В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Объяснение жесткости и агрессивности позиции Австро-Венгрии, как представляется, отчасти кроется в той иллюзорности единства Сердечного согласия, которую обнаружила нестабильность на Балканах. «Нейтрализм» Британии, который так удручал французского посла в Лондоне П. Камбона в период Балканских войн, стал обычным явлением политики Форин Оффис[1045]. Еще ранее Э. Грей доказывал германскому послу в Лондоне графу Меттерниху необходимость достижения соглашения между Веной и Петербургом по балканским проблемам, ибо оно удержит их от войны, которая «будет очень неудобна для их друзей и союзников»[1046].
Обеспокоенный перспективой смещения баланса сил на Балканах в сторону Центральных держав, российский министр иностранных дел С.Д. Сазонов телеграфировал послу в Англии Бенкендорфу о желательности «установления в Лондоне не только общих взглядов, но и вытекающих из них совместных выступлений по существу и по форме». Ссылаясь на австро-итальянский демарш в Афинах относительно эвакуации греческих войск из Южной Албании, Сазонов констатировал, что ультимативный тон Вены и Рима проистекал из уверенности в поддержке Германии даже при отсутствии у нее прямых интересов в этой части Европы, а также из их убежденности в слабости Тройственного согласия[1047].
Обнаруженная Англией склонность сочетать политику укрепления Антанты и «разрядку» напряженности во взаимоотношениях с Германией порождала некоторую неопределенность на международной арене и затрудняла процесс принятия внешнеполитических решений другими великими державами, иллюстрацией чего как раз и служат события Июльского кризиса 1914 г. Так, эклектичность Сердечного согласия не позволяла, с одной стороны, выработать России, Франции и Великобритании согласованного подхода к австро-сербскому конфликту, с другой – создавала ложное впечатление у Центральных держав относительно недееспособности Антанты как фактора европейской политики. В связи с этим призывы России трансформировать Антанту в военно-политический союз зазвучали еще более настойчиво в дни Июльского кризиса. Уже после нападения Австро-Венгрии на Сербию С.Д. Сазонов убеждал английского посла в том, что «единственный способ избежать войны заключается в четком заявлении британского правительства о том, что в случае ее начала Великобритания выступит на стороне Франции и России»[1048].
Однако в июле 1914 г. Лондон сознательно «отслоил» австро-сербский конфликт от глобального контекста. Грей, как казалось Бетман-Гольвегу и другим современникам, делал ударение на том, что с чисто международной точки зрения австро-сербское столкновение не имело к Англии никакого отношения[1049]. Более того, 23 июля в разговоре с австро-венгерским послом А. Менсдорфом глава Форин Оффис, указывая на катастрофические последствия войны четырех великих держав (России, Франции, Австро-Венгрии и Германии) для европейской цивилизации, ни словом не обмолвился об участии в этом конфликте Великобритании[1050].
Тональность британской прессы также вселяла уверенность в австро-венгерское руководство в том, что Англия останется в стороне от надвигающегося конфликта. Так, в проправительственной «Таймс» позиция Двуединой монархии оценивалась как «выдержанная» и выражалась надежда на то, что она «будет и дальше действовать в том же духе»[1051]. На страницах либеральной «Вестминстер Газетт» вообще открыто декларировались проавстрийские симпатии: ее статьи перепечатывались венскими и будапештскими газетами. Редакционная политика «Вестминстер Газетт», как отмечал Н. Шебеко, «не способствовала делу мира»[1052].
Несмотря на демонстрируемую британцами индифферентность касательно дальнейшего развития австро-сербских отношений, текст австро-венгерского ультиматума произвел на Грея тягостное впечатление: он назвал его самым «страшным документом, который когда-либо был адресован независимому государству»[1053]. В заявлениях Грея все отчетливее начинала звучать обеспокоенность по поводу возможности перерастания австро-русского конфликта из-за Сербии в европейскую войну. В разговоре с германским послом К. Лихновским британский статс-секретарь подчеркнул, что ультиматум Сербии его не будет волновать лишь в том случае, если он не приведет к столкновению между Россией и Австро-Венгрией. Грей призвал правительства других великих держав оказать умиротворяющее воздействие на Вену и Петербург[1054].
Сводя всю ситуацию к австро-сербскому противостоянию, Лондон стремился избежать ответа на гораздо более серьезный вопрос – о поддержке своих партнеров по Тройственному согласию и в конечном счете о сохранении Антанты. Французы, как во время официального визита Пуанкаре в Россию (20–23 июля), так и после оглашения текста австрийского ультиматума, заверили русское правительство в своей лояльности, а также подтвердили намерение выполнить союзнические обязательства в случае необходимости[1055]. Британцы, напротив, настаивали на своей непричастности к конфликту на Балканах. Сазонов указал Бьюкенену на ошибочность подобного убеждения, поскольку сербский вопрос, по словам главы русского МИДа, являлся частью вопроса европейского[1056]. В Форин Оффис отдавали себе отчет в том, что Париж и Петербург рассматривали австрийские обвинения против Сербии всего лишь как предлог: истинный смысл происходящего заключался в противостоянии Тройственного союза и Антанты.
В Лондоне лица, ответственные на выработку внешнеполитических решений, настаивали на том, что для Англии как глобальной державы нейтралитет оказался бы губительным. Э. Кроу очертил два возможных сценария развития событий. В случае победы Центральных держав он предрекал вытеснение французского флота из Ла-Манша и оккупацию его германским флотом. Торжество франко-русского союза при неучастии Англии в войне поставило бы на повестку дня вопрос о британском контроле в Средиземноморье и безопасности Индии. Интересы Англии, как подчеркивал Кроу, были тесно связаны с Антантой. Таким образом, центральная проблема, которую была призвана разрешить надвигавшаяся мировая война, заключалась не в судьбе Сербии, а в том, удастся ли Германии установить гегемонию в Европе или нет[1057].
Все же в Лондоне не оставляли надежды избежать европейской войны, направив усилия великих держав на урегулирование австро-сербского конфликта. Высокопоставленные чиновники Форин Оффис рассчитывали воспользоваться опытом Балканских войн. Ведь тогда благодаря англо-германскому сотрудничеству удалось удержать Россию и Австро-Венгрию от столкновения. 26 июля Уайтхоллом было выдвинуто предложение провести в Лондоне конференцию в составе послов трех держав (Франции, Германии и Италии) и британского статс-секретаря по иностранным делам[1058]. Лондон ожидал, что в рамках подобного мероприятия Германия окажет умиротворяющее воздействие на свою союзницу.
На первый взгляд, Берлин занял позицию, идентичную Лондону, т. е. подчеркивал свою склонность не вмешиваться в ситуацию на Балканах. По словам германского статс-секретаря по иностранным делам Г. фон Ягова, Грей «совершенно верно» разделял два конфликта: австро-сербский и австро-русский[1059]. Исходя из этого, германское руководство отказывалось участвовать в какой-либо конференции, где от нее требовалось «представить Австрию перед европейским судом из-за ее распри с Сербией», хотя и не исключало возможность посредничества между Петербургом и Веной[1060]. Ягов настаивал на том, что, «если Австро-Венгрия считает необходимым “разобраться” с Сербией, он
