Взбаламученное море - Алексей Писемский

Наследницей она оставила Софи, единственно потому только, чтоб имение не досталось мерзавцу Виктору.

Когда въехали в усадьбу, первое, что кинулось в глаза, был дом с заколоченными окнами.

Бакланов сам должен был выйти из экипажа, чтобы выкликнуть кого-нибудь из людей.

Он на первую попал на добрейшую и глупейшую Прасковью, сделавшеюся теперь совсем старою девкой.

– Госпожа ваша, Софья Петровна Ленева приехала! – сказал он.

– Ай, батюшки, Господи! Барыня приехала! – воскликнула эта простодушная девушка и сначала пробежала опять в кухню за ключом от заднего крыльца, отперла его, пробежала по дому и отперла переднюю; потом побежала в кухню за свечкой и чтобы оповестить других людей.

Софи все это время сидела в экипаже.

Наконец Бакланов ее высадил, и они, в сопровождении Прасковьи со свечой, вошли в дом. Оборванные в зале обои висели огромными лопастями. Зимние рамы были еще не выставлены, и к ним пропасть наприставало околевших мух. Круглое, в золотой раме, зеркало, как было в похороны Биби завешено черным флером, так и оставалось; отовсюду пахнуло уже не ладаном и воском, а какою-то могилой и сыростью.

Путники наши прошли в гостиную. Там, в углу, стояло старое кресло майора, точно будто бы сейчас только сняли его с них.

Прасковья поставила свечку на стол.

– Самовар прикажете-с? – спросила она.

– Да! – отвечала Софи.

Добрушка эта убежала ставить самовар.

Бакланов и Софи сели друг против друга. Обоим было грустно. Перед обоими проходила их прежняя молодость: сколько было надежд, в какой богатой перспективе открывалась тогда будущая жизнь, и что ж в итоге?

– Вон, у этого комода, помните? – сказала с грустною улыбкой Софи, показывая глазами на простеночное трюмо: – я в первый раз вас поцеловала.

– Да! – отвечал Бакланов.

– А вот тут, помните, на диване, я раз, в сумерках, прикурнула, а вы стали передо мной на колени, и вдруг тетенька Биби вошла, – как мы перепугались тогда! – продолжала Соня.

– Д-да! – отвечал и на это Бакланов.

Его душу в эти минуты волновало целое море разнообразнейших чувствований.

Софи встала, подошла к нему и оперлась на его плечо.

– Грустно мне, друг мой, грустно! – проговорила наконец она, склоняясь к нему головкой.

Бакланов обнял ее и посадил к себе на колени.

– Что ж тебе грустно? – спросил он ее.

– Так… ты меня не любишь больше!

– Из чего же ты это видишь?

– Так… Ты все стал нынче говорить о жене своей; говоришь, она умная, честная, чистая женщина.

Бакланов ударил себя в голову.

– О! – воскликнул он: – не напоминай мне об этой несчастной моей мученице!

– Она твоя мученица, а я, значит, твоя злодейка. Вот, посмотри: ты уж и плачешь о ней!

– Нет, не ее я оплакиваю, а долг свой, свои обязанности, над которыми я надругался, как подлец, как мальчишка какой!

– А я-то как живу всю жизнь! Господи! Господи! – воскликнула Софи, в отчаянии разводя руками.

– Нет! Тот безумец, – продолжал Бакланов: – кто говорит, что в браке нет таинства. Сам Бог тут присутствует, и Он один только может освятить эти между людьми отношения!

– Именно! – подтвердила Софи. – Я тебя, например, очень люблю; а прямо и откровенно скажу: мне жить с тобой гораздо тяжелее, чем с покойным мужем моим. Тот мне гадок, противен был; но я знала, что хоть страдаю, но не грешна и не преступна.

– Ну, старого уже не воротишь! – отвечал ей мрачно Бакланов и поспешил спустить ее с колен.

Входила Прасковья с самоваром.

Софи сейчас же принялась сама хозяйничать.

– Подайе сливок! – сказала она.

Прасковья что-то переминалась.

– Не знаю, матушка, сбегаю, – начала потом она: – не доят, чу, барские-то коровы, худые такие!

– Как, неужели же все не доят? Сколько же коров?

– Четыре коровы.

– Как четыре?.. У тетушки, я думаю, их было сорок!

– Околевали-с, умирали… Нет ли хоть у крестьян у кого, схожу! – отвечала Прасковья и опять побежала.

Софи и Бакланов, оставшись вдвоем, грустно усмехнулись.

Прасковья возвратилась и принесла жиденького молочка.

– Ну, уж мы этого пить не станем, – сказала Софи, отодвигая молочник назад: – поесть нам тоже, вероятно, нечего?

При этом вопросе Прасковья даже покраснела.

– Ничего, кажется, нет-с.

– И яиц даже? – спросила Софи.

– Перевели барских-то кур тотчас же, как покойница-то барышня скончалась. У курятницы тоже дочка на волю выдана, все теперь и живет там-с.

Бакланов начинал уже выходить из себя.

– Ты вот скажи старосте, – продолжала Софи: – со мной нарочно приехал брат, – прибавила она с ударением, показывая на Бакланова: – он завтра же примет все по описи, и я вступлю в управление имением серьезно.

– Слушаю-с, – отвечала покорно Прасковья. – Вам где прикажете постель отправить, у тетеньки в комнате-с? – спросила она. – Только в их комнате постелька-то и осталась.

– А прочие где же?

– Не знаю-с.

– Хорошо, у тетки.

– А вам где прикажете-с? – обратилась Прасковья к Бакланову.

– Обо мне не беспокойся, я вот хоть тут на диване засну.

– Ты можешь итти, – сказала ей Софи.

Прасковья ушла.

Бакланов пошел и запер за ней дверь.

– Ты, друг моя, ляг у меня в комнате, – сказала ему Софи.

– Непременно! – отвечал он, и вскоре потом они со свечой вошли в комнату Биби.

Огромная киота с дорогими образами была заперта и даже запечатана печатью.

– Святыню-то Божью пощадили, не разворовали, – сказал Бакланов.

– Да, ужасно какой народ! – сказала Софи.

Затем они, общими стараниями отыскав под образами бутылку с деревянным маслом и засветив лампаду, улеглись; Софи за ширмами на теткиной постели, а Бакланов на полу.

При каждом малейшем шуме на улице или в доме они переговаривались.

– Что такое? – спрашивала обыкновенно сейчас же Софи.

– Не знаю! – отвечал тоже встревоженным голосом Бакланов и потом уж только прибавлял: – нет, ничего!

Они боялись, что мужики придут и убьют их.

11. Староста старый и новый сельский староста

На другой день в комнаты явилась опять одна только Прасковья и, как следует доброй, хорошей крепостной девушке, несколько принарядились по случаю радостного приезда господ.

– Что ж мы будем сегодня есть?.. Ты пошли мне повара.

– Нет его, пса этого. Косить ушел, верст за пятнадцать. Позвольте, я уж состряпаю что-нибудь.

– Сделай милость!.. На вот тебе денег… купи там курицу, говядины, что ли.

– Слушаю-с. У своих-то не укупишь, в Парфеново сбегаю, куплю.

– Но скажи, пожалуйста, отчего же меня все так чуждаются?

– Ну, матушка, народец ведь у вас… сами, я думаю, изволите знать!

Весь это разговор происходил, когда Прасковья одевала Софи.

Та, придя пить чай, рассказывала все это Бакланову.

– Вот я вам этого старосту вызову, – сказал он и вышел на крыльцо.

– Эй ты, любезный, – крикнул он проходившему по двору молодому дворовому малому, который, при виде его, сейчас же насупился и нахмурился: – пошли ко мне старосту сейчас же!

Парень, больше по привычке повиновался барскому голосу, повернулся и прошел в старостину избу.

Бакланов продолжал стоять на крыльце.

Парень вышел из избы.

– Говорил-с… – объяснил было он коротко и хотел уйти ободворком.

– Да ты не «говорил», а чтобы сейчас он здесь был!.. Зуба ни одного у канальи не оставлю… – заревел Бакланов.

Парень вернулся в избу.

Староста, мозглый и худенький старикашка, наконец показался и подошел к Бакланову.

– Ты староста? – спросил тот.

– Я, сударь, я, – отвечал тот, как-то плутовато тряся головой и точно пряча свои глаза.

– Пойдем к барыне, к госпоже твоей! – проговорил Бакланов.

Староста пошел вслед за ним в горницы.

– Вот он-с! – проговорил Бакланов, показывая на него Софи.

Та встала на ноги и собрала, сколько у ней было присутствия духа.

– Отчего вы не хотите ко мне явиться? – сказала она.

– Нам нельзя того! Извините нас, сударыня, на том! – сказал староста, по-прежнему потупляя глаза.

– Отчего нельзя?

– Воля уж, значит, теперь: какое явленье! Под неволею тоже опять-то голову сунешь, так и не выцарапаешь!

– Но воля сама по себе, а мое право на вас само по себе, – говорила Софи.

Староста при этом даже усмехнулся.

– Нету, матушка, прав этаких ныне! – проговорил он.

– Да ты известен или нет о духовном завещании? – воскликнул ему Бакланов.

– Да что, батюшка, конечно, что покойница тогда грех только изволила лишний на душу взять, писавши это самое; а что умереть изволила, значит, мы вольные; порядки-то нынче известны-с! – отвечал староста, не ворочая к нему головы.

– Что ж вы и работать на меня не будете? – спросила Софи.

– Никак нет-с!

– И оброков платить мне не будете?

– Нет-с!

– Так я вас заставлю! Ах вы, мерзавцы, бунтовщики! – вскричала Софи, вся побледнев.

Госпожа в ней наконец проснулась. Она готова была своими хорошенькими ручками вцепиться старосте в волосы.