Завтрашний царь. Том 1 - Мария Васильевна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ведь благодатные были места, – задумчиво проговорил Смешко. – Зверь, птица… рыба в озёрах…
– Мудрено ли, что чувары сюда кого попадя не хотели пускать, – кивнул воевода.
– Ещё знать бы, за что на благодетеля поднялись?
– По тяжкому времени и дети забываются, на мороз родителей гонят.
– Может, боярин решил владыке Хадугу спасённый край объявить, а они воспротивились…
– Либо просто вызнали: нет больше Кудаша с кудашатами, раздумали чад боярских кормить?
Ворота распахнулись навстречу. Сумерки крытого двора выпустили молодцев в ярких колпаках и просторных кафтанах, расставленных для ношения поверх кожухов.
– Пожалуй на хлеб-соль к скудости нашей, батюшка воевода!
– А дружина-то охотничья, – опознал знамённые кафтаны Смешко.
Вышел крепкий малый, одетый богаче других: боярич Вейлин, меньшедомок. Пригульной Воган нёс блюдо лепёшек из болотника, туесок белой выварной соли. Он боялся, моргал, смотрел на старшего брата. Воевода поклонился наследнику рода, принял ответный поклон. Меньшедомок и гость разломили лепёшку, присолили. Отведали, вступая во временное родство.
– Справных воинов ты привёл, воевода Сиге! И быстро дошёл, быстрее, чем ждали.
Окаянный вежливо отмолвил:
– Мои витязи – ратному телу голова. Рамена, десница, сердце ретивое – в твоём доме живут.
Смешко и воины с любопытством оглядывали крытый двор. Внизу ухожи, по первому крову длинная пятерь, за нею входы в хоромы. Сразу видно, что строились после Беды. Денники для охотничьих скакунов, ныне тихие, праздные. Кречатня…
– Там, где мы милостью твоего батюшки встали, в снегу дорогая стрела обнаружилась, – вспомнил воевода. – Железко вызолочено, перо красное, пяточка самосветного камня тирона. Возьми, боярич. Верно, твоя?
– То стрела отца моего, – принял древко Вейлин. – Вот, стало быть, куда улетела.
Окаянный не скрыл удивления:
– А мы слышали, боярин глазами скорбит…
По краю пятери зелёным пламенем горели светильники. Мертвили пригожих блю́дниц, заполошно метавшихся меж поварней и великой палатой. В пляшущих отсветах Смешке что-то причудилось за дверью ближнего денника. Витязь полюбопытствовал – и чуть не шарахнулся. Изнутри крашеными глазами смотрела гого́на. Выделанная шкура коня на деревянном остове, напханная паклей.
– Как живой стоит, – с гордостью пояснил детинушка в охотничьем кафтане. – Нашему боярину во многих трудах был друг верный. Ныне хозяина ждёт, чтобы на последнем костре в единый дым обратиться.
Смешко потерялся с ответом. Не придумав лучшего, помянул Коновой Вен:
– Дикомыты, слыхал я, куклы добрые шьют. Детям в назидание… Зверьё, птиц…
– Куклы! – хмыкнул охотный услужник. – Шерсть с ветошью. Вот у нас!.. Не тряпка на палке – жеребец боярский любимый. А вон там не пух какой утячий – белый кречет с руки праведного Гайдияра! Хочешь, добрый витязь, единым глазком птицу царскую посмотреть?
Чучело, смутившее окаянича, оказалось первым из множества. Со всех сторон пялились гогоны лосей, оленей, кабанов. Щерили клыки медведи и волки, огрызались угрюмые росомахи. Диких птиц – и вовсе без счёта. В великой палате, где готовили стол, по стенам не видать было порожнего места.
Боярин сам спустился с пятери встречать воеводу. У знатных андархов – а в старике угадывалась порода – это был знак высшего уважения к гостю.
– Повеселу ли добрался, друг мой Сиге, к порогу этого дома? – громко проговорил Кайден на языке Левобережья.
Чернавки суетились, подавая витязям воду в корытцах, длинные рушники. Окаянный выступил вперёд:
– Благодарю на заботе, всемилостивый господин. Дорога была легка, а твой провожатый надёжен.
Глаза, подёрнутые мутным льдом, тотчас обратились на него и больше не отпускали.
– Я рад, друг мой, что твои лыжи оказались крылатыми. Идём же, разделим скромное угощение да посоветуемся, как мне удержать при себе удачу, когда ты лёгким соколом умчишься от меня по ветру. – И протянул руку в парчовом рукаве. – Окажи честь, воитель, проводи бессильного старика, пережившего свою зоркость.
Окаянный подставил боярину локоть.
– Радостно, – продолжал Кайден, – когда на сильных врагов, готовых одолеть слабого, находится железная рука и в ней меч…
Воевода смолчал. Старик Гволкхмэй весьма далёк был от немощи. Узловатые персты слепого сомкнулись, как орлиная ёмь. На среднем пальце и шише удивляли мозоли от тетивы.
Дружина и боярская свита вместе потянулись по всходу. Смешке всё казалось: охотники ревновали. Старались показать, что и сами – молодцы хоть куда.
– Хаживал ты, витязь, на кабана? – поправил пояс ражий детина.
Смешко ответил миролюбиво:
– Не доводилось, но слышал: на медведя идёшь, соломки стели, на кабана собрался, домовину готовь. Никто не оспаривает отваги чади боярской. Вы в своём деле искусны, мы в своём.
В знакомых палатах боярин Кайден опознавался лучше зрячего. Сам провёл Окаянного к передней лавке, усадил под божницу, на второе почётное место подле себя.
Вождям подали угощение: жареного лебедя, одетого в чистые перья.
– Здесь ведь нет дикомытов? – спросил боярин лукаво.
Свита отозвалась смехом. Давным-давно, когда их предки назвали эту землю своей, священная птица Прежних на пиршественном блюде была сущим причастием. Кто отведает – андархам брат. Кто откажется – враг.
Меньшедомок наполнил круговой ковш. Боярин с удовольствием понюхал курной пенник, бросил по капле вверх, на пол, за плечо, воздел ковш над столом:
– Да расточатся и попраны будут враги старые и новые, дерзающие грозить праведному царю и людям его!
Испил. Крякнул. Безошибочным движением вручил ковш Окаянному. Воевода невозмутимо отведал, пустил братину дальше. Так же невозмутимо принял лебединое крылышко. Стал есть.
– Не подводит ли меня слух? – наклонился к нему Кайден. – Верно ли кажется мне, что у твоего человека, сидящего третьим, в коробе струны гусельные отзываются?
Воевода про себя подивился невозможно тонкому уху бельмастого. Вслух лишь спросил:
– Прикажешь гусляру нас песнями позабавить?
Облака просить не пришлось. Певец заломил бровь:
– Здесь ведь нет моранских воздержников, коим звон струнный противен?
Дождавшись, пока стихнет хохот, проверил созвучья, поправил один шпенёк и другой… Истый гусляр людей тешит, куда его судьба ни закинь. Дай только настроение тех людей верно понять.
Это было в горестный год,
Ждал скончанья света народ…
Песню про царевну и воина кто-то совсем недавно приспособил для гуслей, в таком виде её здесь ещё не слыхали. Гволкхмэй Кайден гладил бороду, величаво кивал. Облак сладил струночки под другую песню, в черёд хлебнул из ковша.
Жили честно и просто цари в старину.
Самолично водили полки на войну.
А вернувшись с победой, не медля ни дня,
В мирный плуг боевого впрягали коня…
Эту песню он привёз из Выскирегской губы. В стольном городе Окаянному нечего было делать, но перепутный двор, звавшийся Ближним, дружина год назад посетила.
…С тех-то пор и
