ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 2 (Русское советское искусство) - Луначарский Анатолий Васильевич

Несколько особняком стоит громадное полотно Кончаловского «Купание коней красноармейцами». Многое не может не радовать в этой картине. Она монументальна, и эта монументальность не выродилась в пустоту: при своей огромной величине с начала и до конца она жизнерадостна. Великолепны люди и великолепны животные, которых ласкает воздух и которые с удовольствием отдаются сейчас ласкам воды. Вся картина стройна, спокойна, насыщена каким–то самодовлеющим бытием, при этом построена по принципам, можно сказать, классическим: картина выполнена со зрелым мастерством, в котором каждый мазок говорит о современной живописи и ее живейших достижениях. Это — вещь прекрасная, и неудивительно, что ее хотят послать на Венецианскую выставку, чтобы щегольнуть сю перед европейцами. Я думаю, что на выставке, где изображено столько ужасных столкновений человеческих страстей и сил, столько страданий и экстатических подвигов, эта спокойная и счастливая картина дает хорошую ноту, дает предвкушение того великолепного отдыха после боев и трудов, стремление к чему озаряет эти труды и бои. Но нельзя не отрицать вместе с тем и некоторой абстрактности этой картины. Если не сделать надписи «Красноармейцы, купающие коней», то можно, разумеется, написать и просто «Люди и кони». Сама по себе такая абстрактность, может быть, и не плоха, но она отразилась несколько на всем настроении картины. В ней есть какое–то равнодушие. Не равнодушие автора к изображенным прекрасным животным (потому что люди тоже взяты как прекрасные животные), а именно равнодушие, присущее элементарным проявлениям природы, в разрезе каковых взят весь сюжет. Картина кажется холодной, она кажется напоминанием о вечных законах самодовлеющего бытия, в его, так сказать, аполитических и даже неразумных глубинах. Тут есть какая–то «слава жизни вообще», что–то от того приема, присущего очень и очень многим художникам пера, которым хочется подчеркнуть неправду человеческую, бросив после описания какого–нибудь кровавого эпизода фразу вроде такой: «а солнце вставало в полном своем великолепии, море волновалось, цветы благоухали, люди играли мускулами своего богатырского тела, медленно и спокойно вели радостно фыркающих лошадей купаться».

На выставке имеются, впрочем, и другие совершенно мирные мотивы. Это — мотивы строительства, намеки на великий отдых после боев, послепобедные мотивы. Мастерски сделаны вещи Машкова, посвященные закавказскому строительству. Интересно большое полотно Моравова, посвященное Волховстрою.

Скульптура на выставке кажется мне менее значительной. Наибольшее внимание мое привлекли вещи Манизера, в которых есть жизнь и какая–то грация.

ПЕРМСКИЕ БОГИ

Впервые — «Советское искусство», 1928, № 5.

Печатается по тексту кн.: Луначарский А. В. Об изобразительном искусстве, т. 2, с. 225—233.

Статья написана во время поездки Луначарского с агитационно–пропагандистским заданием по Уралу (Свердловск, Нижний Тагил, Лысьва, Пермь) и по Сибири (Степной Алтай, Кузбасс, также города, рабочие поселки и сельские центры на линии Омск — Новосибирск—Красноярск — Иркутск). Написанные Луначарским в результате этой поездки очерки встретили резкие возражения в художественной «левой» печати как эстетские (в частности, в новосибирской литературной газете «Настоящее»).

11 января Луначарский осмотрел Пермский музей и оставил следующую запись в книге посетителей: «Посетил художественную часть Пермского музея. Совершенно потрясающее впечатление производит богатейшая коллекция деревянных скульптур. Это ново, необычайно интересно с художественно – и культурно–исторической точки зрения и в то же время поражает своей художественной силой как в смысле своеобразного мастерства техники, так и по силе психологической выразительности.

Нар. ком. по проев. РСФСР Ан. Луначарский. 11/1 1928».

(Цит. по работе: Любимов Лев. Пермские боги. — «Новый мир», 1965, № 9, с. 198).

Из всех видов изобразительных искусств наименьше повезло в нашей стране скульптуре. В культурном, индивидуализированном искусстве нашей страны скульптура как таковая, то есть изобразительное ваяние, вращающееся главным образом вокруг человека, занимает скромную роль. Мы имели в XVIII и XIX столетиях несколько очень хороших, крупных скульпторов. Однако наше скульптурное прошлое, с одной стороны, никоим образом не может быть поставлено на один уровень со скульптурой европейских стран и, с другой, уступает несомненно и в количестве имен, и в богатстве произведений, и в их значительности и нашей живописи и графике, не говоря уже об архитектуре.

В настоящее время мы имеем как будто некоторый интересный перелом в этом отношении. Первая самостоятельная скульптурная выставка [239] в Москве была неожиданным сюрпризом в смысле количества интересных экспонатов. На организованной Совнаркомом выставке государственных заказов к 10–летию Октября[240] скульпторы, на мой взгляд, безусловно одержали верх над живописцами. Однако еще рано говорить о каком–нибудь повороте в этом отношении.

И устно и письменно иные знатоки нашего искусства и иные интересующиеся им дилетанты любят повторять, что скульптура не свойственна натуре населяющих нашу страну народов и что, кроме того, скульптурный инстинкт их подточен православием, которое допускало в сыгравшем такую огромную роль в искусстве церковном изобразительном культе богатое участие живописи и всякого рода орнамента, и резного и лепного, но с большим равнодушием, а иногда и с ярой враждебностью относилось к скульптурным произведениям. Скульптурное изображение бога и святых в течение очень долгого времени казалось прямым шагом к идолопоклонству; иконы принимали за менее опасное овеществление божества. А церковный заказ долгое время доминировал над всяким другим.

Быть может, во всем этом есть известная доля истины. Может быть, действительно специфические социальные условия, условия нашего культурного развития мешали подлинному развертыванию скульптурного гения народов, населяющих территорию нашего Союза. Но что гений этот присущ если не всем, может быть, то многим национальным элементам нашей родины, — это не подлежит никакому сомнению. Дальнейшие изыскания в этой области найдут, вероятно, множество интереснейших линии скульптурного творчества, которым не хватало только достаточной поддержки в социальной среде для того, чтобы расцвести с самой изумительной роскошью.

На такие мысли наводит недавно только во всем своем объеме открытая пермская народная скульптура, к изучению которой приступили лишь в самое последнее время.

Пермская деревянная скульптура собрана в Пермском государственном областном музее. Ей посвящена чрезвычайно интересная работа Н. Н. Серебренникова «Пермская деревянная скульптура» (материалы предварительного изучения и опись)[241]

При входе в большую залу, где собраны пермские «боги», я был поражен их обилием, разнообразием, неожиданной выразительностью и смесью наивности и непосредственности с искусством иногда положительно утонченным.

Что же такое представляет собой эта пермская скульптура, развернувшаяся, по–видимому, в XVII веке, продолжавшая жить и эволюционировать в течение всего XVIII века и начавшая клониться к некоторому упадку в XIX веке, а сейчас замершая, будем надеяться — в ожидании нового расцвета на новых началах?

Пермская скульптура служила церкви. Однако оригинальная нота, которая пронизывает эту скульптуру и делает ее и социологически и художественно необычайно ценной, есть нота языческая, нота «инородческая», идущая несомненно и прямо от пермяцкой культуры идолопоклонников.

Правда, несмотря на энергичное гонение православного духовенства (вернее, его руководителей) на церковное ваяние, оно отнюдь не отсутствует в художественном убранстве православных храмов отчасти благодаря влиянию католической церкви, которая, как известно, отводила церковной скульптуре не меньше места, чем живописи. Такое влияние шло из Германии через Новгород и Псков. Оно оставило значительные и интересные следы в виде памятников главным образом деревянного ваяния. Оно широким потоком хлынуло на Украину с другой стороны — через Австрию, Польшу, отразилось на многих и многих украинских церквах и стало просачиваться и на север. Нет никакого сомнения, что и до пермской окраины докатились обе эти волны. Пермская окраина не могла не ощущать действия культурных силовых линий, шедших от Новгорода в очень старые времена. Известно, что в Перми работали некоторые украинские архиереи, несомненно более либерально настроенные по отношению к скульптурному убранству церквей, и приносили сюда свой вкус.