Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7 - Иван Гончаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Об эту пору спит?
– Да он на заре пришел, должно быть хмельной, вот и спит!
Райский пошел к телеге.
– Пошто вам его? – спросила баба.
– Так: повидаться хотел!
– А вы не замайте его!
– А что?
– Да он благой такой: пущай лучше спит! Мужа-то вот дома нет, так мне и жутко с ним одной. Пущай спит!
– Разве он обижает тебя?
– Нет, грех сказать: почто обижать? Только чудной такой: я нешто его боюсь!
Баба стала качать ребенка, а Райский с любопытством заглянул под рогожу.
– Экая дура! не умеет гостей принять! – вдруг послышалось из-под рогожи, которая потом приподнялась, и из-под нее показалась всклокоченная голова Марка.
Баба тотчас скрылась.
– Здравствуйте, – сказал Марк, – как это вас занесло сюда?
336
Он вылез из телеги и стал потягиваться.
– С визитом, должно быть?
– Нет, я так: пошел от скуки погулять…
– От скуки? Что так: две красавицы в доме, а вы бежите от скуки: а еще художник! Или амуры нейдут на лад?
Он насмешливо мигнул Райскому.
– А ведь красавицы: Вера-то, Вера какова!
– Вы почем ее знаете и что вам до них за дело? – сухо заметил Райский.
– Это правда, – отвечал Марк. – Ну, не сердитесь: пойдемте в мой салон.
– Вы лучше скажите, отчего в телеге спите: или Диогена разыгрываете?
– Да, поневоле, – сказал Марк.
Они прошли через сени, через жилую избу хозяев, и вошли в заднюю комнатку, в которой стояла кровать Марка. На ней лежал тоненький старый тюфяк, тощее ваточное одеяло, маленькая подушка. На полке и на столе лежало десятка два книг, на стене висели два ружья, а на единственном стуле в беспорядке валялось несколько белья и платья.
– Вот мой салон: садитесь на постель, а я на стул, – приглашал Марк. – Скинемте сюртуки: здесь адская духота. Не церемоньтесь, тут нет дам: скидайте, вот так. Да не хотите ли чего-нибудь? У меня, впрочем, ничего нет. А если не хотите вы, так дайте мне сигару. Однако молоко есть, яйца…
– Нет, благодарю, я завтракал, а теперь скоро и обедать.
– И то правда, ведь вы у бабушки живете. Ну, что она: не выгнала вас за то, что вы дали мне ночлег?
– Нет, упрекала, зачем без пирожного спать уложил и пуховика не потребовал.
– И в то же время бранила меня?
– По обыкновению, но…
– Знаю, не говорите – не от сердца, а по привычке. Она старуха хоть куда: лучше их всех тут, бойкая, с характером, и был когда-то здравый смысл в голове. Теперь уж, я думаю, мозги-то размягчились!
– Вот как: нашелся же кто-нибудь, кому и вы симпатизируете! – сказал Райский.
– Да, особенно в одном: она терпеть не может губернатора, и я тоже.
337
– За что?
– Бабушка ваша – не знаю за что, а я за то, что он – губернатор. И полицию тоже мы с ней не любим, притесняет нас. Ее заставляет чинить мосты, а обо мне уж очень печется: осведомляется, где я живу, далеко ли от города отлучаюсь, у кого бываю.
Оба молчали.
– Вот и говорить нам больше не о чем! – сказал Марк. – Зачем вы пришли?
– Да скучно.
– А вы влюбитесь.
Райский молчал.
– В Веру, – продолжал Марк, – славная девочка. Вы же брат ей на восьмой воде, вам вполовину легче начать с ней роман…
Райский сделал движение досады, Марк холодно засмеялся.
– Что же она? Или не поддается столичному дендизму? Да как она смеет, ничтожная провинциалка! Ну, что ж, старинную науку в ход: наружный холод и внутренний огонь, небрежность приемов, гордое пожимание плеч и презрительные улыбки – это действует! Порисуйтесь перед ней, это ваше дело…
– Почему мое?
– Я вижу.
– Не ваше ли, полно, рисоваться эксцентричностью и распущенностью?
– А может быть, – равнодушно заметил Марк, – что ж, если б это подействовало, я бы постарался…
– Да, я думаю, вы не задумались бы! – сказал Райский.
– Это правда, – заметил Марк. – Я пошел бы прямо к делу, да тем и кончил бы! А вот вы сделаете то же, да будете уверять себя и ее, что влезли на высоту и ее туда же затащили – идеалист вы этакий! Порисуйтесь, порисуйтесь! Может быть, и удастся. А то что томить себя вздохами, не спать, караулить, когда беленькая ручка откинет лиловую занавеску… ждать по неделям от нее ласкового взгляда…
Райский вдруг зорко на него взглянул.
– Что, видно, правда!
Марк попадал не в бровь, а в глаз. А Райскому нельзя было даже обнаружить досаду: это значило бы – признаться, что это правда.
338
– Рад бы был влюбиться, да не могу, не по летам, – сказал Райский, притворно зевая, – да и не вылечусь от скуки.
– Попробуйте, – дразнил Марк. – Хотите пари, что через неделю вы влюбитесь, как котенок, а через две, много через месяц, наделаете глупостей и не будете знать, как убраться отсюда?
– А если я приму пари и выиграю, чем вы заплатите? – почти с презрением отвечал Райский.
– Вон панталоны или ружье отдам. У меня только двое панталон: были третьи, да портной назад взял за долг… Постойте, я примерю ваш сюртук. Ба! как раз впору! – сказал он, надевши легкое пальто Райского и садясь в нем на кровать. – А попробуйте мое!
– Зачем?
– Так, хочется посмотреть, впору ли вам. Пожалуйста, наденьте: ну, чего вам стоит?
Райский снисходительно надел поношенное и небезупречное от пятен пальто Марка.
– Ну, что, впору?
– Да, ничего, сидит!
– Ну, так останьтесь так. Вы ведь недолго проносите свое пальто, а мне оно года на два станет. Впрочем – рады вы, нет ли, а я его теперь с плеч не сниму, – разве украдете у меня.
Райский пожал плечами.
– Ну, что ж, идет пари? – спросил Марк.
– Что вы так привязались к этой… извините… глупой идее?
– Ничего, ничего, не извиняйтесь – идет?
– Пари не равно: у вас ничего нет.
– Об этом не беспокойтесь: мне не придется платить.
– Какая уверенность!
– Ей-богу, не придется. Ну, так, если мое пророчество сбудется, вы мне заплатите триста рублей… А мне как бы кстати их выиграть!
– Какие глупости! – почти про себя сказал Райский, взяв фуражку и тросточку.
– Да, от нынешнего дня через две недели вы будете влюблены, через месяц будете стонать, бродить, как тень, играть драму, пожалуй, если не побоитесь губернатора и Нила Андреевича, то и трагедию, и кончите пошлостью…
339
– Почем вы знаете?
– Кончите пошлостью, как все подобные вам. Я знаю, вижу вас.
– Ну, а если не я, а она бы влюбилась и стонала?
– Вера! в вас?
– Да, Вера, в меня!
– Тогда… я достану заклад вдвое и принесу вам.
– Вы сумасшедший! – сказал Райский, уходя вон и не удостоив Марка взглядом.
– Через месяц у меня триста рублей в кармане! – кричал ему вслед Марк.
XXI
Райский сердито шел домой.
«Где она, эта красавица, теперь? – думал он злобно, – вероятно, на любимой скамье зевает по сторонам – пойти посмотреть!»
Изучив ее привычки, он почти наверное знал, где она могла быть в тот или другой час.
Поднявшись с обрыва в сад, он увидел ее действительно сидящую на своей скамье с книгой.
Она не читала, а глядела то на Волгу, то на кусты. Увидя Райского, она переменила позу, взяла книгу, потом тихо встала и пошла по дорожке к старому дому.
Он сделал ей знак подождать его, но она или не заметила, или притворилась, что не видит, и даже будто ускорила шаг, проходя по двору, и скрылась в дверь старого дома. Его взяло зло.
«А тот болван думает, что я влюблюсь в нее: она даже не знает простых приличий, выросла в девичьей, среди этого народа, неразвитая, подгородная красота! Ее роман ждет тут где-нибудь в палате…»
Он злобно ел за обедом, посматривая исподлобья на всех, и не взглянул ни разу на Веру, даже не отвечал на ее замечание, что «сегодня жарко».
Ему казалось, что он уже ее ненавидел или пренебрегал ею: он этого еще сам не решил, но только сознавал, что в нем бродит какое-то враждебное чувство к ней.
Это особенно усилилось дня за два перед тем, когда он пришел к ней в старый дом с Гёте, Байроном, Гейне
340
да с каким-то английским романом под мышкой и расположился у ее окна рядом с ней.
Она с удивлением глядела, как он раскладывал книги на столе, как привольно располагался сам.
– Что это вы хотите делать? – спросила она с любопытством.
– А вот, – отвечал он, указывая на книги, – «улетим куда-нибудь на крыльях поэзии», будем читать, мечтать, унесемся вслед за поэтами…
Она весело засмеялась.
– Сейчас девушка придет: будем кофты кроить, – сказала она. – Тут на столе и по стульям разложим полотно и «унесемся» с ней в расчеты аршин и вершков…
– Фи, Вера: оставь это, в девичьей без тебя сделают…
– Нет, нет: бабушка и так недовольна моею ленью. Когда она ворчит, так я кое-как еще переношу, а когда она молчит, косо поглядывает на меня и жалко вздыхает, – это выше сил… Да вот и Наташа. До свидания, cousin. Давай сюда, Наташа, клади на стол: все ли тут?
Она проворно переложила книги на стул, подвинула стол на средину комнаты, достала аршин из комода и вся углубилась в отмериванье полотна, рассчитывала полотнища, с свойственным ей нервным проворством, когда одолевала ее охота или необходимость работы, и на Райского ни взгляда не бросила, ни слова ему не сказала, как будто его тут не было.
