Курс русской истории (Лекции I—XXXII) - Василий Ключевский

Два рассказа

В Начальной летописи под 1071 г. читаем два рассказа, которые при сопоставлении с позднейшими указаниями дают понять, как Русь относилась к языческим поверьям соседней Чуди и как Чудь смотрела на христианство, которое видела у Руси. Передам коротко эти рассказы. Случился голод в Ростовской земле, и вот два волхва из Ярославля пошли по Волге, разглашая: «…мы знаем, кто обилье держит» (урожай задерживает). Придут в погост, назовут лучших женщин и скажут: «Та держит жито. та мёд, а та рыбу». И приводили к ним кто сестру, кто мать, кто жену свою. Волхвы делали у них прорез за плечами и вынимали жито либо рыбу, самих женщин убивали, а имущество их забирали себе. Пришли они на Белоозеро. В это же время явился сюда для сбора налогов Ян, боярин великого князя Святослава. Услыхав, что волхвы избили уже много женщин по Шексне и Волге, Ян потребовал, чтобы белозёрцы взяли и выдали ему волхвов: «…а то не уйду от вас всё лето» (т.е. буду кормиться на ваш счёт), пригрозил боярин. Белозёрцы испугались и привели к Яну волхвов. Тот спросил их: «Зачем это вы погубили столько народа?» Волхвы отвечали: «А они держа обилье, если истребим их, не будет голода; хочешь, при тебе вынем у них жито ли, рыбу или что иное». Ян возразил: «Всё вы лжёте; сотворил бог человека из земли, состоит он из костей, жил и крови и ничего в нём нет другого, и никто, кроме бога, не знает, как создан человек». — «А мы знаем, как сотворён человек», — сказали волхвы. «Как?» — «Мылся бог в бане, вытерся ветошкой и бросил её на землю; и заспорил сатана с богом, кому из неё сотворить человека, и сотворил дьявол тело человека, а бог душу в него вложил; потому, когда человек умрёт, тело его идёт в земли, а душа к богу». Эти волхвы — финны из ростовской мери. Легенда о сотворении человека, рассказанная ими Яну, доселе сохранилась среди нижегородской мордвы, только в более цельном и понятном составе, без пропусков, какие сделал киевский летописец, передавая её со слов Яна, и с очевидными следами христианского влияния. Вот её содержание. У мордвы два главных бога, добрый Чампас и злой Шайтан (сатана). Человека вздумал сотворить не Чампас, а Шайтан. Он набрал глины, песку и земли и стал лепить тело человека, но никак не мог привести его в благообразный вид: то слепок выйдет у него свиньей, то собакой, а Шайтану хотелось сотворить человека по образу и подобию божию. Бился он, бился, наконец позвал птичку-мышь — тогда ещё мыши летали — и велел ей лететь на небо, свить гнездо в полотенце Чампаса и вывести детей. Птичка-мышь так и сделала: вывела мышат в одном конце полотенца, которым Чампас обтирался в бане, и полотенце от тяжести мышат упало на землю. Шайтан обтёр им свой слепок, который и получил подобие божие. Тогда Шайтан принялся вкладывать в человека живую душу, но никак не умел этого сделать и уж собирался разбить свой слепок. Тут Чампас подошёл и сказал: «Убирайся ты, проклятый Шайтан, в пропасть огненную; я и без тебя сотворю человека». — «Нет, — возразил Шайтан, — дай, я тут постою, погляжу, как ты будешь класть живую душу в человека; ведь я его работал и на мою долю из него что-нибудь надо дать, а то, братец Чампас, мне будет обидно, а тебе нечестно». Спорили, спорили, наконец порешили разделить человека; Чампас взял себе душу, а Шайтану отдал тело. Шайтан уступил, потому — Чампас не в пример сильнее Шайтана. Оттого, когда человек умирает, душа с образом и подобием божиим идёт на небо к Чампасу, а тело, лишаясь души, теряет подобие божие, гниет и идёт в землю к Шайтану. А птичку-мышь Чампас наказал за дерзость, отнял у неё крылья и приставил ей голенький хвостик и такие же лапки, как у Шайтана. С той поры мыши летать перестали. На вопрос Яна, какому богу веруют волхвы, они отвечали: «Антихристу». — «А где он?» — спросил Ян. «Сидит в бездне», — отвечали те. «Какой это бог — сидит в бездне! это бес, а бог на небеси, седяй на престоле». Вслед за историей с ярославскими волхвами летопись сообщает другой рассказ. Случилось одному новгородцу зайти в Чудь и пришёл он к кудеснику, чтобы тот поворожил ему. Кудесник, по обычаю своему, стал вызывать бесов. Новгородец сидел на пороге, а кудесник лежал в исступлении, и ударил им бес. Кудесник встал и сказал новгородцу: «Мои боги не смеют прийти; на тебе есть что-то, чего они боятся». Тут новгородец вспомнил, что на нём крест, снял его и вынес из избы. Кудесник стал опять вызывать бесов, и те, потрепав его, поведали, о чём спрашивал новгородец. Последний начал потом расспрашивать кудесника: «Отчего это твои боги креста боятся?» — «А то есть знамение небесного бога, которого наши боги боятся». — «А где живут ваши боги и какие они?» — «Они чёрные, с крыльями и хвостами, живут в безднах, летают и под небо подслушивать ваших богов: а ваши боги на небесах; если кто из ваших людей помрёт, его относят на небо, а кто помрёт из наших, того уносят к нашим богам в бездну». — «Так оно и есть, — прибавляет от себя летописец, — грешники в аду живут, ожидая вечных мук, а праведники в небесном жилище водворяются со ангелами».

Взаимодействие поверий

Изложенные рассказы наглядно воспроизводят процесс взаимодействия русских пришельцев и финских туземцев в области религиозных поверий. Сближение обеих сторон и в этой области было столь же мирно, как и в общежитии: вражды, непримиримой противоположности своих верований не почувствовали встретившиеся стороны. Само собою разумеется, речь идёт не о христианском вероучении, а о народных поверьях русских и финских. То и другое племя нашло в своём мифологическом созерцании подобающее место тем и другим верованиям, финским и славянским, языческим и христианским. Боги обоих племён поделились между собою полюбовно: финские боги сели пониже в бездне, русские повыше на небе, и так, поделившись, они долго жили дружно между собою, не мешая одни другим, даже умея ценить друг друга. Финские боги бездны возведены были в христианское звание бесов и под кровом этого звания получили место в русско-христианском культе, обрусели, потеряли в глазах Руси свой иноплеменный финский характер: с ними произошло то же самое, что с их первоначальными поклонниками финнами, охваченными Русью. Вот почему русский летописец XI в., говоря о волхвах, о поверьях или обычаях, очевидно финских, не делает и намёка на то, что ведёт речь о чужом племени, о чуди: язычество, поганство русское или финское для него совершенно одно и то же; его нисколько не занимает племенное происхождение или этнографическое различие языческих верований. По мере сближения обоих племён это различие, очевидно, всё более сглаживалось и в сознании смешанного населения, образовавшегося вследствие этого сближения. Для пояснения этого племенного безразличия верований приведу сохранившийся в рукописи Соловецкого монастыря коротенький рассказ, единственный в своём роде по форме и содержанию. Здесь простодушно и в легендарном полусвете описано построение первой церкви в Белозерской стране на реке Шексне. Церковь оказалась на месте языческого мольбища, очевидно финского. В Белозёрском краю обитало финское племя весь; камень и берёза — предметы финского культа; но в рассказе нет и намёка на что-либо инородческое, чудское.

Рассказ о первой церкви на Шексне

«А на Белеозере жили люди некрещеные, и как учали креститися и веру христианскую спознавати, и они поставили церковь, а не ведают, во имя которого святого. И наутро собрались да пошли церковь свящати и нарещи которого святого, и как пришли к церкви, оже в речке под церковию стоит челнок, в челноку стулец, и на стульце икона Василий Великий, а пред иконою просфира. И они икону взяли, а церковь нарекли во имя Великого Василия. И некто невежа взял просфиру ту да хотел укусить ее; ино его от просфиры той шибло, а просфира окаменела. И они церковь свящали да учали обедню пети, да как начали евангелие чести, ино грянуло не по обычаю, как бы страшной, великой гром грянул и вси люди уполошилися (перепугались), чаяли, что церковь пала, и они скочили и учали смотрити: ино в прежние лета ту было молбище за олтарем, береза да камень, и ту березу вырвало и с корнем, да и камень взяло из земли да в Шексну и потопило. И на Белеозере то первая церковь Василий Великий от такова времени, как вера стала».

Бытовая ассимиляция

Но христианство, как его воспринимала от руси чудь, не вырывало с корнем чудских языческих поверий: народные христианские верования, не вытесняя языческих, строились над ними, образуя верхний слой религиозных представлений, ложившийся на языческую основу. Для мешавшегося русско-чудского населения христианство и язычество — не противоположные, одна другую отрицающие религии, а только восполняющие друг друга части одной и той же веры, относящиеся к различным порядкам жизни, к двум мирам, одна — к миру горнему, небесному, другая — к преисподней, к «бездне». По народным поверьям и религиозным обрядам, до недавнего времени сохранявшимся в мордовских и соседних с ними русских селениях приволжских губерний, можно видеть наглядно, как складывалось такое отношение: религиозный процесс, завязавшийся когда-то при первой встрече восточного славянства с чудью, без существенных изменений продолжается на протяжении веков, пока длится обрусение восточных финнов. Мордовские праздники, большие моляны, приурочивались к русским народным или церковным празднествам, семику, троицыну дню, рождеству, новому году. В молитвы, обращенные к мордовским богам, верховному творцу Чампасу, к матери богов Анге-Патяй и её детям, по мере усвоения русского языка вставлялись русские слова: рядом с «вынимань мочь» (помилуй нас) слышалось «давай нам добра здоровья». Вслед за словами заимствовали и религиозные представления: Чампаса величали «верхним богом», Анге-Патяй «матушкой богородицей», её сына Нишкипаса (пас-бог) Ильей Великим; в день нового года, обращаясь к богу свиней, молились: «Таунсяй Бельки Васяй (Василий Великий), давай поросят чёрных и белых, каких сам любишь». Языческая молитва, обращенная к стихии, облекалась в русско-христианскую форму: Вода матушка! подай всем крещеным людям добрый здоровья. Вместе с тем языческие символы заменялись христианскими: вместо берёзового веника, увешанного платками и полотенцами, ставили в переднем углу икону с зажжённой перед ней восковой свечой и на коленях произносили молитвы своим Чампасам и Анге-Патяям по-русски, забыв старинные мордовские их тексты. Видя в мордовских публичных молянах столько своего, русского и христианского, русские соседи начинали при них присутствовать, а потом в них участвовать и даже повторять у себя отдельные их обряды и петь сопровождавшие их песни. Всё это приводило к тому, что наконец ни та ни другая сторона не могла отдать себе отчёта, чьи обычаи и обряды она соблюдает, русские, или мордовские. Когда ярославские волхвы на вопрос Яна Вышатича сказали, что они веруют антихристу, что в бездне сидит, Ян воскликнул: «Да какой же это бог! это бес», — а чудский кудесник на вопрос новгородца описал наружность своих крылатых и хвостатых богов, снятую, очевидно, с русской иконы, на которой были изображены бесы. В 1636 г. один черемис в Казани на вопрос Олеария, знает ли он, кто сотворил небо и землю, дал ответ, записанный Олеарием так: «tzort sneit». Язычник смеялся над «русскими богами», а русского чёрта боялся. Иезуит Авриль, едучи в 1680-х годах из Саратова, видел, как языческая мордва пьянствовала на николин день, подражая русским.