Охота на Зверя - Ульяна Соболева

ему, ни себе. Потому что Ник слишком честен и не скрывает ни одной из своих эмоций… и я понимаю, что не могу его даже осудить за это.

Будь все проклято! За что мне это? За какие грехи я снова и снова подыхаю у его ног от очередного жестокого удара прямо в сердце? Лучше бы он трахал кого-то у меня на глазах, чем вот так…чем увидеть эту дикую боль на его лице, эти слезы, застывшие в глазах, эту бледность, отдающую синевой и …любовь. Бешеную, безграничную любовь к другой женщине. Такую чистую и безусловную. Для него все исчезло. И я в том числе. Меня не стало. Я рассыпалась на какие-то молекулы, не значащие для нового Ника ровным счетом ничего. Пустое место. Нет! Это не мой Ник. Не мой. Он похож. Он невыносимо похож, как две капли воды, как отражение в зеркале, как самая соблазнительная и объемная иллюзия, но это уже не он и никогда им не станет. Этот Ник не любит меня и не полюбит, как тот, никогда.

Разочарование оказалось настолько оглушительным, что, выйдя из нашей комнаты, я согнулась пополам и не могла отдышаться. Всхлипывала, силясь сделать хотя бы глоток кислорода, а вместо этого дышала гарью тлеющих углей собственной надежды на счастье. Шатаясь ушла к себе. Я не плакала. Видит Бог, мне хотелось. Мне безумно хотелось зарыдать. Мне хотелось орать, и я не могла. Словно не осталось во мне ничего. Высохло. Слишком много слёз было пролито за все эти годы. И сейчас бессмысленно рыдать над собственной глупостью. Я должна была его отпустить еще в самом начале. Я должна была понять, что все кончено, что мертвое не умеет возрождаться, а если и возрождается, то это уже оживший труп с разложившейся плотью…и кроме смрада и дальнейшего распада, от этих чувств больше нечего ждать. Но я не закричала и не проронила ни одной слезы. Я взяла себя в руки.

И уже через несколько часов шла с гордо поднятой головой, улыбаясь гостям …а потом меня раздробило на части, и от боли закатились глаза, потому что мой муж вышел к нам и увидел ее вживую. Я умирала там вместе с ним. Он – потому что увидел свою воскресшую любовь, а я – потому что моя любовь горела на костре и корчилась от дикой боли. Да, когда-то и это уже было. Когда-то я уже видела эту встречу. Пять лет назад…но это не было и вполовину так жутко, как сегодня …Ведь тогда между мной и Ником существовало десять лет бешеной страсти, общих пыток, страданий и агонии. А сейчас все это оставалось только у меня, а он… вот он стоит перед ней, бледный, дрожащий с лихорадочно блестящими глазами, с каплями пота на лбу и сходит с ума, потому что она жива… и ему плевать, что в этот момент умираю я. Для него меня никогда и не было. Отец увел Ника оттуда, а я старалась устоять на ногах и вытерпеть. Перенести эти мгновения, растянувшиеся на вечность. Когда старший сын тронул меня за руку, я чуть не закричала. Потому что болело все тело. Потому что сейчас на меня нельзя даже вздохнуть, не то что тронуть. Я ослеплена болью, ревностью и ненавистью к самой себе.

Я посмотрела Сэми в глаза и вдруг поняла, что хватит. Достаточно. Это конец. Я больше не могу. И права не имею заставлять и их страдать вместе со мной. Особенно его. Он ведь каждую мою эмоцию через себя пропускает и смертельно боится меня потерять. Я улыбнулась через силу, и сын обнял меня рывком, сильно прижал к себе. Мой мальчик, как же много ты знаешь. Я бы хотела уберечь тебя. Хотела бы, чтоб ты ничего не видел и не понимал, чтобы не страдал вместе со мной. Но это та самая цена, которую я плачу за счастье материнства, а ты за свои уникальные способности. Прости меня за это… и отца своего прости. Он не виноват. Так случилось, что жизнь внесла свои коррективы. В этот раз окончательно и бесповоротно. Потому что я уже никогда не забуду этой реакции на неё. Никогда не смогу ему её простить. Понять – да. Я все понимала. Я даже чувствовала его боль, как свою собственную, и видела все его глазами, но от этого не только не легче, а еще страшнее. И теперь каждый раз, когда я буду смотреть ему в глаза, я буду вспоминать эту реакцию. Она воздвигла между мной и им стену из толстого льда. И я больше не хочу её разбивать своими голыми руками, резаться об осколки, продираясь к нему навстречу. Оно больше того не стоит… я могла драться до смерти, пока была уверена, что он меня любит или может полюбить, но быть третьей, быть заменой и суррогатом? Никогда. С этим Ником и я другая. Да, у той Марианны Мокану не было гордости. Она считала, что гордецы – это эгоисты, не умеющие любить и прощать. Но не сейчас, когда поняла, что больше нет этой большой и всепоглощающей любви между нами. Она умерла вместе с ним…он воскрес, а она, увы, не смогла. Но родилась гордость. Гордость женщины, которая никогда не станет на колени перед тем, кто будет смотреть поверх её головы на другую.

Я приказала слугам собрать все мои вещи и вещи Камиллы с Ярославом. Очень быстро. Так быстро, насколько вообще возможно, потому что я не хотела больше ни видеть его глаза, ни слышать его голос. А особенно я не хотела видеть ЕЁ и отца. Сейчас для меня это было невыносимо. Может быть, потом я смогу с ней общаться. Смогу смотреть на неё без того, чтобы каждый раз истекать кровью и люто ненавидеть нас обеих. Её – за то, что она существует, а себя – за то, что могу ненавидеть ни в чем неповинную Анну, которая не то что не была с Ником никогда, а даже понятия не имела об их общем прошлом. А я ненавидела… с такой силой, что от этой ненависти темнело перед глазами и подгибались колени. И это неправильно. Нечестно по отношению к ней и к папе. Они не виноваты в моей боли. Да, в этот раз никто и ни в чём не виноват, кроме меня. Я должна была не строить замок на