Паутина долга - Вероника Иванова

Позже сверстники и соученики по Академии пытались приучить меня к веселью. Получалось? И да, и нет. С одной стороны, я приспособился прикидываться беззаботным гулякой, для чего, правда, приходилось временами изрядно напиваться, а с другой стороны, чем больше смотрел на искреннюю радость окружающих меня людей, тем меньше хотел знать её причину. И только теперь, пожалуй, понял. Всё очень просто: праздник должен быть в душе, а не снаружи. И лучше, когда рядом, так близко, что можно дотронуться рукой, есть ещё одна душа, готовая разделить с тобой твой праздник.

Вместе прислушиваться к хрусту снега под ногами, заглядывать друг другу в глаза, улыбаться и получать в ответ улыбку — точное отражение собственной, но неуловимо отличающееся от неё... Чувствовать тепло пальцев, доверчиво коснувшихся твоей ладони, ловить губами запыхавшееся дыхание, смотреть, как огни магических иллюзий бросают разноцветные тени на нежно очерченную скулу... Эх, слышала бы мои мысли Локка, вот посмеялась бы! А может, и взгрустнула бы. Не знаю. Странно сейчас понимать, но в глубине сознания, в самых дальних тайниках я надеялся. Строил планы, не будучи уверенным и не нуждаясь в уверенности. И мне были приятны эти мысли. Даже сейчас от них исходит приятное тепло, комочками подкатывающее к горлу... К горлу. Хм, неужели пора? Точно, пришёл на место.

Песчаным тупиком небольшая площадь, вдающаяся в стену Мраморного кольца между двумя её выступами, стала называться после того, как на неё принялись свозить речной песок для посыпки мостовых в зимнее время, дабы горожане не подвергались опасности поскользнуться и сломать в лучшем случае ногу, а в худшем — шею. В этом году зима выдалась малоснежная и без оттепелей, норовящих превратить белые хлопья в воду, при перемене погоды застывающую прозрачным и твёрдым льдом, поэтому кучи песка, слегка припорошенные снегом, ещё не успели истратиться полностью и возвышались почти на полтора человеческих роста стройным рядком от одного выступа стены до другого. В Песчаный тупик вели две улицы, сходящиеся вместе под тупым углом ограды примыкающего к площади владения, известного в народе, как Гиблый мэнор. Что творилось за высоким забором, известно, наверное, только богам, для которых не существует преград, но тишина и покой были вечными здешними обитателями, а в ночное время мимо грубосложенной стены люди предпочитали не ходить, от греха подальше. Я и сам, ступив на площадь и поймав краем уха зловещий шелест эха, гуляющего в каменном коридоре, поёжился, помянул аглиса и... сплюнул. Вернее, закашлялся, пятная тонкий ковёр снега слюной и сгустками крови, тускло посверкивающими в свете факелов, исправно зажжённых уличными смотрителями с наступлением темноты.

Сзади песчаная гора, слева песчаная гора, справа стена — фланги и тыл прикрыты. Теперь осталось дождаться появления противника... А вот и он! Точнее, они.

Пришли по другой улице, словно мы заранее договаривались подниматься на сцену с разных сторон. Блондинка, в просторной шубке кажущаяся ещё объёмистее, чем на самом деле. Чернявый громила, наперекор морозу не застёгивающий воротник отороченного мехом камзола. Похожий на кузнечика рыжик, набросивший на плечи не плед, а по виду — целое мохнатое одеяло. Всего трое. Целых трое.

Принявшие приглашение гости остановились у противоположного моему выступа стены, шагах в двадцати от меня — на расстоянии, вполне достаточном для проведения переговоров без боязни застудить горло, излишне громко разговаривая. Я развёл руки в стороны, показывая, что не прячу при себе оружие и прочие сюрпризы. Троица не стала утруждать себя подобными действиями, сразу приступив к делу, и первое слово взяла, как и в игровом доме, женщина. Миллин ад-до Эрейя, если мне не изменяет память.

— Мы ответили на твоё дерзкое послание и пришли. Чего ты хочешь?

— Как и любое живое существо на свете... Жить.

— Невозможно. Приговор вынесен и одобрен всем Кругом.

Несмотря на попытку казаться уверенной, блондинка слегка запнулась, произнося слово «всем». Занятно... Какие-то неизвестные мне тонкости? Жаль, нет времени и возможности до них докапываться.

— Вы непреклонно в своём решении, hevary... и это делает вам честь. Но прежде, чем свершится предначертанное, позвольте задать вопрос.

Женщина вопросительно посмотрела на своих спутников. Чернявый скривился, рыжий равнодушно пожал плечами.

— Спрашивай.

— Почему вы хотите меня убить?

— Ничто не должно быть предопределено. Ничто не должно быть известно до своего свершения. Ничто не должно мешать... — заученно начала провозглашать Миллин, но я взял на себя смелость оборвать возвышенную речь:

— Простите, hevary, но это лишь ритуальная фраза из далёкого прошлого. Она что-то значит для вас лично?

— Для меня?

— Ну да. Вы видели, как кости ложатся на сукно то одними боками вверх, то другими. Если я могу угадать, какая грань обращена к небесам, то где же тут предопределённость?

— Не старайся нас запутать! — Рявкнул Вехан.

— И в мыслях не было. Я всего лишь хочу указать вам на вашу ошибку.

— Ошибку?! Не тебе судить, что ложно и что истинно!

— Согласен, и всё же... Дослушайте, прошу вас.

Чернявый ругнулся, но замолчал.

— До свершения ничего и не было известно: пока кости не упокоились на столе, предсказать результат не в силах даже боги. А я отнюдь не небожитель.

— Ты знал, — обвиняюще заключила блондинка.

— Я смотрел, слушал и размышлял, hevary, а сие не запрещено законами. Вы обвинили меня в том, чего я не совершал, и страстно желаете покарать за несуществующее преступление. Так кто из нас виновен на самом деле?

— Не прикидывайся беззащитной овечкой! — Снова взорвался Вехан. — Тебе непостижимым образом дважды удалось уцелеть!

— Непостижимым? О нет, наоборот, весьма бесхитростным. Просто оказалось, что у меня есть друзья.

— Которые устраивают засаду из опытных бойцов в лазарете и лишают разума и воли неизвестными и неразрушаемыми чарами?

Вот даже как... В народе говорят: у страха глаза велики. Значит ли это, что старшины Подворий боятся? Тогда у меня есть перед ними преимущество. Ещё одно, помимо прочих, а этого уже более чем достаточно для победы.

— Хорошие друзья.

— Почему же ты не привёл их с собой? — язвительно спрашивает Миллин.

— Потому, что всё должно быть решено между мной и вами, и не нужно впутывать кого-то ещё. Согласны?

Слат хмыкнул:

— Так и знал, придётся всё делать самому, — мохнатое одеяло полетело на снег, открывая поджарую, затянутую в тёмный костюм фигуру. — Собирайся в дорогу, чужак. Обещаю, она будет недолгой.