благодарности, танцевал один под этим дождем.

Он услышал какие-то звуки из соседней исповедальни и хотя не был в том уверен, но отчего-то по чувствовал, что тот, другой, тоже плачет.

Так они и сидели, пока грешный мир бешено мчался по перепутьям дорог, здесь, в этом пахнущем ладаном полумраке – два человека по разные стороны хрупкой ажурной перегородки, под вечер, на закате лета, и плакали.

Наконец они совсем успокоились, и голос с волнением спросил:

– Вы в порядке, святой отец?

Помолчав, священник ответил, закрыв глаза:

– Спасибо, все хорошо.

– Я могу что-нибудь сделать, святой отец?

– Ты уже все сделал, сын мой.

– По поводу… моего крещения, я имел в виду.

– Это не важно.

– Нет, важно. Я покрещусь. Хоть я и еврей.

Отец Мэлли полухохотнул, полухмыкнул:

– Что-что?

– Еврей, святой отец, но я ирландский еврей, если так лучше.

– О да! – расхохотался старый священник. – Так лучше, лучше!

– Что такого смешного, святой отец?

– Не знаю, но ужасно смешно, смешно!

И тут его охватил приступ такого хохота, что он даже заплакал, и эти потоки слез веселили его еще больше, пока все это не смешалось в едином буйстве. Вся церковь огласилась эхом очищающего смеха. Единственное, что он знал в тот момент, это то, что завтра он расскажет обо всем своему исповеднику, епископу Келли, и ему все простится. Церковь омывается и очищается не только слезами скорби, но и свежим ветром прощения себя и других, который Господь даровал лишь человеку и назвал смехом.

Еще долго не утихали их взаимные возгласы, ибо молодой человек перестал плакать и тоже включился в веселье, и церковь заходила ходуном от хохота этих двух людей, которые еще минуту назад печалились, а теперь смеялись от души. Никто больше не хлюпал носом. Радость билась о стены, как дикая пташка, что стремится вырваться на волю.

Наконец смех иссяк. Оба сидели, вытирая лица, невидимые друг для друга.

Затем, словно мир почувствовал, что пора сменить настроение и декорации, издалека в двери церкви залетел ветер. Подхваченные им листья деревьев усыпали церковные приделы. Сумерки наполнились запахом осени. Лето и впрямь закончилось.

Отец Мэлли посмотрел сквозь решетку на дверь, увидел, как беснуется ветер, как срывает листья, унося их прочь, и вдруг, словно весной, ему захотелось улететь вместе с ними. Его душа требовала какого-то выхода, но этого выхода не было.

– Я ухожу, святой отец.

Старый священник выпрямился на стуле.

– Ты хочешь сказать, до следующего раза?

– Нет, я совсем ухожу, святой отец. Сегодня я пришел к вам в последний раз.

«Ты не можешь так поступить!» – мысленно вскричал священник и едва не произнес вслух.

Но вместо этого как можно спокойней спросил:

– Куда ты отправляешься, сын мой?

– О, по всему свету, святой отец. Всюду. Раньше я всегда боялся. Никогда нигде не бывал. Но теперь, когда я сбросил вес, я гляжу вперед. Надо побывать во многих местах, найти новую работу.

– И как долго тебя не будет, мальчик мой?

– Год, пять, может, десять лет. А вы еще будете здесь через десять лет, святой отец?

– Если Бог даст.

– Ладно, если буду проездом в Риме, куплю какую-нибудь маленькую вещицу и попрошу Папу освятить ее, а когда вернусь, приду сюда и подарю ее вам.

– Ты правда так сделаешь?

– Сделаю. Вы прощаете меня, святой отец?

– За что?

– За все.

– Мы уже простили друг друга, дорогой мальчик, а это лучшее, что люди могут сделать друг для друга.

Из-за перегородки послышалось шарканье ног.

– Ну, я пошел, святой отец. А правда, что «гуд-бай» означает «да пребудет с тобой Бог»?

– Именно это оно и означает.

– Ну, тогда гуд-бай, святой отец.

– И тебе тоже – гуд-бай во всех его первоначальных смыслах, мой мальчик.

И вот соседняя исповедальня вмиг опустела.

Молодой человек ушел.

Много лет спустя, когда отец Мэлли уже был очень стар и его постоянно клонило ко сну, его жизнь наполнилась еще одним, последним, событием. Однажды к вечеру, когда он дремал в исповедальне, слушая, как за стенами церкви шумит дождь, он почувствовал странный и в то же время знакомый запах и открыл глаза.

Из-за решетчатой перегородки нежно просачивался едва уловимый аромат шоколада.

Исповедальня скрипнула. Кто-то по ту сторону старался подобрать слова.

Старый священник подался вперед, сердце его учащенно забилось от удивления и замешательства.

– Да? – произнес он, приглашая к разговору.

– Спасибо, – наконец прошептал кто-то.

– Прошу прощения?..

– Когда-то давно, – продолжал шепот, – вы мне помогли. Меня долго не было. Я в городе всего на один день. Увидел церковь. Спасибо. Это все. Мой подарок в кружке для пожертвований. Спасибо.

Послышался топот убегающих ног.

Священник впервые в своей жизни выскочил из исповедальни.

– Постой!

Но невидимка уже исчез. Высокий он был или маленький, толстый или худой – кто знает. Церковь была пуста.

В полумраке он подошел к кружке для пожертвований и помедлил, а потом запустил в нее руку. Там была большая плитка шоколада за восемьдесят девять центов.

Однажды, святой отец, услышал он давно забытый голос, я принесу вам подарок, освященный Папой.

Значит, это он, подарок? Старый священник вертел плитку в дрожащих руках. А почему бы нет? Что может быть лучше этого подарка?

Он увидел, как это было. В летний полдень у Кастель-Гандольфо пять тысяч туристов теснятся внизу, в пыли, потной толпой, а высоко над ними с балкона Папа изредка машет рукой, раздавая благословения, и вдруг среди этой суматохи, из этого моря рук и ладоней высоко поднимается одна смелая рука…

И в этой руке сверкает завернутая в серебряную фольгу плитка шоколада.

Старый священник покачал головой, совсем не удивляясь.