Второй пол - Симона де Бовуар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они и выдумали[122]. Но она существует и помимо их вымысла. А потому она не только воплощение их мечты, но и ее крах. Нет ни одной ипостаси женщины, которая тут же не рождала бы свою противоположность: она Жизнь и Смерть, Природа и Искусственность, Свет и Тьма. С какой бы точки зрения мы ее ни рассматривали, везде перед нами одно и то же колебание, когда несущностное неизбежно оборачивается сущностным. В образе Богоматери и Беатриче продолжают жить Ева и Цирцея.
«Благодаря женщине в жизнь приходит идеальное, – пишет Кьёркегор. – И кем был бы мужчина без нее? Многие мужчины благодаря девушке стали гениями… Однако никто еще не стал гением благодаря той девушке, на которой женился…»
«Только в рамках негативного отношения женщина делает мужчину созидающим в идеальном… Негативные отношения с женщиной могут сделать нас бесконечными… позитивные отношения с женщиной делают мужчину конечным в сколь угодно протяженных пропорциях»[123]. Иными словами, женщина необходима в той мере, в какой она остается Идеей, в которую мужчина вкладывает собственную трансценденцию; но как объективная реальность, существующая для себя и ограниченная собой, она губительна. Кьёркегор полагает, что, отказавшись жениться на своей невесте, установил с женщиной единственно приемлемые отношения. И он прав в том смысле, что миф о женщине, полагаемой как бесконечный Другой, немедленно влечет за собой свою противоположность.
Поскольку она – поддельное Бесконечное, неистинный Идеал, она оборачивается конечностью, посредственностью и одновременно ложью. Такой она предстает у Лафорга; все его творчество есть выражение горечи от мистификации, в которой он одинаково винит мужчину и женщину. Офелия и Саломея на самом деле – всего лишь «женушки». Гамлет думает: «Вот как любила бы меня Офелия, как свое „добро“ и потому лишь, что в социальном и моральном плане я был выше, чем добро ее подружек. А какие словечки вырывались бы у нее в тот час, когда над благополучием и уютом зажигают лампы!» Женщина побуждает мужчину мечтать, а сама думает об уюте и мясе с овощами; ей говорят о душе, а она – всего лишь тело. Любовник, веря, что преследует идеал, оказывается игрушкой природы, использующей всю эту мистику ради деторождения. На самом деле она представляет собой повседневность; она – глупость, осторожность, мелочность, скука. Это выражает, среди прочего, стихотворение под названием «Наша подружка»:
[…] J’ai l’art de toutes les écoles
J’ai des âmes pour tous les goûts
Cueillez la fleur de mes visages
Buvez ma bouche et non ma voix
Et n’en cherchez pas davantage:
Nul n’y vit clair pas même moi.
Nos amours ne sont pas égales
Pour que je vous tende la main
Vous n’êtes que de naïfs mâles
Je suis l’Eternel féminin!
Mon But se perd dans les Etoiles!
C’est moi qui suis la Grande Isis!
Nul ne m’a retroussé mon voile
Ne songez qu’à mes oasis. […]
…Мне подвластно искусство всех школ,
У меня есть души на любой вкус,
Берите лучшее из моих лиц,
Пейте мои уста, но не мой голос
И не стремитесь к большему:
Никто не может в этом разобраться, даже я.
Любовь у нас разная,
И я не могу протянуть вам руку,
Вы – всего лишь наивные мужчины,
А я – Вечная Женственность!
Цель моя теряется в Звездах!
Великая Исида – это я!
Никто не заглядывал под мой покров,
Думайте только о моих оазисах…
Мужчине удалось поработить женщину, но добился он этого ценой утраты всего, что делало обладание желанным. Женская магия, включенная в семью и общество, не преображается, а рассеивается; низведенная до положения прислуги, женщина перестает быть той неукротимой добычей, в которой воплощались все сокровища природы. Со времен зарождения куртуазной любви стало общим местом, что брак убивает любовь. Супруга – слишком презренная или слишком почтенная, слишком заурядная – больше не эротический объект. Брачные обряды изначально призваны защитить мужчину от женщины; она становится его собственностью: но все, чем мы владеем, в свою очередь, владеет нами; для мужчины брак – тоже рабство; тем самым он попадает в ловушку, расставленную природой: пожелав когда-то свежую юную девушку, мужчина обязан всю жизнь кормить толстую матрону и иссохшую старуху; хрупкая жемчужина, призванная украсить его существование, становится ненавистным бременем: Ксантиппа – один из тех женских типов, о которых мужчины всегда говорили с величайшим ужасом[124]. Но даже когда женщина молода, в браке присутствует элемент мистификации, ибо он, призванный социализировать эротику, на самом деле убивает ее. Дело в том, что эротизм предполагает торжество мгновения над временем, личности над коллективом; он утверждает отделение, а не коммуникацию, он противится любым правилам; он содержит враждебное обществу начало. Нравы никогда не подчинялись суровым установлениям и законам; любовь во все времена утверждала себя вопреки им. В Греции и Риме чувственный лик любви был обращен к молодым людям и куртизанкам; куртуазная любовь, плотская и платоническая одновременно, всегда обращена на чужих жен. Тристан – это эпопея адюльтера. На рубеже XIX–XX веков, когда миф о женщине был создан заново, адюльтер становится одним из главных литературных сюжетов. Некоторые писатели, как, например, Бернстайн, изо всех сил отстаивая буржуазные институты, пытаются вернуть браку эротизм и любовь; но куда правдивее «Влюбленная» Порто-Риша, где показана несовместимость двух этих систем ценностей. Адюльтер может исчезнуть только вместе с самим браком. Ибо цель брака, так сказать, привить мужчине иммунитет против своей жены, притом что остальные женщины сохраняют в его глазах головокружительную привлекательность; к ним-то он и обратится. Женщины вступают в заговор. Они восстают против порядка, стремящегося их полностью обезоружить. Чтобы вырвать женщину у Природы, чтобы подчинить ее мужчине с помощью церемоний и контрактов, в ней признают человеческую личность и наделяют ее свободой. Но свобода есть именно то, что вообще не поддается подчинению; а если ее предоставляют существу, изначально обладающему губительной мощью, она становится опасной. Тем более опасной, что мужчина ограничивается полумерами; он принимает женщину в мужской мир, только превратив ее в прислугу и лишив трансценденции; и полученная ею в приданое свобода может найти лишь негативное применение – она выражается в отказе от самой себя. Только попав в неволю,
