Перед бурей - Иван Майский

писателе, выступающем под оригинальным псевдонимом

Максим Горький.

Как раз около того времени был только что опублико-

206

ван «Фома Гордеев». Мы читали за столом у Королевых

отрывки из этого романа, обсуждали его, горячо спорили.

— Не нравится мне «Гордеев», — подводя окончатель

ный итог, как-то заявил Сергей. — О, конечно, сильно на

писано! Этого отрицать нельзя... Но уж очень rpy6o,

цинично... Точно кулаком в морду бьет. Как хотите, пред

почитаю Чехова. То ли дело «Три сестры»! Вот это — да!

Настоящая литература — от Тургенева и Достоевского.

Несмотря на свои двадцать пять лет, Сергей уже имел

«изломанную душу». Наташа осторожно возражала брату.

Баранов — ссыльный московский студент, часто бывавший

у Королевых и рядившийся под современного Печорина,—

решил притти на выручку Сергею. Он стал доказывать, что

жизнь есть душный склеп, что в ней нет и не может быть

радости, что люди по самой природе своей являются

порождением ехидны и что все великие умы были пес

симистами. В заключение Баранов торжественно провоз

гласил:

Философ Шопенгауэр сказал: чем больше я узнаю

людей, тем больше я начинаю любить собак. Вот она,

истина!

Тут Баранов многозначительно поднял указательный

палец к потолку. Меня это страшно взорвало.

— Вы рассуждаете, как могильщики, — сразу загоря

чился я. — Конечно, в жизни много зла, но с ним надо бо

роться. Что делают три сестры? Они все время мечтают

о Москве, но у них нехватает энергии даже на то, чтобы

купить себе железнодорожный билет до Москвы. Гнилые

люди! И Достоевский — гнилой писатель. Великий талант,

но болезненный и гнилой. Не люблю его! Прочтешь его

роман, и на белый свет смотреть тошно. А Горький мне

нравится. Молодой, буйный, неудержимый. Прочитаешь

его — и драться хочется. Так и следует.

— Вам бы только драться!—недовольно отозвался Сер

гей. — В жизни есть большие ценности — культура, наука,

искусство, литература... А вы о драке!

— А как же иначе? — волновался я. — В жизни боль

шая теснота. Если куда-либо стремишься, если хочешь

что-нибудь сделать, непременно наступишь кому-нибудь на

ногу... Что же, по-вашему, из боязни наступить не надо

ничего делать?

Тут вмешалась Наташа и примирительно заявила:

— Мне нравится «Фома Гордеев», но я с удовольстви-

207

ем читаю и «Три сестры». Разве нельзя сочетать и то и

другое?

— Нет, нельзя! — круто отрезал я. — Помните, что

говорится в Апокалипсисе? Так как ты не холоден и не

горяч, а только тепел, то не будет тебе спасенья. Хоро

шие слова.

— Ах вы, Ваничка-петушок! — ласково, как старшая

сестра, воскликнула Наташа и затем ловко перевела раз

говор на другую тему.

Эта кличка «Ваничка-петушок», с легкой руки Наташи,

т а к плотно прилипла ко мне, что потом в нашем кружке

меня иначе не звали.

В доме Королевых часто бывали две гимназистки по

следнего класса — Муся Лещинская и Тася Метелина. Му-

ся была высокая смуглая полька с красивой фигурой и

прекрасным голосом. Она мало читала и вообще не отно

силась к категории развитых, но зато хорошо пела и хо

рошо играла на рояле. Тася, наоборот, была маленькая,

несколько пухлая сибирячка, которая глотала книги, как

конфетки, и глубоко болела разными философскими про

блемами. Она любила разговаривать о смысле жизни,

о праве на счастье, о моральных ценностях и тому подоб

ных высоких материях. Когда мы встречались за вечер

ним чаем у Королевых, Тася непременно подымала какой-

нибудь серьезный вопрос и всегда просила моего разъяс

нения, ибо почему-то питала ко мне большое доверие.

Помню, однажды Тася заговорила о том, что личное сча

стье и общественная польза несовместимы. Она поэтому

утверждала, что личное счастье безнравственно и что от

него надо отказаться вообще, раз и навсегда. Сергей и

присутствовавший при разговоре Баранов решительно воз

ражали. Они даже делали особое ударение на личном

-счастье и апеллировали при этом к «естественным правам

человека».

— А каково ваше мнение, Ваня? — обратилась Тася

ко мне.

— Каково мое мнение? — переспросил я.

И затем, скользнув лукавым взглядом по Тасе, я про

декламировал:

Schlage die Trommel und furchte dich nlcht,

Und kusse die Marketenderln!

Das 1st die gauze Wissenschaft,

Das 1st der Bucher tlefster Sinn!

208

— Вот что я думаю по этому поводу! — прибавил я и

тут же продекламировал русский перевод этого знамени

того гейневского стихотворения.

Тася, однако, не была удовлетворена.

— Ну, а если вам все-таки пришлось бы выбирать

между личным счастьем и общественной пользой, что вы

выбрали бы?

Я на мгновение задумался, желая быть искренним с са

мим собой, и затем твердо ответил:

— В таком случае я выбрал бы общественную пользу.

— Ну, вот видите, вы со мной! Вы со мной, а не

с этими эпикурейцами! — удовлетворенно воскликнула Та

ся, делая презрительный жест в сторону Сергея и Бара

нова.

Как-то придя вечером к Королевым, я застал Сергея в

состоянии большой ажитации. Он был чуть-чуть выпивши,

ходил энергичными шагами по комнате, ерошил свои пыш

ные кудри и громко напевал:

Мертвый в гробе мирно спи,

Жизнью пользуйся живущий!

1

Стучи в барабан и не бойся,

Целуй маркитантку под стук,

Вся мудрость житейская в этом,

Весь смысл глубочайших наук!

Буди барабаном уснувших,

Тревогу без устали бей,

Вперед и вперед подвигайся,

В том тайна премудрости всей!

И Гегель, и книжная мудрость —

Все в этой доктрине одной!

Я понял ее, потому что

Я сам барабанщик лихой!

Перевод П. Вейнберга

209

Кругом сидели, пили чай, курили, читали, разговарива

ли и вообще занимались самыми разнообразными делами

члены домашней коммуны плюс еще человек шесть-семь

гостей, в том числе Олигер, Баранов, Муся, Тася и один

веселый томский студент по прозванию «Пальчик». Вдруг