Вечный человек - Абдурахман Абсалямов

Буря приближается

Ревела, завывала сирена. Лагерное радио беспрестанно вопило: «Флигер аларм! Флигер аларм!» Теперь почти каждый день, всегда около полудня, над Бухенвальдом пролетали звенья американских бомбардировщиков. Как правило, они держали курс на Тюрингию, Саксонию, Бранденбург. Лагерь замирал на многие часы. До отбоя воздушной тревоги прекращалась всякая работа. Только санитарная команда из заключенных, по приказу коменданта, оставалась на посту. Да на вышках маячили часовые у заряженных пулеметов. В часы тревоги вокруг лагеря патрулировали танки: эсэсовцы боялись массового побега заключенных.

Сегодня американцы и англичане бомбили окрестности самого Бухенвальда. Вся округа гудела от мощных взрывов. Здесь и там пылали зарева пожаров. Дым и беснующееся пламя поднимались высоко к небу, застилая черно-багровым занавесом небосвод. А над лагерем, ревя моторами, проносились все новые и новые эскадрильи бомбардировщиков.

— Эрфурт бомбят! Эрфурт горит! — пронеслось по баракам.

Действительно, бомбы теперь рвались так близко, взрывы были такими мощными, что казалось, подножие горы Эттерсберг вот-вот разверзнется и все, в том числе и ненавистный лагерь, провалится в преисподнюю. В окнах бараков начали со звоном лопаться стекла.

Назимов долго стоял у окна, наблюдая грозную картину бомбежки. Что-то невероятное творилось в бараках. Лежали на нарах только те, кому уже было все безразлично. Все остальные, даже самые слабые, но в ком еще теплилась надежда на освобождение, — не могли усидеть на месте: одни ходили из угла в угол, другие просто переминались с ноги на ногу, и все — говорили, говорили. Кто-то утверждал, что знает точно: американские танки, взломав предместное укрепление под Оппенгеймом, прорвались на восток, что теперь эсэсовцы даже и не думают драться с американцами, все их помыслы только о том, как бы спасти свою шкуру. Теперь гитлеровцы не рискуют издеваться над заключенными, хорошо зная, что союзники предадут международному суду военных преступников.

— Нет, друзья, не обманывайте себя, — возражали другие. — Ждите освобождения только с востока, хотя Западный фронт как будто ближе к Бухенвальду. Не усыпляйте себя надеждой, что гестаповцы подобрели от испуга. Самое страшное для нас может нагрянуть неожиданно. Будем готовы к самозащите!

— Какая там самозащита! Перестреляют всех, и баста!

— Да неужели же придется умереть накануне освобождения?!

Назимов прислушивался к этим нескончаемым, противоречивым, иногда бестолковым разговорам. Он старался быть хладнокровным, держаться в стороне, но иногда не выдерживал, горячо вмешивался в спор, что-то доказывал, кому-то возражал.

Баки хорошо видел, что уже с конца сорок четвертого года, под влиянием приближающейся военной развязки на фронтах, в Бухенвальде на первый план выходят теперь не отдельные сильные характером личности, но сама масса заключенных, многотысячная, неутолимая в гневе, ненавидящая своих мучителей. Страшен, ох страшен будет этот гнев, когда люди вырвутся из железных тенет колючей проволоки! Порою Назимову казалось, что руководить этой разъяренной массой будет невозможно. Она легко поддастся стихийному взрыву, и тогда… все может погибнуть. Как ни силен будет напор толпы, шквал пулеметных очередей, взрывы фауст-патронов, гусеницы танков способны уничтожить за несколько часов тысячу, десятки тысяч безоружных людей.

«Нет, нельзя допустить этого истребления! Нельзя! — твердил Баки себе. — Надо во что бы то ни стало организовать людей!»

В это утро он пошатываясь вышел из барака, прислонился к дверному косяку, — забот и хлопот все прибавлялось, а силы иссякали. Баки до того уставал, что ноги буквально подкашивались.

Это было утро первого апреля сорок пятого года. Назимов сосредоточенно разглядывал окрестность. Здесь предстоит биться за сохранение жизни лагерников, которых в Бухенвальде не меньше, чем жителей в городе средней величины. Уж скорее бы настал решительный час. То одна помеха, то другая. И все же нельзя действовать вслепую, очертя голову. Слишком многим пришлось бы рисковать.

День начинался невесело. Гору Эттерсберг заволокло белесым туманом. Ничего не видно. Все исчезло: и дым неугасших пожаров, и бараки, и сторожевые вышки, и почерневший дуб. Казалось, ступи в этот мягкий, расступающийся перед тобой молочный туман, и можно идти далеко-далеко, не встречая никаких преград на пути. Тишина. Ни гула моторов, ни грохота взрывов. Будто и не было недавнего столпотворения.

Туман начал потихоньку редеть. В молочной дымке стали проступать очертания лагеря. Выступили бараки, дорожки между ними, фигуры медленно бредущих людей. Когда туман рассеялся совсем, над головой распростерлось голубое, по-весеннему свежее небо. И по этому мирному небу, точно так же как в родных для Баки краях, не спеша плыли караваны вечно странствующих облаков. В лучах утреннего солнца их фарфорово-белые гряды казались то сказочными утесами и горными хребтами, то принимали очертания волшебных дворцов и городов. Внезапно из-за облаков выглянуло солнце, щедро залило своими лучами восточный склон Бухенвальда.

За колючей проволокой видны деревья. В молодой зелени, прыгая с ветки на ветку, радостно щебечут и распевают пичужки. Своими нежными трелями они словно стараются развеять тоску и уныние в лагере, напомнить узникам, что уже недолго им страдать в неволе.

У подножья горы, в долине, раскинулись луга и поля, застланные зеленым ковром разнотравья. Там копошатся крестьяне.

Долго смотрел Назимов с вершины горы на эту, казалось бы, чужую для него жизнь. И вдруг ему захотелось побежать туда, в долину — и работать, работать, сбросив лагерную куртку, засучив рукава и распахнув ворот рубахи. Ему бы пахать, сеять, косить!.. В ушах звучал такой знакомый и родной, переливчато-нежный звон косы, когда ее точат бруском…

А на следующий день, второго апреля, все вдруг изменилось. В лагере стало доподлинно известно, что из Берлина в комендатуру Бухенвальда поступило распоряжение: начать эвакуацию лагеря. Эсэсовское начальство срочно собралось на совещание.

И вот — лагерь зашумел как никогда. Значит, наступило то роковое и страшное, чего так долго ждали, но надеялись, что беда как-то обойдет стороной. Куда будут эвакуировать? С какой целью? Каковы истинные намерения фашистов?.. Никто не мог ответить на эти вопросы.

День прошел в напряженном ожидании. К вечеру, когда узники вернулись с работы в свои бараки, снова загудели встревоженные рои. Во всех бараках на разные лады произносится одно и то же слово: эвакуация, эвакуация, эвакуация!!! А что она сулит? Жизнь или смерть?..

Люди годами ждали решительного дня. Верующие молились, чтобы он скорее настал. И вот настал. А в душе — страх, ужас. Слухи и догадки самые различные.

— Никакой эвакуации не будет. Начальник лагеря намеревается сдать американцам Бухенвальд по всем правилам! Напоследок Кампе хочет прослыть гуманным, — в голосе «оптимиста» дрожь и неуверенность, он хотел бы подбодрить прежде всего себя.

— Вздор все это! Нас пошлют на полевые работы…

— На расчистку дорог…

И — как гром — новый слух: командование лагеря приняло решение: тайными тропами переправить узников в горы Тюрингии и там всех уничтожить. В лагере не должно остаться никаких следов бойни.

Эта весть быстро распространилась по всему лагерю. И пуще прежнего заволновались, зашумели узники. Никто не знал, что надо делать.

«Интернациональный центр» до сих пор не принял определенного решения. А ведь «Русский центр» долго ждал этого решения. Больше ждать нельзя. Симагин созвал командиров бригад. — Обстановка такова, — коротко докладывал он. — Советская Армия в Германии вышла к Одеру, в Чехословакии она под Братиславой, в Австрии идут бои на подступах к Вене. Союзники заняли Фульду. Сейчас они возле Айзенаха-Готы, в двадцати — тридцати километрах от Бухенвальда. В районе лагеря дела обстоят следующим образом: охрана лагеря приведена в полную боевую готовность. Солдатам розданы ручные гранаты и фауст-патроны. В пулеметы заложены ленты. Поступили сведения, что в районе Веймара, то есть под боком у нас, сейчас сконцентрировано вдвое, втрое больше войска, чем ранее. Что будем делать?

— Немедленно начинать восстание! — решительно высказался Назимов. — Пока на складах сохранено оружие и боеприпасы. Пока не угас пыл бойцов. Иначе будет поздно.

Это предложение поддержали Бибиков, Бикланов и Шведов. Командующий повстанческой армией Смердов тоже присоединился к ним.

«Русский военно-политический центр» вынес решение о немедленном начале восстания. Решение это было сейчас же сообщено «Интернациональному центру».

А через какой-нибудь час разведчики донесли, что из складов лагерных частей СС вывезено все оружие и боеприпасы. Это в корне изменяло положение. В этих условиях нельзя немедленно поднимать восстание. Расчеты на снабжение оружием из эсэсовских складов отпадали. С имеющимся оружием и боеприпасами можно было только начать штурм лагеря. А что дальше?.. Складывался и другой ход событий. Союзники могут появиться перед Бухенвальдом с часу на час. Гитлеровцы знают об этом. И среди самой охраны лагеря, и среди войск, дислоцированных в районе Веймара, началось какое-то передвижение. Это должно определенным образом отразиться на настроении лагерных эсэсовцев. Надо всеми силами оттягивать намеченную эвакуацию.