Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора - Иван Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такую программную речь сказал своим подчиненным интендант донского корпуса полковник Чекин, вступая в эту должность после того, как его предшественник ген. Гаврилов, подобно своему предшественнику ген. Осипову, сбежал в Константинополь с казенными турецкими лирами.
О мудром наставлении полк. Чекина своим подчиненным меня информировал один из последних, старый чиновник Павлов.
Особенно успешно шла фабрикация «мертвых душ». Списочный состав войсковых частей повсюду превосходил действительную наличность. Командиры полков и начальники учреждений выписывали на несуществующих солдат и офицеров не только продукты от французов, но и лиры от Врангеля. Главнокомандующий теперь почти ежемесячно снабжал каждого казака одной лирой, простого офицера — двумя.
Еще до нашего приезда на Лемнос ген. Говоров, заменявший здесь командира корпуса, по настоянию французов и врангелевского штаба распорядился произвести фактическую поверку наличного состава людей.
В частях заполошились.
Стали прибегать к разным фокусам, один из которых живописует полк. Б. Жиров.
Чтоб в Мудросе жить с комфортом,
Кое-кто занялся спортом,
Совесть вовсе заглушив.
Сдавши Гоголя в архив,
Говоря: «Отбросим страх мы
И легко получим драхмы,
В именной полка состав
Души мертвые вписав».
Чичиковы новой эры,
Без стесненья и без меры
Фабрикуя мертвых душ,
В свой карман изрядный куш
В три приема положили.
Сытно ели, много пили.
И французский рацион
Чуждым был для сих персон.
Но о подленьких аферах
Вдруг узнали в высших сферах
И назначили контроль —
«Предъявить людей изволь!»
Много грязи, много сора
Тут открыли контролеры.
Л в славнейшем из полков
Случай вышел раз таков.
Генерал, ряды считая,
Узнает (беда какая!),
Что немало тут гостей:
Люди из других частей,
Выступают, как статисты:
Подневольные артисты!
Хуже злого реприманда
Поразила всех команда:
«Ну-ка N-цы, шаг вперед!»
Казаки такой народ —
Слепо следуют приказу, —
И чужие люди сразу,
Выходя на первый план,
Обнаружили обман.
Ревизия показала, что в некоторых полках «мертвые души» (этот термин до того вошел в жизнь, что фигурировал в приказах и официальной переписке) составляли почти 25 % всего списка. Получился грандиозный скандал. Ген. Говоров растерялся. Сам человек не кристальной честности, он ограничился тем, что временно отрешил от должности командиров полков 2-й донской дивизии, в том числе и генерала Рубашкина, окончательную же расправу отложил до прибытия ген. Абрамова. Последний, конечно, в первую же голову аннулировал все распоряжения Говорова, дело же для проформы передал военному следователю, т. е. прекратил его, так как работа судебных органов уже атрофировалась.
Корпусные суды существовали в умиравших корпусах, но приговоры их были пустым звуком. Французы на Лемносе не мешали врангелевским властям арестовывать и судить своих подчиненных. Но первое же заявление арестованного или осужденного о желании уехать с острова и перейти на собственное иждивение избавляло его от всякой дальнейшей кары.
Председателем донского корпусного суда сначала был ген. Селецкий, военным прокурором ген. А. В. Попов, тот самый, которого в Токмаке будто бы выдали большевикам евреи, я — его помощником, а военным следователем — полк. В. В. Городысский, оправдавший графа Дю-Шайла. Однако ген. Селецкий сам счел за лучшее поменяться должностью с председателем кубанского корпусного суда ген. Лазаревым.
Как ни фиктивны были теперь судебные приговоры, высшие военные начальники старались избавить и от них всех сколько-нибудь видных лиц, невзирая на самые вредные последствия их преступлений для врангелевского же дела. В этот последний момент белая военная власть показала свое полное пренебрежение к закону, плевала в лицо тем, кого на бумаге звала блюстителями правосудия. Порою нам, судейским, с ужасом приходилось думать, какой же правовой строй могли насадить эти вожди, возводившие беззаконие в культ и свой начальнический произвол в доблесть. Кто-то в гражданскую войну острил, что лучшее средство заставить военное начальство поступать по закону, это — предписать ему беззаконие, так как оно все делает наоборот.
Даже фиктивные обвинительные приговоры в этот период нам удавалось выносить с великим трудом. Только людей поменьше, которые не имели «заручки» или с которыми начальство было не в ладах, мы могли не только судить, но и рассчитывать, что их будут держать под арестом до тех пор, пока не освободят французы. Так нам удалось судить, точнее инсценировать суд над доктором Антеповичем, не казаком и потому человеком, чуждым донскому начальству. Этот представитель гуманнейшей профессии зимою ведал на Лемносе организацией дезинфекционных пунктов, в которых так нуждались изгнанники. Однако их страдания мало тронули Антеповича. Он предпочел с помощью казенных 450 лир облегчить страдания своего и женина желудка от голода, нежели казачьи танталовы муки от паразитов. Мы осудили его на 8 лет каторжных работ: французы дали ему разрешение с миром выехать на материк. Он отделался тем, что просидел до суда под арестом месяца полтора.
Зато в тех случаях, когда надо было инсценировать суд над «своим» человеком, мы натыкались на непреодолимые препятствия. Возник вопрос о ликвидации дела об интенданте дивизии ген. Гуселыцикова войск, старш. Ковалеве. Ген. Абрамов уперся руками и ногами, желая спасти жулика. Но мы встали на дыбы и высекли публично этого вора, обиравшего казачьи желудки. В ответ на мою двухчасовую обвинительную речь Ковалев махнул рукой и вызывающе заявил:
Я служил и работал всю гражданскую войну с генералом Гуселыциковым, теперь работаю и впредь буду работать.
Временные члены суда, командир гвардейского атаманского полка генерал Хрипунов и артиллерийский полковник Тарасов, возмущенные проделками обвиняемого, хотели назначить ему самое высокое наказание, какое указывала статья уголовного закона.
Что вы, что вы, — разъяснил им председатель суда. — Нам важно морально запятнать человека обвинительным приговором. Но если мы присудим его к каторге, тогда приговор должен пойти на утверждение ген. Абрамова, который помилует его вчистую. Лучше назначим меньшее наказание, без лишения прав. Тогда приговор не пойдет на конфирмацию, командир корпуса волей-неволей должен будет объявить его в приказе и хоть это запятнает казнокрада.
Ковалеву назначили тюремное заключение на 1 год и 4 месяца. Ген. Абрамов перехитрил суд. Будучи бессилен сам амнистировать Ковалева, он обратился к Врангелю. Последний не замедлил осуществить свое «монаршее право».
Мы чувствовали, что мы лишние; что даже наши инсценировки суда раздражают высшее военное начальство. Штаб не скрывал своего взгляда на суд как на ненужную обузу. Ген. Абрамов перед Пасхой даже ударил суд по желудку. Он к этому времени уже менее всего походил на главу военной силы, скорее изображая мелочного самодура-администратора вроде своего отца, бывшего окружного атамана Донецкого округа. Однажды ему не понравился чересчур высокий голос дьякона Туренко, и он запретил ему священнодействовать в штабной церкви.
Суд более всего возбудил его неудовольствие тем, что довольствовался при штабном собрании, где французский рацион улучшали теми продуктами, которые я с таким трудом отстоял на пароходе «Мечта» от разных хищников. Чтобы для штаба на более долгое время хватило этого добра, он приказал списать нас с довольствия. Взбешенный генерал Попов, военный прокурор, во время последнего обеда в собрании обругал штабных хозяйственников грабителями в присутствии прибывших из Константинополя врангелевских ревизоров- генералов. В этот период подобные слова в белом стане перестали считаться оскорбительными. Ген. Абрамов не только никак не реагировал на прокурорскую выходку, но даже пригласил весь суд на Пасхе на торжественное розговенье в штабное собрание. Мы все демонстративно отказались.
В полках казаки умирали от тоски, безделья и полуголодного пайка. Верхи крали и пьянствовали. И у всех вместе все духовные и физические силы напрягались на то, чтобы как-нибудь раздобыть заветную сумму — 4 драхмы — стоимость бутылки местного коньяку. По словам Б. Жирова, -
Чтобы кое-как пожить,
Здесь, отбросив страх, мы
