Атаман Платов (сборник) - Петр Краснов

Мне тогда и в голову не могло прийти, что возможно такое общество. Я с удивлением смотрел на Зинкевича.

– Тайное общество, обрабатывающее офицерство? Значит, в нем участвуют и офицеры?!

– Наверное.

– Да, ведь, это ужасное дело! Ведь это пахнет виселицей!

– В случае реакции – да. А в случае переворота?.. При новой власти, при республике?..

– Нет, это слишком ужасно, и лучше быть подальше. Избави Бог от всяких тайных обществ.

Вскоре мы расстались, и я закончил прогулку один. Едва дополз до казарм. В виски стучало. Рубашка, китель, все было мокро до нитки. Такой адской жарищи я еще не испытывал нигде. Эта жара заставила меня выехать в Александрополь в лагери скорее, чем я предполагал. Даже не соблазнился осмотреть Тифлис.

Дорога до Александрополя прелестна. Местность гористая. Особый паровоз, специально присвоенный этой дороге, тянет короткий состав. На некоторых участках второй паровоз подталкивает поезд сзади. Всей езды меньше суток, но какое огромное различие в климате или, вернее, в температуре – между ущельем Тифлиса и горами.

Днем и здесь жарища, но ее умеряет приятный ветерок. Ночью же совсем холодно, нужно даже надевать шинель. Эта разница между дневной жарищей и ночной прохладой невыразимо приятна. Она сообщает особую прелесть жаркому климату. Насладившись за день солнечным пылом и жаром, тело отдыхает ночью и приобретает свежесть и крепость.

Виды здесь – сама красота. Дикие ущелья. Горы, покрытые лесом. Недалеко от Александрополя, у самого полотна дороги, вздымается на высоту 31/2 верст священный Ала-Гез, Божий Глаз, покрытый вечным снегом. Необычайной красоты гора как бы расколота надвое, а нагорный снег, покрывающий ее, блестит на солнце всеми цветами радуги. Если нет тучек, больно смотреть на эту ослепительную белизну.

В Александрополе улицы мощеные. Извозчики все парные и на великолепных лошадях. Экипажи с резиновыми шинами. Ездят быстро – одно удовольствие. Самый городок чистый, но какой-то особенный, – издали кажется черным из-за того, что все дома построены из местного темного камня. Население – преимущественно армяне. Посредине города большой сквер.

Улицы то идут в гору, то спускаются вниз. Экипаж ныряет по ним, как по волнам, и выносится к старинной крепости. Грозные ворота встречают посетителя. Верки здесь солидные: высокие насыпи, глубокие рвы, обложенные камнем. Внутри крепости зимой стоит 79 пехотный Куринский полк. Летом казармы были открыты и видно, что ремонтировались. Народу мало. Все военные. Вот опять ворота, мосты через рвы, и экипаж крупной рысью выносится на площадку.

Сколько может охватить глаз, – тянутся ряды белых палаток. Это лагери всех артиллерийских частей. Видны линии орудий, грибы-навесы, часовые под ними. Быстро проезжаем сквозь артиллерийский лагерь, и внезапно экипаж подкатывается к обрыву. Поворот направо, и дорога круто спускается в ущелье. Внизу видны опять ряды палаток. Это и есть лагерь Кавказской саперной бригады.

Сюда он перенесен недавно, только в прошлом году, и потому больше похож на временный бивак. Посажены молодые, еще чахлые деревца. Палатки стоят под палящими лучами солнца. Ни крытых столовых, ни бараков для офицеров, ни даже батальонной канцелярии не имеется. До реки далеко. Чтобы искупаться в холодных струях Арпачая, нужно пройти с версту.

Командира бригады нет. Старый ушел, новый еще не назначен. Временно бригадой командует командир нашего батальона, полковник Исаевич. Это толстый, обрюзгший человек, лет под пятьдесят пять. Китайские раскосые глаза, заплывшие жиром. Маленький нос, с которого все время сползают очки. Разговаривая, полковник поднимает очки на лоб и вытаращивает, пучит на собеседника большие, выцветшие глаза. Тогда он производит впечатление старой толстой бабы. Нянька нянькой. Большой живот колышется, как пузырь, и его поддерживают белые, пухлые, старческие руки.

Последние события сломали полковника. Он был блестящим офицером и прославился своими выдающимися отчетами еще в бытность начальником штаба Варшавской саперной бригады. Он думал и сам получить бригаду и генеральский чин. Но обезоружение батальона и вызванная этим отставка старого начальника бригады подорвали и его престиж у Вернандера. Теперь Исаевич еще не знал, что его ожидает. Отставка ли, оставление ли командиром, а, быть может, и предание суду? Возможно все, – в городе ходят слухи о более чем либеральном направлении мыслей маститого сапера.

Жена его настоящая эсерка и не скрывает этого. В случае переворота Исаевичу предсказывают видное положение. Все это я узнал в первый же день за обедом в офицерской столовой, которая помещалась в большом шатре.

Первые впечатления были неважные. Собрание запущенное, содержится неаккуратно, готовят плохо и под открытым небом. За шатром валяются горы пустых ящиков, бутылок, жестянок.

Офицеры не похожи на саперных, особенно младшие. По виду они скорее пехотинцы, и, действительно, многие оказались из пехотных училищ. Это разделяет офицерство на два лагеря. Но еще больше разделяют политические убеждения. Определенных монархистов мало, все больше либералы.

Лагерная работа еще не налажена. Больше возятся с устройством самого лагеря, чем со специальными занятиями. Вечером представился командиру. Он живет в лагере, а занимается в канцелярии в крепости. Ни о чем меня не спросил, – видно, что мысли полковника витают где-то далеко.

Его адъютант, молодой подпоручик нашего училища, Булгаков, видно, малый башковатый. Обладает большим апломбом. Он сразу же заявил, что получил отпуск на три недели, и командир приказал передать адъютантство мне.

– Как же я могу быть адъютантом, когда совершенно ни с чем не ознакомился?

– Это все равно и притом дело решенное, – так хочет командир и так нужно… – добавил он, сделав ударение на последнем слове. – Завтра же пожалуйте в канцелярию ознакомиться с работой.

Глава VIII. Революционные офицеры

Итак, по воле рока, я с самого начала принужден был засесть за адъютантский стол. Канцелярия батальона помещалась летом в крепости, в каземате, откуда пехотная рота выведена в лагери. Но ротные блохи остались на зимних квартирах; их столько, что и рассказать невозможно. Пишешь ли, читаешь ли, готовишь ли доклад, – а они так и прыгают по бумагам. Кусаются, как собаки.

Полковник Исаевич работает много. Все пишет и пишет, – целые горы секретной переписки по поводу арестованных сапер. Текущая работа тоже так велика, что едва справляемся с бумагами. С раннего утра и до обеда пишем; обедать ездим в лагерь и там отдыхаем до двух часов дня. А потом опять в канцелярию и уж до самого вечера. Мне иногда приходится просиживать и часть ночи. Война и революция развели такую переписку, что с ума можно сойти от тысячи вопросов, на которые нужно отписываться.

Булгаков предупредил меня перед отъездом, что в батальоне есть группа офицеров, по-видимому, сочувствующих революционерам. Думает он так потому, что эти офицеры один за другим подали рапорты с просьбой выдать им разрешение на покупку охотничьих карабинов и револьверов. Два карабина уже купили, и они тотчас исчезли. Теперь покупка оружия может привести к чрезвычайно большой неприятности. Нужно быть очень осторожным.

– А что же командир? – спрашиваю.

Булгаков пожал плечами. Разве можно думать плохо об офицерах?

– Вот то-то и оно, – сказал я. – Как и чем мотивировать отказ? Ведь это, значит, оскорбить.

– Доложите командиру… Он знает!

Только что уехал Булгаков, как сразу поступило три рапорта с просьбой о разрешении купить оружие. Просили подпоручики князь Вачнадзе, Белков и Святский. Все офицеры из пехотных училищ. Раньше о том же просили Зинкевич, Белков, князь Гурамов и Ананьин. Теперь опять просят, причем Белков вторично.

Доложил командиру. Он подобрал рапорты, положил их один на другой и задумался. Интересно, что решит умная голова? – подумал я. – Дело-то щекотливое. – Помяв еще рапорты в руках, командир отложил их в сторону и накрыл прессом. Гениально придумано! Под сукно, и крышка. Пусть спрашивают у самого командира, а мне теперь отвечать легко: Отложил!

Странное дело, казалось бы… Но еще более странно вышло то, что, не получив никакого ответа на свои рапорты, податели их даже не решились спросить о них ни у командира, ни у меня.

Недели две я уже адъютантствовал, даже к блохам привык, как вдруг – происшествие. Экстренно, по телефону, вызывают ранним утром в канцелярию. Что такое? Оказывается, – в канцелярию нагрянули жандармы, чтобы произвести обыск; но без меня не хотят приступать к делу.

Я поспешил в канцелярию. Жандармский ротмистр еще до моего прибытия поднял писарей и перевел их в другую комнату. Теперь писаря вызывались по очереди, открывали сундучки, а жандармы тщательно осматривали содержимое. Только у одного писаря нашли тетрадку рукописных революционных песен. Его, конечно, арестовали.