Гнев Цезаря - Богдан Сушинский

Они выпили и какое-то время молча расправлялись с лангетом, щедро окаймленным посреди большой тарелки жареным картофелем, пересыпанным тонкими волокнами говядины, судя по вкусу, извлеченной из банки с тушенкой. Это приправленное острым пряным соусом блюдо, как и вино, которым он, мелкими глотками, запивал почти каждую порцию, показались Дмитрию настолько вкусными что не хотелось отрываться от них даже на светскую беседу с дамой, которая столь щедро угощала.

– Общий расклад понятен, – все же проворчал он сквозь набитый рот. – Однако остается еще один, последний по этой теме, вопрос.

– Связанный с твоей предстоящей встречей с бароном фон Штубером…

– Как нетрудно было догадаться.

– Два часа назад мы должны были встретиться с бароном, однако он не явился. И уже вряд ли выйдет на связь.

– Не верю, что он отречется от желания шантажировать меня и вообще откажется от такого «троянского коня» в самом логове вражеской контрразведки.

– Мне тоже в это не верится. Штубер прекрасно понимает, что идти с повинной по поводу плена в сорок первом тебе поздно и крайне невыгодно. Поэтому так или иначе, а до конца засвечиваться перед своей же контрразведкой тебе не захочется. Не исключено, что он узнал о твоем аресте местной контрразведкой и не решится сходить на берег, дабы не оказаться в тех же подвалах. На борту итальянского линкора, все кубрики которого уже приняты нашей командой, а большинство еще и опечатаны, засвечивать тебя во второй раз тоже не хочет, поэтому и затаился на итальянском эсминце сопровождения.

– Убрать бы его, что ли? – Гайдук вопросительно взглянул на Анну и тут же отвел взгляд. – Понимаю, что я должен был сделать это прямо здесь, во Влёре.

– Только не надо казнить себя; ты же знаешь, что здесь это было невозможно, если, конечно, ты не самоубийца. К тому же не исключено, что этой информацией владеет кто-то из подручных Штубера, наверняка он таким образом подстраховался, прежде чем выйти на связь с тобой. Конечно, я могу пустить по его следу своих «гончих», есть у меня несколько парней, которые терпеть не могут эсэсовцев и нажимают на курок, не терзаясь никакими сомнениями. Но пока что не время. Выводить барона из игры сейчас, когда намечается большая диверсионная операция с участием самого князя Боргезе, а возможно, и Скорцени… Операции, в которую уже втравлены несколько наших сотрудников, в том числе атташе-генерал, Рогов и я, и которая уже получила благословение Москвы… Нет, это было бы неразумно.

– Согласен, исходя из интересов контрразведки, убирать Штубера прямо сейчас – неразумно, – задумчиво согласился подполковник, так и не решившись напомнить графине, что в данном случае он еще и обязан позаботиться о своих собственных интересах.

Они выпили немного вина и снова принялись за еду. Чувствовалось, что Анна тоже голодна, а за свою на удивление стойкую, казалось, раз и навсегда сформированную талию она не опасалась.

– Есть еще один аспект. Я, конечно, держу форс и всячески хорохорюсь, однако в Центре чуть было не определили меня в предательницы, заподозрив в работе на вражескую агентуру.

– На вражескую агентуру ты тоже работаешь, но с пользой для советской. И в Центре это знают. Причем это было известно с первых дней твоего укоренения в германском тылу. Тогда в чем дело?

– В Центре тоже меняются люди, а вместе с ними меняются взгляды и обстоятельства, при которых меня там все еще терпят.

– Все настолько серьезно? – оторвался от еды Гайдук, застыв с не донесенной до рта вилкой. Очень уж его насторожило это фон Жерми оброненное «все еще терпят».

– В Италии разоблачены сразу трое наших агентов. Причем одного достали уже в Швейцарии. Подозрение пало на меня, и если бы не заступничество атташе-генерала Волынцева… – Анна взглотнула сгусток слюны. Чувствовалось, что она волнуется, хотя это было так не похоже на нее. – Словом, если бы не его заступничество, вряд ли я дожила бы до того момента, когда выяснится, что все трое оказались из числа итальянских коммунистов, бывших то ли подпольщиков, то ли партизан. И первого из них арестовали как коммуниста, выступавшего против действующей власти. И лишь во время допросов выяснилось, что он еще и русский агент. Он же и выдал своих товарищей.

– Ты была связана с ними?

– Лично – нет. Однако один из моих людей доставлял их резиденту некую сумму денег и посылку, присланную из Москвы. Пока шло расследование, люди из Центра начали копаться в моих операциях и донесениях, выяснять, почему я создала свою собственную агентурную сеть, никому, кроме меня, не подчиняющуюся, кто тот агент, который выходил на связь с резидентом. Получилось, как в старом анекдоте: хотя ложек сосед и не крал, однако осадок на душе все же остался. Конечно, я позаботилась о создании собственной сети, у меня неплохая охрана, но, как ты сам понимаешь, если уж решено ликвидировать агента, никакая осторожность и никакие телохранители его не уберегут. Тем более что уходить в глубокое подполье, прячась ото всех сразу, не хотелось бы.

– Следует понимать, что для тебя участие в операции «Гнев Цезаря» – способ окончательно реабилитироваться.

– А для атташе-генерала – вернуться в Центр, в должности начальника западноевропейского отдела, то есть моего непосредственного шефа.

– В свою очередь полковник Рогов…

– Правильно мыслишь, Гайдук, в свою очередь полковник Рогов может получить генерала и занять в Швейцарии место Волынцева. О чем Рогов уже давно мечтает и ради чего так старается здесь, в Албании.

– Как в шахматной партии, все просчитано на три хода наперед.

– На четыре, Гайдук, на четыре.

– Я опять просчитался?

– Тебе это так свойственно, что даже не вызывает удивления.

– И каков же четвертый ход?

– Не все сразу. О нем чуть позже. Давай еще понемножку вина, после чего я чищу зубки и направляюсь в душ. Ты последуешь за мной?

– В душ? Мне казалось, что мы отправимся в порт.

– В душ, в порт… Какая разница куда? Если тебя завлекает такая женщина, как я, ты должен безропотно следовать за ней, хоть в ад. И еще… Почему всякий раз, когда я приглашаю тебя в душ, у тебя почему-то начинают краснеть кончики ушей. Странная какая-то реакция, не находишь? Обычно в таких ситуациях у мужчин возбуждается совершенно иной орган.

– Не выдумывай, – стушевался Дмитрий. – С ушами, как и со всем прочим, у меня полный порядок.

Стеснительным он себя никогда не считал. Однако интимная прямота, к которой и в былые времена фон Жерми тоже не раз прибегала, почему-то всегда заставала его врасплох и действительно заставляла тушеваться.

– В общем-то я шла сюда с твердым намерением ограничить нашу встречу банальным светским «обедом на двоих». Но то ли вино сделало свое дело, то ли предчувствие долгого расставания… Словом, до постели дело все равно доводить не будем, поскольку времени у меня не так много, как хотелось бы. Но совместное, теперь уже ставшее для нас ритуальным, греховное омовение душ и телес – это мы себе еще можем позволить. Только не задерживайся.

– Какое благостное словосочетание – «греховное омовение душ и телес»! – едва слышно, то ли вслух, то ли про себя, проговорил Гайдук, решив еще несколько минут почревоугодничать над остатками еды и вина.

Когда он добрался до священных струй воды, атмосфера в душевой уже была разогрета теплыми радиаторами, парами горячей воды и вожделенной страстью женщины – опытной, зрелой, лишенной каких-либо возрастных и сексуальных предрассудков.

Свой интимный марафон Анна начала с того, что присела на краешек ванны и, лаская плоть, в течение нескольких минут доводила себя и мужчину до исступления, преподнося ему очередной урок оральной нежности. Затем, то сжимая друг друга в объятиях, то изощряясь в позах, они, со старательностью прилежных учеников, возрождали впечатления от студенческого любовного сумбура и «походных солдатских вариантов».

– Только не молчи, милый, – чередовала женщина словесные звуки с азартным, порой исступленным постаныванием. – Взбадривай себя и меня любыми греховодными призывами, только не молчи. Это ведь все еще праздник любви, а не ее поминки. Так что бери меня, милый; по-мужицки грубо, яростно… бери!..

…Ну а завершалось все это неспешное, выверенное безумие уже во время «третьего захода», в те помутненные мгновения, когда, обхватив ногами бедра мужчины, Анна, буквально повизгивая от шального ребячества, зависала на его крепкой, жилистой шее.

Нет, ни тело, ни эротические фантазии этой женщины тлену возраста или его усталости не поддавались. Гайдук и сам чувствовал себя так, словно только что прошел через курсантское безумие «любовной подворотни» – случайной, горячечно-бредовой в своей неосознанности, а поэтому райски неповторимой.

До кровати они все-таки добрались, но лишь для того, чтобы (он – укутанный после душа во влажное полотенце, она – в отельный халат) обессиленно улечься поперек этого внебрачного, видевшего виды ложа.