Оружие победы - Василий Грабин

Сталин не вмешивался в этот спор. Видно было, что он очень озабочен. Постепенно страсти стихли. Наконец наступила тишина. Такая тишина в зале почти всегда предшествовала выступлению Сталина. И вот он остановился против Ворошилова

— Климент Ефремович, скажите, пожалуйста, ваши представители на заводах инженеры или нет?

— Инженеры.

— Значит, инженеры, говорите? — Сталин выдержал паузу. — Климент Ефремович, неужели военным представителям, инженерам, не известно то, что на всяком производстве при изготовлении любого изделия были и будут погрешности, вызываемые различными причинами, и чем культура производства ниже, тем погрешностей больше и они грубее? Идеального изготовления нет нигде, вот поэтому-то мы и вынуждены посылать военными представителями инженеров. Если бы наше производство могло изготавливать все без погрешностей, тогда на заводах можно было бы иметь только сторожей, а не инженеров. Военные представители обязаны не только принимать готовую продукцию, но и помогать заводу налаживать производство.

Мне очень хотелось подать реплику, что на нашем заводе как раз такие военпреды — В.Ф.Елисеев и И.М.Буров, которые помогают и конструкторам и рабочим у станков и на сборке. Да, Григорий Константинович умел не только учить и воспитывать работников промышленности, умел не только с них спрашивать, но и прекрасно их знал и смело защищал в трудную минуту…

Рухимович между тем резко остановился возле меня.

— Почему вы до сих пор не выехали на Уралмашзавод?

— Я только вчера вышел из больницы, где пролежал больше двух месяцев, и мне никто не сказал, куда и зачем я должен ехать.

Рухимович опять зашагал по кабинету. Не останавливаясь, бросил:

— Немедленно, сейчас же отправляйтесь на Уралмаш к месту постоянной своей работы!..

Из его кабинета я почти побежал к выходу на улицу. Все во мне клокотало: второй раз меня изгоняют с завода за последние два с половиной — три месяца. Именно изгоняют! Ни в тот, ни в этот раз никто не поинтересовался моим мнением о целесообразности перемещения на другой завод, не спросил, каково мое желание, согласен ли я. Меня бросали, как какую-то ненужную вещь. Душу жгла обида. Почему новый нарком так жестоко обошелся со мной? К кому мне идти теперь?

У меня даже не возникал вопрос, ехать или не ехать на Уралмаш. Мне было совершенно ясно: я должен продолжать работу на своем заводе.

Решил обратиться к Председателю Совнаркома. Написал письмо, отнес в Кремль и сдал в экспедицию. На следующий день в наркомат поступило распоряжение: вернуть Грабина на прежнее место и создать ему необходимые условия для работы.

Возвратясь на завод, я, как полагается, зашел прежде всего к директору. Не успел поздороваться, как тот задал вопрос:

— Почему вы не встретили меня в наркомате?

— В этом не было необходимости. И к тому же я не знал, что вы в Москве.

Мой ответ был резковат, но какие могли быть у меня чувства к человеку, который, не работая со мной ни дня, с одного взгляда определил, что я ему совершенно не нужен

— Так что же, Грабин, будем работать вместе? — сказал Дунаев.

— Придется, хотя в этом приятного мало и для вас и для меня.

— Приступайте к исполнению своих обязанностей. Мной уже подписан приказ о вашем возвращении после болезни.

— Вернее, после болезни и изгнания, — не удержался я. Он вынужден был проглотить это. Помолчав, спросил:

— Ну, что ж, будем работать дружно?

— С этим я и пришел к вам из больницы, но, к сожалению, вы тогда оттолкнули меня.

Дунаев буркнул что-то невнятное На этом наша беседа и закончилась. Я пошел в КБ.

3

За три дня моего отсутствия на рабочих столах и чертежных досках появилось мало нового, но зато я заметил другое: исчезли растерянность и подавленность, которые царили в КБ, когда я, уволенный Дунаевым, уезжал в Москву.

Надо ли говорить, что я испытывал теперь? Радость товарищей вызвал не только благополучный исход моего личного дела. Наша дружба строилась не просто на взаимной приязни, хотя без этого дружить невозможно. Основой ее была общность взглядов на пути развития советской артиллерии, на методы проектирования орудий и организацию производства, на ту роль, которую призвано играть на заводе конструкторское бюро. Мое возвращение в КБ означало, что Дунаеву не удалось сбить нас с наших позиций, что мы будем продолжать свою опытно-конструкторскую работу, помогая в то же время и цехам.

Но в тот день я не смог работать: заходили не только конструкторы, но и технологи цехов. Все высказывали удовлетворение благополучным исходом борьбы и с большой горечью выражали недовольство положением на заводе.

Выбрался я домой очень поздно, усталый, но счастливый: в этот день мне открылись души многих наших людей — красивые, благородные. И я думал: дело не в том, симпатизируем или не симпатизируем мы Дунаеву. Коллектив упорно борется, чтобы вытащить завод из прорыва, и КБ должно сделать все, чтобы помочь производственникам. Конструкторы сами это понимают и много для этого делают, но, видимо, не совсем то, что нужно. Как любили повторять в те годы ленинские слова: чтобы вытащить всю цепь, надо ухватиться за главное звено. Найти бы это звено!

С такой мыслью я лег спать и с ней проснулся, причем так рано, как никогда. И на завод пораньше пошел: решил собрать не только ведущих конструкторов, участвовавших в создании Ф-22, но и молодежь — посоветоваться обо всем, что меня волновало.

Открывая совещание, я извинился за то, что оно будет проходить без всякой предварительной подготовки. Это вызывалось неотложностью вопроса: как и чем мы можем помочь заводу в выполнении программы? Помочь именно как КБ, не подменяя собой другие отделы заводоуправления, а тем более дирекцию.

Разговор проходил деловито. Некоторые товарищи выступали по нескольку раз. Единодушно решили, во-первых, ускорить отработку чертежей на модернизированные пушки Ф-22 полуторной и второй очереди, опытные образцы которых в это время уже испытывались на Научно-испытательном артиллерийском полигоне. Чем скорее отдел главного технолога получит от нас чертежи, тем раньше сможет он начать разработку технологического процесса и необходимой оснастки для валового производства.

Решили также командировать на полигон Ренне и еще одного конструктора, чтобы они там собрали материал обо всех недостатках, обнаруженных у пушек при испытаниях, и срочно прислали нам этот материал, а сами оставались бы там до конца, регулярно информируя КБ о том, как идет дело, какие еще обнаруживаются дефекты.