Красный террор глазами очевидцев - Сергей Волков

В ту же ночь в Юнкерском саду была принесена новая гекатомба мучеников, в том числе освобожденные вместе со мной накануне ген. Росляков и полк. Пеньковский.

Следующее утро уже застало меня в уединенной хибарке садовладельца, на хуторке, близ селения Петровского.

Весною 1918 г. в Архиерейском лесу красноармейским дозором была обнаружена военная палатка и в ней некоторое количество воинского оружия и снаряжения. Арестованные обитатели этой палатки, как большевики выяснили, оказались юнкерами и младшими офицерами.

Лес после этого был пройден лавой красноармейцев и, кроме того, были произведены обыски и аресты на жилых окраинах леса. Всего задержано было около 20 человек, в том числе воинский начальник А. А. Навроцкий и его делопроизводитель, случайно находившиеся в это время на окраине города.

С тех пор производились периодически облавы в лесах, окружающих Ставрополь. У большевиков зародилось подозрение, что существует организация, готовящая выступление против них, и страх перед этим выступлением, особенно когда перед Ставропольскою губернией вырос призрак Добровольческой Армии, все глубже укоренялся в сердцах советской власти.

При одной из облав, когда уже стемнело, в лесу неожиданно раздалось «ура» и по красноармейцам захлопали винтовочные выстрелы. На другое утро создалась паника, развитию которой способствовала драка с выстрелами, разгоревшаяся между двумя солдатами на базаре. Достаточно было кому-то крикнуть «идут казаки», как слова эти перекинулись во все концы базара, оттуда на смежные улицы, и докатились до советских учреждений и лазаретов.

На улицах началось необычайное оживление. Силой захватывались проезжающие подводы и экипажи, многие советские служащие бросились на базар и там обрывали в крестьянской упряжи постромки, чтобы верхом найти спасение за чертой города. Через самое короткое время на улицах, ведущих к сельскому шляху, получились такие заторы, что понадобилось потом, когда начальство очнулось от испуга, много часов, чтобы их распутать.

Паника эта довольно скоро улеглась, и рассерженная власть поторопилась издать суровый декрет, угрожающий всеми доступными карами возможным виновникам такого переполоха в будущем. Но возможность и размеры этого переполоха показали, как силен был страх в эти дни в большевистском сердце перед надвигающимся призраком Добровольческой Армии и как непрочны корни советской власти в среде ставропольского населения.

В неизмеримо большем размере переполох этот повторился, когда в июле того же года, совершавший по губернии пролет, полк. Шкуро[153] прислал большевикам сначала из сел. Кугульты труп повешенного военного комиссара Петрова, а потом из села Донского ультиматум: в течение двух суток покинуть город…

Начавшиеся по почину матросов повальные обыски и массовые расстрелы имели, по-видимому, одной из своих задач спровоцировать преждевременное выступление офицеров, ибо для многих из последних не оставалось выхода: или погибнуть безоружными поодиночке или, перейдя от обороны к нападению, испытать свою судьбу с оружием в руках (выступление офицеров произошло 22 или 23 июня, когда я уже покинул город, и подробности о нем я знаю лишь по рассказам).

Получив приказ собраться глубокою ночью в ограде Варваринской церкви, офицеры должны были двинуться вверх тремя колоннами и по сигнальной ракете внезапно обрушиться на красноармейские казармы, штаб красной армии в Европейской гостинице и советские центры. Но уже первоначальный подсчет сил показал, что по зову приказа не явилась и десятая часть предполагаемого количества участников и это, конечно, не могло не отразиться на порыве выступавших. Тем не менее выступление состоялось в надежде, что в решительный момент сдержит свое обещание интернациональный батальон, обещавший офицерам поддержку, и дружины рабочих, обещавшие ее также.

Сначала офицерам сопутствовала удача. Они почти безболезненно захватили бывшие осетинские казармы и находившиеся в них винтовки и пулеметы, но в решающий момент, когда надо было открыть пулеметный огонь, оказалось, что среди наличных участников восстания нет достаточного числа пулеметчиков, кроме того наличных сил было слишком недостаточно, чтобы обрушиться одновременно на все намеченные пункты.

Между тем красноармейский штаб успел стянуть все наличные силы, двинул грузовики с пулеметами и преградил пути интернациональному батальону и рабочим дружинам для соединения с восставшими.

Когда рассвело, исход боевого выступления стал очевиден. Небольшая группа участников с полковником П. Ф. Ртищевым во главе, отстреливаясь, отступала к лесу, значительная часть офицеров рассеялась по городу, небольшая группа уничтожалась красноармейцами у стен тюрьмы. На многих перекрестках и у самого входа в городской сад долгое время лежали неприбранными тела участников выступления.

Штабу организации удалось, отбиваясь, скрыться в лесу, а оттуда в пригородное село Татарку, но на другой день они были выданы приютившим их мельником. Часть офицеров была тут же перебита, а братья Ртищевы, как главари выступавших, были привезены в город и расстреляны на ярмарочной площади.

Когда их поставили у дороги и ружья были взяты на прицел, П. Ф. Ртищев, указывая на дорогу позади себя, сказал красноармейцам:

— Дурачье, поставьте к стене, ведь сзади проезжая дорога…

Это были его последние слова.

Трагедия этой неудачи усугублялась еще тем, что в эту же ночь отряд Шкуро проходил в 14 верстах от Ставрополя, но лица, посланные для установления с ним связи, были перехвачены большевиками.

Неудавшееся восстание послужило предлогом к новой вспышке усилившегося террора. Впоследствии было зафиксировано 96 жертв, погибших за этот период в Ставрополе, начиная от 13-летнего подростка и кончая такими глубокими старцами, как П. С. Мачканин.

Но уже две недели спустя матросы и их комиссары, получив ультиматум Шкуро, сами бежали в панике из города, целые отряды красноармейцев разоружались отдельными безоружными горожанами, а садист-палач Ашихин был схвачен во время бегства и передан временному генерал-губернатору Уварову окраинными мещанами.

Из города террор перекинулся на уездную территорию. Производившееся позднее обследование установило, что калмыцкая территория Больше-Дербетовского улуса, село Безопасное, Петровское и станция Карамык Прикумской жел. дороги были очагами наиболее жестокого проявления его.

Объехав Болыпе-Дербетовский улус и ознакомившись с разрушениями, произведенными там в период владычества большевизма, я получил впечатление, что, сознательно или инстинктивно, делалась определенная ставка на уничтожение этой народности. Объяснение этой новой попытки ликвидировать количественно и качественно не сильное племя калмыков следует искать там же, откуда исходила и прежняя провокация степных народов к выселению в средине прошлого столетия, то есть в желании завладеть их обширными и богатыми Приманычскими пастбищами.

Выше я уже имел случай указывать, что распределение 31/2 миллионов десятин земли между более чем миллионным русским крестьянством губернии и 11/2 миллионов десятин между несколькими десятками тысяч степных народов давно уже порождало вожделения окрестных сел на почти девственные Приманычские прерии с бродящими среди ковыля сайгаками (род южного оленя) и полными вольной птицы Манычскими лиманами и болотцами.

Учтя силу и давность этих вожделений, большевики со всей яростью обрушились на родовые (калмыки живут и носят название по родам: Ичикиносов род, 1-й Багатуктунов, 2-й Багатуктунов и т. д.) калмыцкие хотоны (населенные пункты), уничтожая и самое население, и то, что у населения было наиболее заветного, ценного.

В одном из родов, осквернив храм, уничтожив и залив нечистотами изваяния Будды, изображения на шелку Бурханов, священные книги и другие предметы культа, с таким трудом добываемые калмыками из Тибета, предводимая большевиками толпа, узнав, что в ограде храма покоится чтимый буддистами прах ламы, извлекла из могилы останки, разрубив и раздробив их, выбросила кости на дорогу, в могилу же зарыла зарубленную свинью. А потом предъявила к женщинам натуральную повинность, причем некоторым несчастным после изнасилования были вырезаны половые органы. В другом месте я сфотографировал пепелище сожженного дотла со всею утварью и священными предметами храма.

Внешне уцелел наиболее богатый хурул (храм, собор) второго Багатуктунова рода, величественно возвышающийся своей причудливой буддийской архитектурой над Приманычскими степями, но внутри храм представлял, в сущности, усыпальницу богатого когда-то подбора изваянных перевоплощений Будды и шелковых полотнищ-икон, изуродованных разрывными выстрелами, прикладами, сабельными и штыковыми ударами. Здесь же среди груды разбитого стекла валялись изрубленные церковные барабаны, маски, трубы и богослужебные книги, перемешанные с конским навозом.