ТЕОРИЯ КИНО: ОТ ЭЙЗЕНШТЕЙНА ДО ТАРКОВСКОГО - С. ФРЕЙЛИХ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
[1] Козинцев Г.М. Собр. соч.: В 5 т. Т. 2.- С. 22.
ПушкинЧитая «Евгения Онегина», каждый раз задумываешься, почему все-таки Пушкину понадобилось соотнести сон Татьяны со сном Светланы, героини баллады Жуковского. Делает это Пушкин подчеркнуто, с умыслом, а чтобы мы не сомневались в его намерении, предпосылает пятой главе эпиграф:
«О, не знай сих страшных сновТы, моя Светлана!»
ЖуковскийСопоставление возникает еще ранее, в третьей главе, где Ленский знакомит Онегина с семьей Лариных:
«Скажи, которая Татьяна?- Да та, которая грустнаИ молчалива, как Светлана».
В сцене гадания Пушкин снова вспоминает их вместе, а вернее, одна напоминает ему другую:
«Но стало страшно вдруг Татьяне…И я - при мысли о СветланеМне стало страшно - так и быть…»
Татьяна Ларина и Светлана не только гадают сходно (накрывают стол на два прибора, ставят свечу перед зеркалом, чтобы в нем явилось к ним изображение возлюбленного), им и снится одно и то же: каждая, преодолевая снег, попадает в хижину, где ей суждено было пережить страхи.
В чем смысл такого заимствования?
По словам Белинского, Жуковский «одухотворив русскую поэзию романтическими элементами… сделал ее доступною для общества, дал ей возможность развития, и без Жуковского мы бы не имели Пушкина»[1].
Пушкин берет известное, но не повторяет его, а дает ему развитие, в данном случае - развитие через пародию.
С помощью пародии Пушкин перетрактовывает романтический замысел Жуковского, дает ему реалистическое толкование. У Жуковского «несчастье - лживый сон, счастье - пробужденье». Пушкин отказывается от счастливой развязки. Онегин убивает Ленского сначала в кошмарном сне Татьяны, и это было как бы предчувствием трагической дуэли. В сновидении Татьяны нарушены и каноны романтической любви, любовь здесь откровенно чувственна, и один из критиков счел непристойными следующие строки:
«Онегин тихо увлекаетТатьяну в угол и слагаетЕе на шаткую скамьюИ клонит голову своюК ней на плечо…»
О таком суждении язвительного критика мы узнаем из авторских примечаний к «Онегину», - значит, Пушкин хотел, чтобы мы знали, против каких правил он восставал и с каких позиций его критиковали.
Татьяна была единомышленницей поэта, коль решилась сама объясниться Онегину в любви, да еще в выражениях, подобных в своей откровенности тем, которые показались критику не благопристойными:
«Ты в сновиденьях мне являлся.Незримый, ты мне был уж мил.Твой чудный взгляд меня томил,В душе твой голос раздавалсяДавно… Нет, это был не сон!Ты чуть вошел, я вмиг узнала,Вся обомлела, запылалаИ в мыслях молвила: «вот он!»Не правда ль? Я тебя слыхала:Ты говорил со мной в тиши,Когда я бедным помогалаИли молитвой услаждалаТоску волнуемой души?И в это самое мгновеньеНе ты ли, милое виденье,В прозрачной темноте мелькнул,Приникнув тихо к изголовью?»
В одном случае во сне возникает предчувствие убийства, которое еще должно произойти, в другом - реализация скрытых желаний.
У Жуковского сон и пробуждение - несовместимые реальности.
У Пушкина они - одна реальность, это был новый художественный принцип, осуществлением которого и стал «Евгений Онегин» - роман в стихах: в нем проза и поэзия оказались в одной системе, которой свойственна (по нынешним понятиям) обратная связь и опережающее отражение.
«Войну и мир» невозможно изложить в стихах, да в этом и нет необходимости. А вот «Евгения Онегина» невозможно себе представить в прозе. Изложите его так хотя бы мысленно, и он перестанет быть «энциклопедией русской жизни».
Доискиваясь до такого типа художественной структуры, следует роман в стихах «Евгений Онегин» отличать не только от пушкинской же «Полтавы», эпоса на историческом материале, но и от «Графа Нулина», который тоже является современной повестью в стихах, однако поэзия и проза, дух и материя оказываются здесь в других соотношениях.
Вспомним из «Графа Нулина»:
«В последних числах сентября.(Презренной прозой говоря)В деревне скучно: грязь, ненастье,Осенний ветер, мелкий снег…»
Далее продолжается описание, так сказать, материи жизни. И вдруг лирическое отступление:
«Кто долго жил в глуши печальной;Друзья, тот верно знает сам,Как сильно колокольчик дальнийПорой волнует сердце вам».
Здесь уже живет дух, здесь схвачено общее состояние, здесь господствует лирика, которую интересует не конкретное, а общее состояние человеческого духа.
В отличие от «Графа Нулина», в «Евгении Онегине» лирика не только авторское отступление. В «Онегине» лирическая поэзия и проза решительно проникают друг в друга и друг через друга осуществляются.
Что определило структуру пушкинского романа в стихах? Характер Онегина, его отношение к действительности и взгляд поэта на самого героя. Пушкин возвышает Онегина и вместе с тем ироничен по отношению к нему: то судит его беспощадно, а то смотрит его глазами на мир, словно они одно и то же лицо.
В конце концов, отношение поэта к Онегину есть отношение истории к настоящему в его незавершенности.
Пушкин приспособил эпос к неисторическому герою, и в том был смысл его романа в стихах.
У Жуковского фантастика и материя разделены. Сон Светланы вряд ли мог бы заинтересовать психоаналитика Зигмунда Фрейда.
Сон Лариной - его предмет: у Пушкина фантастика материализуется, материализуется приемом иронии.
Сон Татьяны ироничен не только по отношению к балладе Жуковского, но и по отношению к происходящему в самом романе Пушкина.
Убийство ножом - пародийное предчувствие дуэли. Чудовища, которые во сне составляют шайку Онегина, имеют своих прототипов в реальном окружении Татьяны. Онегин не может удержаться и
«…стал чертить в душе своейКарикатуры всех гостей».
Нарисуй Онегин карикатуры не мысленно, а на бумаге, и мы бы узнали в них и гостей Лариных, и окружение чудовищ из сна Татьяны. И там и здесь образ каждого заострен до гротеска. Повторяются одни и те же типы, совпадающие физиономически: там - гость «с петушьей головой», здесь - «уездный франтик Петушков»; там - «карла с хвостиком», здесь - «Панфил Харликов»; там - медведь и некто «в рогах с собачьей мордой», здесь - «Скотининых чета»…
И взбудораженность атмосферы сходно описана:
Там:
«Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,Людская молвь и конский топ!»
Здесь:
«Лай мосек, чмоканье девиц,Шум, хохот, давка у порога…»
Объект и субъект пародии как бы меняются местами.
Онегин, который, как мы видели, мысленно рисует карикатуры на гостей Лариных, в свою очередь становится предметом пародии в воображении Татьяны:
«И начинает понемногуМоя Татьяна пониматьТеперь яснее - слава богу -Того, по ком она вздыхатьОсуждена судьбою властной:Чудак печальный и опасный,Созданье ада иль небес,Сей ангел, сей надменный бес,Что ж он? Ужели подражанье,Ничтожный призрак, иль ещеМосквич в Гарольдовом плаще,Чужих причуд истолкованье,Слов полный лексикон?…Уж не пародия ли он?Ужель загадку разрешила?Ужели слово найдено?»
Слово это - пародия.
Почему все-таки прибегает к ней в своих мыслях об Онегине Татьяна? Она любит его и в то же время мстит за унижение. Эти два чувства живут в ней одновременно, для нее Онегин теперь созданье ада иль небес, он надменный бес и ангел. В этом контексте определение «москвич в Гарольдовом плаще» является вершиной рассуждения Татьяны, она и себя здесь помогает нам понять: Онегин в такой же степени не байроновский герой, в какой Татьяна не героиня Жуковского.
Здесь открывается высшая цель пародии и ее метод: с помощью пародии вскрывается в предмете его, как сказал бы Чернышевский, противоположное содержание.
В «Онегине» посредством пародирования обнаруживается не только человеческая природа, но и природа, окружающая человека:
«Но наше северное лето,Карикатура южных зим,Мелькнет и нет: известно это,Хоть мы признаться не хотим».
Или такие строки:
«Но вот багряною рукоюЗаря от утренних долинВыводит с солнцем за собою…»
Давно замечено пушкинистами (и мы этим с благодарностью воспользуемся), что строки эти - пародия известных стихов Ломоносова:
