История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1 - Василий Сиповский

"Почти въ каждомъ взъ гоголевскихъ типовъ можно найти такую типичность. Всегда выведенное имъ лицо интересно и само по себѣ, какъ извѣстная разновидность человѣческой природы, и кромѣ того, какъ цѣльный образъ, по которому можно догадаться о культурныхъ условіяхъ, среди которыхъ онъ выросъ. Въ этомъ смыслѣ Гоголь для своей эпохи былъ единственный писатель: ничей взоръ не проникaлъ такъ вглубь русской жизни, никто не умѣлъ придать такую типичность своимъ образамъ и, если въ оцѣнкѣ художественнаго разсказа выдвигать на первый планъ эту способность писателя обнаруживать тайныя пружины окружающей его жизни, показывать намъ, какими общими теченіями мысли, какими чувствами, стремленіями, среди какихъ привычекъ живетъ не одно какое-нибудь лицо, a цѣлыя группы лицъ, изъ которыхъ слагается общественный организмъ, — если эту способность цѣнить въ бытописателѣ-реалистѣ, то, безспорно, исторію русскаго реальнаго романa придется начинать съ Гоголя".

Русская критика о "Мертвыхъ Душахъ".

Русская критика и въ оцѣнкѣ "Мертвыхъ Душъ" разошлась кореннымъ образомъ; впроченъ, больше отзывовъ было восторженныхъ; тѣмъ не менѣе, русской критикой, какъ было уже указано (стр. 136 и др.), Гоголь былъ недоволенъ, — онъ желалъ обстоятельнаго разбора своей «поэмы», a услышалъ только ругань, или неумѣренныя восхваленія.

Булгаринъ. Сенковскій. Полевой.

Булгаринъ призвалъ многое въ произведеніи Гоголя забавнымъ и смѣшнымъ, призналъ наличность умныхъ замѣчаній, но заявилъ, что всѣ эти счастливыя частности тонутъ въ странной смѣси вздора, пошлостей и пустяковъ. Въ общемъ, «поэма» показалась ему не совсѣмъ приличной и, во всякомъ случаѣ, произведеніемъ несерьезнымъ. Гоголя онъ сравнилъ съ Поль-де-Кокомъ. Таково же отношеніе къ "Мертвымъ Душамъ" Сенковскаго, — онъ не отрицаетъ присутствія въ "поэмѣ" легкаго остроумія, но не видитъ серьезной художнической наблюдательности: "стиль его грязенъ, картины зловонны", — говоритъ придирчивый критикъ, — правды русской жизни онъ въ поэмѣ не нашелъ. Полевой, застарѣлый романтикъ, не могъ переварить гоголевскаго реализма и призналъ въ "Мертвыхъ Душахъ" — грубую карикатуру, которая перешла за предѣлъ изящнаго. Произведеніе это онъ называетъ "неопрятной гостинцей", "клеветой на Россію". "Сколько грязи въ этой поэмѣ! — продолжаетъ Полевой. — И приходится согласиться, что Гоголь — родственникъ Поль-де-Кока. Онъ — въ близкомъ родствѣ и съ Днккеесомъ, но Диккенсу можно простить его грязь и уродливость за свѣтлыя черты, а ихъ не найти y Гоголя".

Шевыревъ. К. Аксаковъ. Бѣлинскій о "Мертвыхъ Душахъ". Вліяніе Гегеля на исканія y насъ "русской народности".

Кромѣ такихъ немногихъ суровыхъ отзывовъ, большинство было восторженныхъ; критики были поражены новизной явленія, поражены богатствомъ картинъ, типовъ и положеній, но никто изъ нихъ не рѣшается высказаться по существу и съ достаточной полнотой опредѣлнть все значеніе "Мертвыхъ Душъ" для русской жизни, хотя каждый изъ нихъ и торопится сказать, что эта поэма въ общественномъ смыслѣ явленіе очень знаменательное (Котляревскій). Изъ серьезныхъ критикъ надо указать отзывъ Шевырева, который, впрочемъ, слишкомъ много говоритъ о будущихъ русскихъ идеальныхъ герояхъ, обѣщанныхъ Гоголемъ. Этотъ критикъ указалъ, между прочимъ, на торжество реализма въ нашемъ искусствѣ и на то значеніе, которое въ этой побѣдѣ сыграли "Мертвыя Души". К. Аксаковъ отъ произведенія Гоголя былъ въ такомъ восхищеніи, что поставилъ Гоголя рядомъ съ Гомеромъ и Шекспиромъ. Это вызвало даже рѣзкую отповѣдь Бѣлинскаго, въ защиту униженныхъ міровыхъ геніевъ. Самъ Бѣлинскій не посвятилъ "Мертвымъ Душамъ" цѣлой статьи, но нѣсколько разъ въ разныхъ работахъ отзывается о нихъ сочувственно. "Мертвыя Души", по его словамъ, "твореніе чисто-русское, національное, выхваченное изъ тайника народной жизни, столь же истинное, сколько и патріотическое, безпощадно сдергивающее покровъ съ дѣйствительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью къ плодовитому зерну русской жизни; твореніе необъятно художественное по концепціи и выполненію, по характерамъ дѣйствующихъ лицъ и подробностямъ русскаго быта и, въ то же время, глубокое по мысли, соціальное, общественное и историческое". Бѣлинскій былъ живо затронутъ также лиризмомъ Гоголя, романтическими порывами его души, его страстнымъ исканіемъ живой русской души; Бѣлинскаго заинтересовали и обѣщанія Гоголя дать продолженіе поэмы съ другими лицами, хотя послѣ «славянофильскихъ» восторговъ Шевырева и К. Аксакова по поводу этихъ будущихъ идеальныхъ русскихъ героевъ, онъ сталъ критически относиться къ обѣщаніямъ Гоголя. Онъ даже въ этихъ обѣщаніяхъ прозрѣлъ опасность, грозящую гоголевскому таланту, и сталъ печатно убѣждать его "не увлекаться такими замыслами, которые не отвѣчаютъ вполнѣ опредѣлившемуся характеру его таланта". По адресу К. Аксакова, Бѣлинскій сказалъ: «истинная» критика "Мертвыхъ Душъ" должна состоять не въ восторженныхъ крикахъ о Гомерѣ и Шекспирѣ, объ актѣ творчества, о тройкѣ,- нѣтъ, истинная критика должна раскрыть паѳосъ поэмы, который состоитъ въ противорѣчіи общественныхъ формъ жизни съ ея глубокимъ субстанціальнымъ началомъ, доселѣ еще таинственнымъ, доселѣ не открывшимся собственному сознанію и неуловимымъ ни для какого опредѣленія. Увлеченный Гегелемъ, Бѣлинскій такъ же страстно, какъ и Гоголь, старался опредѣлить идеальныя стороны народности русской, — то положительное, что она должна внести въ сокровищницу человѣческой культуры, чтобы завоевать право на почетный титулъ «историческаго» народа. Ясное опредѣленіе русскихъ идеаловъ — и искаженіе этихъ идеаловъ въ изображенной Гоголемъ русской жизни, — вотъ, тѣ основанія, на которыя рекомендовалъ Бѣлинскій вступить серьезному критику "Мертвыхъ Душъ".

"Выбравныя мѣста изъ переписки съ друзьями".

О причинахъ появленія въ свѣтъ "Выбранныхъ мѣстъ изъ переписки съ друзьями" было уже говорено выше.[179] Гоголь въ этоvъ произведеніи поторопился "передъ смертью" договорить то, чего онъ не могъ, — не имѣлъ времени и таланта выговорить путемъ беллетристики — путемъ продолженія "Мертвыхъ Душъ". И вотъ, онъ обнародовалъ нѣкоторыя интимныя письма свои къ ближайшимъ друзьямъ и знакомымъ, — въ результатѣ, получилась странная книга, въ которой торопливо, сбивчиво, мѣстами съ горячимъ воодушевленіемъ, мѣстами съ какимъ-то фальшиво-приподнятымъ паоѳсомъ говоритъ онъ о тѣхъ вопросахъ, воторые мучили его передъ смертью. Это книга больная, но это книга правдивая. И нельзя было тяжелѣе придумать оскорбленія умирающему человѣку, какъ сказать, что онъ «лгалъ» въ своей книгѣ. И это Гоголю сказали. Въ своей "Авторской исповѣди" онъ говоритъ по этому поводу слѣдующее: "…называть лжецомъ и обманщикомъ, надѣвшимъ личину набожности, приписывать подлыя и низкія цѣли — это такого рода обвиненія, которыхъ я бы не въ силахъ былъ взвести даже на оьъявленнаго мерзавца… He мѣшало бы подумать прежде, чѣмъ произносить такое обвиненіе: "Не ошибаюсь ли я самъ? вѣдь я тоже человѣкъ. Дѣло тутъ душевное. Душа человѣка — кладезь, не для всѣхъ доступный, и на видимомъ сосодствѣ нѣкоторыхъ признаковъ нельзя основываться… Нѣтъ, въ книгѣ "Переписка съ друзьями", какъ ни много недостатковъ во всѣхъ отношеніяхъ, но есть также въ ней много того, что не скоро можетъ быть доступно всѣмъ… Для того, чтобы сколько-нибудь почувствовать эту книгу, нужно имѣть или очень простую и добрую душу, или быть слишкомъ многостороннимъ человѣкомъ, который, при умѣ, обнимающемъ со всѣхъ сторонъ, заключалъ бы высокій поэтическій талантъ и душу, умѣющую любить полною и глубокою любовью".

Гоголь былъ правъ, говоря, что мысли его не умрутъ — многое изъ того, что онъ высказалъ въ своей книгѣ, нашло развитіе въ наши дни въ литературной и публицистической дѣятельности Л. Толстого.

Содержаніе. Патріархальный складъ государственной жизни.

Слишкомъ пестро и разнохарактерно содержаніе "Выбранныхъ мѣстъ", чтобы можно было сколько-нибудь стройно и полно изложить "философію" Гоголя. Приходится довольствоваться лишь болѣе главнымъ. Во-первыхъ, въ этомъ произведеніи много чисто-автобіографическаго; боязнь смерив, горячая, фанатическая любовь къ Богу, заботы о строеніи своего "душевнаго дѣла", самобичеваніе, различныя признанія касательно своихъ сочиненій — все это не имѣетъ общественнаго значенія. Такое значеніе остается только за мыслями Гоголя о государствѣ, обществѣ, русскомъ народѣ и русской интеллигенціи, о значеніи литературы, ея содержаніи и цѣляхъ. Гоголь, въ юности идеализировавшій бюрократическій строй русской жизни, подъ конецъ, совершенно въ немъ разочаровался. И въ "Мертвыхъ Душахъ", и въ "Перепискѣ" ны рѣзкія нападенія его на систему управлять страной при помощи "бумагъ изъ Петербурга", при помощи комиссій и іерархіи чиновниковъ. Вмѣсто этого строя, Гоголь мечталъ о какомъ-то "патріархальномъ устройствѣ" государства: во главѣ его стоитъ государь, который кь подданнымъ относится сердечно, какъ «отецъ», съ вѣрою и любовью. Такими-же государями "въ миніатюрѣ" должны были быть «генералъ-губернаторы» и «губерваторы»; гуманно, просто, безъ чинопочитанія должгы были отностться другъ къ другу люди въ этомъ гоголевскомъ государствѣ. Прямой путь къ этому идеалу "очищевіе своей собственной души и сердца". He реформы въ западномъ духѣ необходимы отечеству, говорилъ Гоголь, a моральное возрожденіе каждаго отдѣльнаго человѣка. To же приблизительно въ наши дни говоритъ Л. Толстой. Къ просвѣщенію въ западномъ духѣ онъ относился такъ же, какъ тотъ же Л. Толстой. Жизнь идеальнаго государства будетъ течь быстро и правильво, когда каждый опредѣлитъ свой «долгъ» и, довольствуясь малымъ жребіемъ, честно понесетъ его въ жизни: мужикъ пусть пашетъ землю, пусть помѣщикъ патріархально къ нему относится, оберегаетъ его, наставляетъ, хвалитъ, наказываетъ, судитъ, и чиновникъ пусть честно исполняетъ свою работу, купецъ пусть честно работаетъ, — и тогда все процвѣтетъ безъ реформъ.