Дочь - Александра Толстая

Я страшно устала. Слишком велико было напряжение и слишком много было впечатлений за этот вечер. Но не успел автомобиль остановиться, как чувство покоя охватило меня. Мы подъехали к маленькому домику, за ним едва обрисовалось в темноте конусообразное очертание горы, где-то совсем близко журчала вода.

Комната, в которую мы вошли, напоминала мне наши деревенские избы. Посредине стол, кругом лавки, простота, почти бедность... Нам подали настоящий чай, хлеб, печенье - чувствовалось, что это была не каждодневная еда, а угощение для приезжих европейцев. И постепенно усталость забылась, и мы разговорились. Мы узнали, что Иттоэн возникла 25 лет назад. Слово "Иттоэн" означает "один фонарь".

- Хоть один бумажный фонарь пожертвуй ради веры своей, - перевел Курода-сан.

Теперь всех членов общества около тысячи. Здесь, на этом клочке в три с половиной десятины, живут около ста пятидесяти человек. Жизнь их полна лишений, они не пьют, не курят, все вегетарианцы, едят самый дешевый, черный, необрушенный рис.

- Какие же права у вашего общества? - спросил Курода-сан.

- У нас нет прав, - со сдержанной торжественностью ответил председатель, у нас только обязанности.

Меня интересовало, считают ли они себя христианами.

- Мы не называем себя христианами, ни буддистами, ни таосистами. Из всех религий мы берем то, что ближе нам по духу, что имеет смысл, что помогает жить.

- Как мой отец, - сказала я. И указала ему, что в своих книгах "Круг Чтения" и "Путь Жизни" отец пытался собрать воедино сущность всех учений мира.

- Вот почему ваш отец так близок нам.

- Но чем вы живете? - интересовался Курода-сан. - Как могут 150 человек жить с трех с половиной десятин земли?

Председатель усмехнулся.

- Мы часто читаем сказку об Иване-дураке. Трем листья, сыпется золото, но оно нам не нужно. Мы всегда сыты, всегда довольны, и всё у нас есть. Нам подарили эту землю, построили нам эти дома, мастерские.

- Вам приходится работать на стороне?

- Да, приходится, но с тех, которые нас не понимают, мы не берем платы, нам дают деньги только те, которые понимают нас и сочувствуют нам.

- Ну, вот завтра мне нужен работник?

- Мы пришлем его вам.

- И вы пошлете работника кому угодно?

- Да, если нас попросят об этом. Чаще всего мы чистим уборные, потому что никто не любит это делать.

Нас уложили спать на простых, грубых, но чистых футонах[25] на полу. Солнце было уже высоко, когда мы проснулись. Нас повели умываться во двор горной ледяной водой. Председатель торопил с завтраком, надо было поспеть в храм на утреннюю молитву.

В храме, похожем на просторный японский дом, молились на коленях человек сто. Один из молящихся стоял впереди всех и бил в гонг, и в такт ударам, как пчелы в улье, гудели человеческие голоса. Они пели буддийскую молитву. Когда они кончили, сказал проповедь председатель. Он беспрестанно поминал имя Толстого, и я поняла, что он говорит о моем отце. После него говорила я. Мне страшно мешало то, что приходилось говорить с этими людьми, такими далекими, чуждыми и вместе с тем близкими, потому что они знали и чтили моего отца, через переводчика. Через третье лицо живой связи, без которой всякие слова мертвы, создаться не может.

Из храма разошлись на работу, и мы пошли с ними. Местечко ожило, везде копошились люди.

- Это аристократы, - сказал председатель, указывая на группу людей, кирками разрыхляющих землю. - Они пришли к нам работать, чтобы узнать, как люди живут в бедности и труде, никто не знает их имен, кроме меня. Вон человек, - и председатель указал на тонкого, красивого японца в грубом рабочем кимоно, с белой повязкой на голове, - один из самых богатых людей в Японии. Он все роздал и пришел к нам. А вот тот, пониже, с лопатой, кончил два факультета...

Мне ужасно хотелось подойти к ним, поговорить. Но я не могла говорить без переводчика, да и слишком было нас много.

По дороге обратно мы зашли в красивый японский дом. Председатель повел нас наверх, в чистую, пустую, залитую солнцем, прозрачную комнату. Один лишь ярко-красный мак в глиняной вазе украшал ее. Председатель раздвинул дверцы в стене, и мы увидали что-то вроде алтаря, в глубине алтаря - портрет моего отца, а над ним круг.

- Это наш герб, - сказал председатель. - Это означает всё, то есть бесконечность, или ничто - ноль. Комната эта для всякого, кто желает сосредоточиться на самом себе, кто хочет думать о Свете, то есть Боге, любить доброту.

Мы сошли в нижний этаж. Здесь была прихожая и из нее низенькая дверь в комнату, похожую на гроб. В ней тоже ничего не было, даже не было татами, только циновки на деревянном полу. В нее можно было только проползти, такая она была низкая и маленькая, нельзя было ни лечь, ни встать, а только сидеть по-японски на пятках. Председатель молчал.

- Это его комната, - сказал Курода. - Здесь он принимает посетителей.

Загорелые толстые ребята встречались нам с матерями, высоко над нами темнели густо поросшие соснами горы, шумела вода.

И вдруг на минуту мне захотелось остаться жить здесь. Мы сели на скамеечку около канала, мимо нас беззвучно проплывали по течению одна за другой баржи с рисом.

Этот канал соединял озеро Бива с Киото, шел сотни миль. Очарование нарушили откуда-то взявшиеся фотографы.

Пора было собираться домой в Асию. Мы попросили хозяина, чтобы нас отправили в Киото на барже с рисом. Нас провожали двое членов общества, молодые японец и японка. Мы сели на скрипящие рисом громадные тюки. Стоя на носу, человек веслом направлял лодку по течению, и мы тихо поплыли мимо зеленых берегов, цветущих садов, поросших соснами высоких гор и деревень. И это опять было прекрасно, как в сказке.

Мы плыли так около часа, и вдруг перед нами выросла крутая гора, мы не успели опомниться, как лодка наша юркнула в темноту. Лодочник зажег фонарь, желтый свет осветил сырые осклизлые своды над головой, на нас капала вода. Навстречу вдоль стены по канату тащили лодки. Голоса перекликавшихся лодочников гулко неслись по воде. Мы вынырнули на ярко ослепившее глаза солнце и снова тотчас же увидали впереди другую скалу. На этот раз мы долго неслись в темноте и, когда выскочили, увидали пристань. Киото.

- Мы хотим показать вам домик, построенный нами для странников, - сказал нам молодой человек. - Он здесь недалеко.

- Для каких странников?

- Для всех, кто нуждается в крове. Много бедных людей идут по дороге, не зная, где преклонить голову. Наш домик не отличается роскошью, но все-таки странник найдет там все, что необходимо ему.

Мы прошли мимо крутых склонов, сплошь заросших цветущими кустами азалий: белых, оранжевых, розовых, - и стали подниматься по дороге еще выше, в горы. Перешли по деревянному мосту через ручей и уперлись в ущелье. Здесь, среди старых, тенистых деревьев, стояла маленькая хижина. Мы разулись и вошли. В печке лежали обгорелые концы дров, на деревянной полке - котелок, чайник, солонка с солью, примитивная посуда.

- Здесь кто-то ночевал, - сказал молодой человек и, выйдя на двор, нарубил дров, сложил их около печки, принес ведро воды, насыпал риса в котелок.

- Как часто здесь ночуют?

- Почти каждый день.

- А если мы приедем в Киото, мы можем здесь переночевать?

- Конечно, мы будем так рады. Вы всегда найдете здесь воду, дрова и рис.

Самурай

Стояла удушающая жара, жара, которую даже не могут представить себе люди в других странах, разве только в тропиках. Это самое тяжелое время в Японии. Начинается оно в июне, длится около трех недель и называется "нюбай". Почти беспрерывно идет тяжелый, густой дождь, не освежающий, а наоборот, еще больше насыщающий удушливую атмосферу. От малейшего движения люди покрываются липким потом: днем, ночью дыханье сперто, вздохнуть полной грудью нельзя. Просвета, отдыха - нет. Ночью особенно тяжело. Вокруг нашей кровати, или футона, потому что кроватей у нас нет, - полог, сеток нельзя вставить в раздвигающиеся бумажные дверцы, заменяющие окна. А если вы еще с вечера недостаточно аккуратно подоткнете низ полога под футон, - москиты и комары заедят вас. Спать трудно, но если с вечера вам удалось заснуть, вы проснетесь среди ночи, вскочите, сядете на постель и начнете судорожно ловить воздух. Ночная рубашка, волосы, подушка - все мокрое, хоть выжимай. Но выжимать или менять белье смысла нет. Через пять минут тело снова покрывается потом, пот струится по лбу, по шее, по спине.

Нюбай застал нас в Асии. Ольга Петровна и Туся страдали, но не так, как я, минутами я доходила до полного отчаяния. Я задыхалась, как рыба без воды, каждый день болела голова, хотелось бежать куда-нибудь, выскочить из этой пелены удушающей, горячей сырости, но бежать было некуда.

Мне пришлось поехать по делу в Кобе. Вместе с прогулкой на станцию поездка занимала около часа. Дойдя до станции, я уже почувствовала себя так плохо, что хотела вернуться, но, пересилив себя, поехала. Последнее, что я помню, - это станцию Кобе и вопрос кондуктора, где я живу. Он взял мне обратный билет, посадил в поезд и, когда поезд пришел в Асию, усадил меня в такси и отправил домой.