Освоение времени - Виктор Васильевич Ананишнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я не преувеличиваю, — резко сказала Напель. — Так оно и произойдёт, если только…
— Но… Но зачем тогда надо было создавать Пояс, перекрывать время? Цель-то была, мне говорили, великая. Уйти в прошлое, чтобы выжить. И потом… Ведь в таком случае и его создатели пострадают тоже. Это так?
— Не так, Ваня. Они не пострадают. Они всё хорошо рассчитали и готовятся сделать ещё один скачок в прошлое.
— Ну и пусть себе.
— Как ты не понимаешь? Исчезнет здесь этот проклятый Пояс, и у времени появится свободное естественное течение, но только без людей Прибоя. Они просто-напросто исчезнут, поглощённые движением Пояса в прошлое!
Казалось, Напель вот-вот зарыдает.
Иван смотрел на неё, слушал её, но совершенно не воспринимал приводимых ею доводов. Да их и не было, а лишь какие-то утверждения об апокалипсисе, который вот-вот разразится. Из-за несвязности объяснений Напель ему и понимать всё это расхотелось. Если сейчас Эламам мешает Пояс, то после его уничтожения или перемещения… что будет? Логично, что все они заживут своими обычными жизнями и, когда придёт их срок, умрут, а потомки их будут жить дальше. Логично? Вполне. Но Напель пытается ему навязать нечто иное.
— Вот что, — сказал он так, словно решил с ней помириться после ссоры, которой не было, да и не могло между ними произойти. — Ты лучше скажи, что я должен буду сделать? И, пожалуйста… Не надо меня обвинять в том, чего я ещё не совершил.
— Я и не…
У Напель широко распахнулись глаза. Она тоже не понимала его упрёков. А он продолжал:
— Да, да! Ты почему-то решила, что я такой и сякой и на меня надо давить какими-то непонятными… да, непонятными для меня страстями. Но, — он неожиданно для себя улыбнулся, потому что его позабавила двусмысленность того, что он хотел сказать после слова «страстями», и также неожиданно добавил: — Я согласен!
Она с какой-то детской беспомощностью посмотрела на него. Морщинка над бровями дрогнула и слегка расширилась, обнажая заметную складку кожи.
— Ты, Ваня… смешной, — сказала она серьёзно и чуть склонила голову к плечу. — И это мне нравится. Решительность твоя тоже. Но скажи мне, Ваня… Ты когда-нибудь убивал человека?
Вопрос Напель застал Ивана врасплох, обескуражил. Он уже считал, что никто и никогда теперь, когда он стал ходоком во времени, не спросит его о таком. Напель напомнила. Убивал ли он?.. Убивал ли, глотая пыль дорог или продираясь сквозь каменные завалы безымянных ущелий Афганистана?
Убивал ли он?..
В памяти, а затем перед взором, подобно вспышке, всплыла и развернулась картина первого в его жизни настоящего, а не учебного боя. Они, молодые и гордые сознанием выполняемого ими интернационального долга, пересекли границу. Но не проехали и ста километров вглубь чужой страны, как гулкий взрыв мины вздыбил и опрокинул их бронетранспортёр. Он, оглушённый и залитый кровью своих друзей, только что живых, здоровых и смеющихся после очередной острой реплики, срезал очередью из автомата группу каких-то людей, тоже стреляющих в него и в тех, кто уже не мог им ответить.
Он плохо помнил детали того боя, а сейчас вдруг увидел и услышал как наяву: надрывные крики, стоны, посвист пуль, косой горизонт и падающие фигурки от его очередей…
За тот бой он получил свою первую награду — первую Красную Звезду… Были и потом бои и ордена.
Но первый бой — убийством тогда это было или защитой?
До недавнего времени он считал — защитой. Но потом совсем по иному стал смотреть на себя и свои боевые заслуги. Наверное, всё-таки убивал… Но и защищал ведь! Себя и товарищей, что бы там сейчас об этом не говорили, особенно те, кто там не бывал, но имеет доступ к газете или телевидению, дабы крикнуть, плюнуть в лицо тем, кто там был, видел, воевал.
Да, он защищал беззащитных людей от безжалостных убийц. Защищал, но и… убивал…
— Убивал, — сказал он глухо. — Но не хочу об этом вспоминать. И… зачем тебе это знать? Зачем спрашиваешь? Разве я подавал повод к таким расспросам?
Напель прищурила глаза и не отозвалась на его вопросы, а задала свой:
— А если захотят убить тебя? Постой!.. Я, может быть, не так выразилась, — она быстро провела кончиком языка по пунцовым губам. — Пояс, Ваня, будут защищать. И таких защитников много.
— Та-ак, значит, — протянул Иван, суровея лицом. — Они меня, я их… Хорошенькая перспектива.
— Знаешь, Ваня, — печально произнесла Напель, словно пожалела его, — мне от тебя скрывать нечего. Я хочу, чтобы ты знал всю правду о них. Они вооружены. Конечно, их вооружение подстать средневековью, так диктует Пояс и режим поведения в нём, но… тебя здесь уже держат на примете, и никто не даст тебе просто так уйти через Закрытые Века вперёд, в будущее!
Он пристально посмотрел ей в лицо. Чистое и угрожающе-красивое.
— И ты?
— И я, Ваня!
— Что ж… — слегка дрогнувшим голосом сказал Иван, помедлил и добавил: — Спасибо за откровенность.
Они замолчали, каждый занятый своими мыслями.
Ивану стало тошно думать обо всём услышанном. Он поверил, он знал наверняка — именно так и будет, как говорить Напель. Его недавние надежды бесплотной тенью проскочить сквозь Пояс не имели под собой ничего, кроме легкомысленно-наивной уверенности в своих способностях ходить во времени.
Оказалось всё значительно сложнее и серьёзнее. Другие, более значимые и изощрённые силы, чем даже само время, ставшие здесь в неестественной, самой природе противной, застывшей полосе или тонкой мембране между прошлым и будущим, замаячили перед ним грозным препятствием. И знал он не только со слов Напель, а сам, как теперь ему казалось, изначально, сразу же после попадания в Пояс. Они не дадут ему просто так просочиться сквозь него и вернуться в родные времена. И в числе этих сил — Напель. Она вот даже не скрывает своей причастности к ним, хотя и представляет собой особую их часть, более приемлемую для него, что ли.
Но её циничная откровенность обезоруживала Ивана.
На него наваливалась безмерная усталость от её признания и невозможности противостоять ему.
Толкачёв откинулся на высокую, выше головы, спинку узкого кресла, прикрыл глаза.
— Но почему ты? — всё ещё ожидая чуда, спросил он её. — Ведь ты не защищаешь Пояс.
Она улыбнулась, но в глазах её читалась безмерная печаль, и Иван пожалел её, отчего заданный вопрос показался ему неуместным или, по крайней мере, лишним.
— Я, Ваня, тоже человек Прибоя, — произнесла она голосом, как будто больного, и потупила взгляд.
