ЖУРНАЛ «ЕСЛИ» №7 2007 г. - «ЕСЛИ»

— Что?

— Лампочки, будто бусы. Разноцветные. У нее был тонкий, ломкий голос.

— Я приплываю к берегу, чтобы посмотреть на огоньки, — она впервые взглянула Виталику прямо в глаза. Он проглотил слюну: во рту как-то сразу пересохло.

— И тебе нравится?

— Да. Очень.

— А у вас на дне нет таких огней?

— У нас все другое, — она помедлила и повторила, глядя на далекий берег: — Все, все другое.

— Тебе не говорили… — он снова прикусил язык. Сидеть в лодке и болтать с девчонкой, как болтал миллион раз в жизни. Больше от него ничего не требуется. Не он будет вытаскивать сеть на берег, защелкивать наручники, грузить в машину…

Наверное, он переменился в лице, потому что девочка посмотрела внимательнее — и на всякий случай отплыла подальше.

— Расскажи мне, как там у вас на дне, — сказал Виталик чужим, напряженным голосом.

— Темновато… Краски блеклые. Если сравнивать с небом и тем, что на поверхности.

— Неужели ничего интересного?

— Нет, почему. Очень интересно. Сады… колодцы… маленькие огни. Не такие, как ваши. Маленькие… светлячки.

Она замолчала, мечтательно глядя на тусклую лампочку у Виталика над головой.

— Ты работаешь или учишься? — ляпнул он наобум. И внутренне перекосился от стыда, вспомнив ту, первую.

Она неуверенно засмеялась — будто не могла для себя решить, шутит Виталик или нет. Смех у нее был похож и не похож на смех той, первой. Та смеялась открыто, задорно, эта — потихоньку, но все равно это был настоящий русалочий смех.

— Знаешь, — она вдруг перестала смеяться. — Нам рассказывают всякие… всякое про берег. Про людей на берегу. Но ведь надо самой хоть раз посмотреть, правда? Хоть одним глазком. Но своим собственным. Свое суждение. Правда?

— И как, посмотрела? — спросил он не очень приветливо.

— Да, — она погрузилась в воду по самый подбородок. «Теперь вали отсюда! Скорее!»

Виталик облизнул сухие губы:

— И… как тебе?

— Врут, — она улыбнулась. — Смотрю на тебя и понимаю, что врут.

— Что же во мне такого? — спросил он почти с отчаянием. — Вот во мне что такого, чтобы приплывать, смотреть…

Он снова прикусил язык. На этот раз больно.

— Ты принц, — сказала она еле слышно. Он скорее догадался, чем разобрал ее слова.

— Я… спасатель на пляже.

— Ну да. Принц.

Тусклая лампочка над лодкой мигнула и сделалась еще более тусклой. Садился аккумулятор.

— Ты завтра будешь рыбу ловить? А то мне уже надо возвращаться…

Меня если хватятся… Ух ты. Они никогда не поверят, что я на такое способна! — ее голос зазвенел, сделавшись вдруг очень похожим на голос той, первой. — Я всегда послушная… И вот. Я это сделала. И еще сделаю… Завтра.

«Ты когда-нибудь нарушал запреты?»

— Как тебя хоть зовут? — спросил Виталик.

— Иза. Изабелла. А что, с тобой уже кто-то здесь знакомился? В ее голосе больше не было опаски, только кокетство.

— Нет, — сказал Виталик через силу. — Разговаривали — было. Но не знакомились. Так, ерунда.

— А тебя как зовут?

Он назвался и потом долго смотрел, как она уплывает. Специально для него она шла близко к поверхности, иногда выпрыгивая, почти как дельфин, часто оборачиваясь и маша рукой.

«Соль». Эта книга снилась ему. Эрвин выучил ее на память; где-то между строчками прятался механизм, работающий десятилетия, заставляющий земных девочек плакать над книгой, а морских — плыть и плыть к берегу. Миф родился из ниточки букв и пробелов, но механизма его появления Эрвин не мог ни поймать, ни вычислить, ни осознать. Как в детстве, когда вот она, бабочка, живая, — и вот уже мертвая, хотя крылья и лапки нисколько не изменились.

Знакомый литератор написал для него историю подлеца и циника, повстречавшего на берегу русалку и жестоко поглумившегося над ее любовью. По объему повесть превосходила «Соль», была хорошо написана и понравилась редактору крупного издательства — но Эрвин понимал, что книга эта выйдет бездейственной, как пластилиновый макет парового котла.

Дом был выставлен на продажу. Приходили чужие люди, критически осматривали стены, трубы, перекрытия, качали головами, сбивали цену. Велька старалась быть с ними любезной и приветливой, но уголок ее рта то и дело подергивался, и у Эрвина болело сердце, когда он на это смотрел.

— А ты помнишь, как мы встретились?

Была глубокая ночь. Он дремал за компьютером, тупо глядя на экран. «Она улыбнулась». «Он кивнул, он ответил…» Как из этих слов, уже сказанных тысячу раз, составить информационный объект разрушительной силы?! Он дремал, в очередной раз отступившись, и Велька, подобравшись сзади, прикоснулась щекой к его горячему уху.

— Я помню… Я всегда помню, Вель. И я тебе обещаю: эта беда закончится, она уже заканчивается, мы уедем.

— Тогда тоже был штиль. Как сегодня. Нет ветра. И море, наверное, совсем спокойное… Знаешь, мне ведь все равно, где жить.

— Знаю, Вель. Потерпи, это последние недели… Еще немного.

Виталик уговаривал себя, что Изабелла больше не приплывет. Даже почти поверил. Усаживаясь в лодку на вторую ночь, заводя мотор, отплывая от пристани, он повторял про себя, как заклинание: сегодня ее не увижу.

Ему хотелось верить, что ее родители, или воспитатели, или кто там у них на дне поставлен смотреть за девчонками — что этот «взрослый» или «полицейский» перехватит Изу на полпути к запретному берегу. Перехватит, накажет, может быть, посадит на время под замок далеко на дне. Подальше от клеток, сетей, от хитроумных приспособлений, которые охотники на русалок совершенствуют с каждым днем, и нет предела этому совершенству.

Он бросил якорь и стал насаживать кусочки мяса на крючки, но руки опускались сами собой. Вокруг было тихое море, волна медленно покачивала лодку, и ни всплеска, ни проблеска. Виталику вдруг стало одиноко и грустно: он окончательно поверил, что Иза не придет больше никогда.

Чтобы обрадоваться (а ведь надо было радоваться!), он засвистел маршевую песню, под которую его тренер любил устраивать разминку в спортзале. Сперва получалось плохо, потом получше, потом пересохли губы. Готовясь забросить снасть, Виталик оглянулся на море…

— Ты так здорово свистишь!

Изабелла лежала на волнах, как на диване — на самой границе освещенного круга. Увидев ее, Виталик обрадовался до неприличия. И тут же устыдился своей радости.

— Привет, — сказал довольно грубо. — Пришла? Она обиженно выпятила губы: