Через мой труп - Миккель Биркегор

Я наклоняюсь, пытаясь снова опорожнить распахнутый рот. Свитер мой уже насквозь пропитан кровью, а пол вокруг стула давно стал красного цвета. Трудно сказать, сколько крови я потерял, однако ясно, что немало, ибо каждый раз, как я стараюсь поднять поникшую голову, меня начинает мутить.

Ты опять засовываешь раскаленную кочергу мне в рот и прижигаешь только что нанесенную рану. Кочерга быстро остывает, и тебе приходится несколько раз курсировать между печкой и моим стулом, прежде чем результаты «врачевания» наконец тебя удовлетворяют и ты удаляешь ставшие ненужными распорки. Правда, особого облегчения мне это не приносит, поскольку закрыть рот у меня все равно не получается. Растянутые челюстные мышцы полностью онемели. Они отказываются сокращаться и смыкать челюсти.

Моя голова снова бессильно свешивается вперед, подбородок упирается в грудь.

Вероятно, я мог бы всего этого избежать. Поскольку автор сценария — я сам, мне несложно было бы приготовить тебе ловушку. К примеру, что мешало мне спрятаться в кустах и оглушить тебя ударом лопаты по затылку в тот момент, когда ты стоишь на пороге и ждешь, пока я открою тебе дверь? А затем связать принесенным тобой скотчем запястья и лодыжки, затащить в комнату и угоститься стаканчиком купленного тобой односолодового виски? Кстати, фантастически вкусного. Этот стакан поистине можно было бы считать кубком победителя — как правило, такой на старых черно-белых фотографиях осушают охотники на крупную дичь, снятые на фоне своих трофеев. Затем, дождавшись, когда ты очнешься, выбить из тебя признание — истязать с помощью тех инструментов, которые ты только что испытывал на мне, до тех пор пока ты не сознаешься, что убийства Моны Вайс, Вернера Нильсена и Линды Вильбьерг — твоих рук дело. Предусмотрительно зафиксировать признание на диктофон или видеокамеру. После этого я бы вызвал полицию, снял с себя все подозрения и превратился в героя. Попал бы на первые полосы всех отечественных газет. Мои книги стали бы снова продаваться, а эту рукопись моментально издали и экранизировали. Все бы жаждали услышать от меня самого, что на самом деле произошло в этом дачном домике близ Нюкёбинга. Даже ты смог бы стать знаменитостью. Различные газеты и телеканалы стали бы предлагать кучу денег за интервью с тобой в стенах камеры. Может быть, ты написал бы свою версию этой истории, и мы с тобой встретились бы в каком-нибудь из многочисленных ток-шоу: ты — в наручниках, под охраной двух полицейских, я — в новом костюме и со свежим маникюром. Лина с девочками сидели бы среди зрителей, а по окончании передачи мы с ними отправились бы в ресторан. Там бы я поведал им, что бросил пить, и пообещал, что больше никогда в жизни не напишу ни одной книги. И держал бы данное мной слово очень долго… целых несколько месяцев.

Да, я вполне мог спасти свою жизнь — но не свою душу.

Резкий запах аммиака обжигает мне ноздри, я дергаюсь всем телом. Кашляю. Брызги слюны и крови вылетают у меня изо рта и попадают тебе на одежду. Ты не обращаешь на это внимания, фиксируешь мою голову и большим пальцем открываешь мне верхнее веко. Я пытаюсь сосредоточиться, собраться с силами, однако это нелегко, и, как только ты отпускаешь веко, оно бессильно закрывается.

Я жутко замерз. Одежда насквозь промокла от пота и крови, все тело содрогается от холода и приступов нервной дрожи.

Я чувствую, как ты снова берешься за веко — на этот раз большим и указательным пальцами — и оттягиваешь его, обнажая глазное яблоко. В свете висящей над столом лампы блестит лезвие скальпеля. Ты сосредоточен — внимательно смотришь на мой открытый глаз, — а скальпель меж тем медленно срезает мне веко. Я инстинктивно пытаюсь закрыть глаз, но не могу. Отныне я уже не в состоянии избавить себя от зрительных впечатлений. Стекающая на глазное яблоко кровь моментально окрашивает комнату в розовый цвет. Я мотаю головой, стремясь убрать ее как можно дальше от тебя, однако ты хватаешь меня за волосы и возвращаешь голову в прежнее положение. Я изо всех сил стараюсь зажмуриться, но сквозь розовую дымку вижу, как скальпель неумолимо приближается ко второму глазу. Поскольку тебе приходится удерживать меня за волосы, оттянуть веко ты уже не можешь и потому режешь скальпелем кожу под самой бровью и плавно ведешь лезвие по дуге вдоль кости до переносицы. Затем отбрасываешь скальпель, берешься пальцами за лоскут кожи и резким движением отдираешь его, как кусок использованного пластыря.

Когда ты отпускаешь мои волосы, моя голова вяло свешивается набок и замирает на плече. Из-за заливающей глаза крови я вижу лишь какие-то смутные тени, однако различаю, что ты идешь к печке и берешь кочергу. Мгновение спустя ты снова хватаешь меня за волосы, запрокидываешь голову и прижигаешь раскаленным железом рану над одним глазом. Когда ты проделываешь процедуру повторно, я вздрагиваю, и металл прикасается к глазному яблоку. Раздается шипение, и я кричу.

Внезапно красная пелена, застилающая мне глаза, пропадает, и я вижу, что ты стоишь передо мной. В руке у тебя стакан. По моему лицу стекает вода. Обрезком языка я пытаюсь поймать капли, и тотчас же меня пронзает резкая боль. В горле все распухло и пересохло, я пытаюсь попросить воды, однако из отверстия, бывшего когда-то моим ртом, слышится лишь какое-то хриплое шипение. Тем не менее ты угадываешь мое желание, идешь на кухню, неторопливо наполняешь стакан водой и возвращаешься в комнату. Я запрокидываю голову и подставляю рот, чтобы тебе удобней было вливать в него жидкость. Ощущение такое, будто одновременно в горло сыплются снежки и горящие петарды. Я давлюсь, кашляю, однако жажда пересиливает, и я изо всех сил пытаюсь глотать воду.

Поле моего зрения теперь ограничено — с правой стороны застыло огромное мутное облако, которое и не думает рассеиваться.

Ты подходишь к обеденному столу. Правда, теперь он больше похож на стол для инструментов на какой-то скотобойне. Вокруг скальпеля, пассатижей, садового секатора и ножниц для подрезания крыльев домашней птице растеклись кровавые лужицы, тут же валяются крохотные кусочки моей плоти и вырванные зубы. Строгий порядок, в котором я выкладывал инструменты на стол, давно нарушен.

Здесь осталось лишь две вещи, которыми ты еще не пользовался.

Когда ты берешься за спички, я тяжело вздыхаю. Поднеся коробок к уху, ты встряхиваешь его и убеждаешься, что он почти полон. С удовлетворенным видом ты суешь его в задний карман и подхватываешь со стола небольшую пузатую пластиковую канистру с бензином. Бензина там немного — всего четыре-пять литров, — однако больше и не потребуется. Эту канистру я нашел здесь, в сарае, а бензин слил из собственной машины. Правда, смешивать топливо для газонокосилки и автомобильный бензин не рекомендуется, однако горит такая смесь неплохо.

Присев передо мной на корточки, ты открываешь канистру. Съемная насадка для наливания бензина закреплена под ручкой канистры, причем настолько туго, что, с трудом выдернув ее, ты едва не теряешь равновесие. Я ощущаю запах бензина. Как я ни пытаюсь дышать ровно, вскоре дыхание учащается. Лоб покрывается испариной, из подмышек ручьем течет пот. Нашатырь тебе больше не нужен. Все мои чувства обострились до предела, с растущим страхом я отмечаю каждое твое движение.

Ты медленно навинчиваешь насадку на горлышко канистры и затягиваешь ее до предела.

Я пытаюсь взмолиться о пощаде, однако с растрескавшихся губ слетает лишь какая-то непонятная смесь гласных звуков вперемежку с всхлипами. Из лишенных век глаз текут слезы, голова склоняется на плечо.

Ты смотришь на меня с явным отвращением, которое, по-видимому, лишь подхлестывает тебя, резко встаешь на ноги и поднимаешь канистру над моей головой. Я корчусь на своем стуле под водопадом стекающей по телу жидкости. В ранах толчками пробуждается боль, они посылают отчаянные сигналы SOS моей нервной системе, которая в данный момент как будто вся состоит из вибрирующих нитей накала. Я извиваюсь всем телом, но ты не обращаешь на это внимания и продолжаешь лить бензин. Струя ударяет мне в лицо, и кажется, что мои глаза плавятся. Следует ярчайшая вспышка, после чего все цвета моментально гаснут, а мускулы вокруг глаз начинают сокращаться, тщетно пытаясь их зажмурить, хотя закрывать их теперь нечем. Когда бензин затекает мне в рот, я хриплю и надсадно кашляю.

Наконец обливание закончено, и ты отшвыриваешь канистру. Она с глухим шлепком ударяется о пол, пару раз подскакивает и замирает на боку. Вонь стоит жуткая. Пары бензина, попадая мне в легкие, вызывают рвотные позывы, однако стошнить мне никак не удается.

Бензин почти полностью смывает кровь с того, что некогда было моими руками. Он обжигает их как кипяток, и обрубки пальцев смешно шевелятся, корчась от боли.

Я слышу какой-то звук и поднимаю взгляд. Ты стоишь передо мной и, криво ухмыляясь, потряхиваешь зажатый в руке спичечный коробок. На мгновение боль покидает меня, вытесненная ужасом. Я стараюсь раскачать стул, однако он почти не движется.