Избранные произведения в двух томах: том I - Нина Артюхова

На телеге сидел Коленька, весь в желтых гирляндах, как какой-нибудь лесной царь.

Две Гали и Юрик ходили кругом и собирали цветы в плотные маленькие букетики.

Кук цветами не интересовался и разыскивал по канавкам тонкие красновато-зеленые и нежные листики щавеля.

За всей компанией должен был смотреть Боба. Но Боба тоже любил щавель и хорошо знал места, где его можно найти много.

К сожалению, особенно мощные заросли щавеля были далеко от телеги и от поля, совсем в другом конце «территории».

— Откуда ты приносишь, Кук? — спросила Галя-большая, запихивая в рот новую порцию листиков, примятых и спрессованных в крепкой ручонке Кука.

— Оттуда, из канавки.

— Дай! — Коленька потянулся сверху и получил свою долю.

— Кук — вредитель, — сказал Юрик.

— Почему? — удивилась Галя-старшая.

— Потому что он вред приносит.

— Какой вред?

— Щавель Коленьке приносит. А Коленьке щавель есть вредно. У него живот заболит.

— А что такое вред? — спросила маленькая Галя.

— Ну, вред… — Юрик подумал. — Ну вот, например, коровы приносят пользу, а лошади приносят вред.

— Почему? — опять удивилась большая Галя.

— Коровы приносят нам молоко, значит, пользу приносят.

— Ну, а лошади?

— А лошади приносят вред. Они же траву едят? А трава вредная.

Юрик сконфуженно улыбнулся.

— Ты же сама знаешь, что они потом делают…

Галя задумалась.

— Коровы тоже траву едят… и то же самое у них… — возразила она наконец.

— А лошади тоже молоко приносят, я видел, — заметил Кук.

Юрик не нашелся что ответить.

— Пойдемте за щавелем туда, к забору, — сказал Кук.

— А Коленька?

— А мы его под телегу посадим, чтобы не свалился.

— Нужно мешок подстелить, а то ему сидеть сыро.

Подстелили два пустых мешка, подтащили Коленьку за голову и за левую руку к краю телеги и осторожно шлепнули на мешки.

— Ну, вот здесь и сиди.

Многотерпеливый Коленька привык к одинокому сиденью и не протестовал.

Он устроился поудобнее, загнул ножки крендельком и стал играть цветами. Скоро он заснул, не меняя своего сидячего положения, завалившись вперед и немного набок.

А компания двигалась вдоль канавки.

— Вот сюда, — говорил Кук. — Нет, маленький еще! Пойдем в другую канаву!

Телеги уже не было видно за березками и осинками.

Со стороны ворот зафыркало и заревело что-то.

— Грузовик! — крикнул Кук, вылезая из канавы.

Все бросились к воротам.

Грузовик проехал от завода и завернул на большую дорогу.

— Крахмал повезли, — сказал Юрик.

— Нет, — возразил Кук, — это сушеная картошка для армии. Мой папа будет есть, — прибавил он, подумав.

— И мой, — сказала Галя-старшая.

— И мой, — как эхо подхватил Юрик.

— И мой, — докончила Галя-маленькая.

Они подошли к воротам и смотрели в поле.

Широкая дорога шла все прямо-прямо, поднималась на холм, казалось, что она упирается в небо.

— А где же грузовик? — спросил Юрик.

— Пойдем посмотрим, видно его оттуда? — предложил Кук.

Галя-старшая с готовностью шагнула за ворота.

Юрик стоял в нерешительности.

— Боишься? — Галя взяла его за руку. Юрик покорно зашагал рядом.

— Я не пойду! — пискнула Галя-маленькая. — Дедок заругается! Нельзя выходить за ворота!

— Ну и беги к своему дедку!

Галю повернули лицом к заводу, она побежала, часто переступая короткими ножками. На полдороге, не видя уже ребят у ворот и не видя за деревьями завода, она почувствовала себя совсем одинокой и побежала быстрее.

Ребята шли не по самой дороге, где было уже пыльно, а по тропинке с краю.

В поле было хорошо. Солнце грело, как будто обнимало своим теплом спину и плечи. Пели жаворонки. Один был совсем близко. Он трепыхал крылышками и поднимался все прямо, выше и выше, казалось, что его подтягивают за веревочку сверху.

И ребята шли все кверху и кверху. Дорога кончалась. Начиналось небо.

Но когда они поднялись на холм, точно широкое окно распахнулось: оказалось, что и дальше тоже дорога. И не только дорога, а даже станция, телеграфные столбы, деревня за линией, и поезд стоит на разъезде, товарный, очень длинный.

— Поезд! — все трое ахнули и побежали к станции. Даже Юрик не колебался больше.

Издали поезд был совсем маленький. А когда подошли, оказалось, что платформы большущие, а на них огромные танки стоят, закутанные в чехлы.

Может быть, танкисты боялись, что их танкам станет холодно ночью?

И на платформах и на вагонах торчали молодые веселые березки.

— Это для красоты, — сказала Галя.

— Нет, — возразил Кук, — это чтобы самолеты не догадались!

Двери вагонов были открыты, запыленные красноармейцы с котелками и бутылками в руках спрыгивали вниз, наклоняясь, пробегали под поездом и спешили на ту сторону, к станции, где стояли бабы в платках и торговали пирогами и молоком.

— Пойдем посмотрим, что там, — сказал Кук.

— Далеко обходить.

— А мы под поездом, как эти дядьки.

— А вдруг поедет?

— Не поедет, он будет встречного ждать. Видишь, все подлезают.

И ребята, почти не сгибаясь, пошли под вагонами, под непонятной путаницей черных тяжелых металлических, вымазанных чем-то колес, крюков и перекладин.

География была сдана.

Из школы шли весело. Даже Томочка, получившая «посредственно», была довольна.

Учиться ей было трудно, — хоть и посредственно, а все-таки перешла в шестой.

Один Витька дулся и, по обыкновению, замышлял каверзу.

Ему было обидно, что Лена получила «отлично», а он только «хорошо».

Хотелось чем-нибудь досадить девчонкам-задавакам.

Он разобрал мостик на речке и сдвинул камни, чтобы девочки визжали и хлюпали по воде.

Но досады никакой не получилось. Они, как назло, пошли не через брод, а по большому мосту и дальше, через линию, провожать подруг. Витька плюнул и вернулся домой злой и одинокий.

Лена, Зинка и Томочка, проводив дальних до будки у переезда, медленно подходили к станции.

— Воинский, — сказала Лена, смотря на поезд.

Томочка потянула ее за рукав.

— Пойдемте, девочки, посмотрим, что продают.

— Пироги с картошкой, — быстро ответила Зинка. — И никогда бабушка точно таких не умеет сделать. Вкусные! Ох, смотри, Лена, сколько этот набрал.

Высокий сержант с рыжими усами и короткой щеткой густых рыжих волос заботливо укладывал пироги в свой котелок и старался, чтобы поместилось больше.

Востроносая девочка осторожно нагибала четверть и, боясь расплескать, отмеривала ему молоко.

— Ну, ну, хозяюшка, поспешай, а то встречный идет!

Семафор был открыт.

Поворачивая и извиваясь около стрелки, шел другой поезд, тоже товарный, но не такой длинный. Вагоны были маленькие, четырехколесные. И паровоз небольшой, с трубой, торчащей по-старинному.

Сильный ветер дул с запада.

Дым, выходивший из трубы, не отлетал назад, а неестественно изгибался вперед, отчего у паровозика вид был недовольный и взъерошенный, будто у кота, если его погладить против шерсти.

Красноармейцы с молоком и пирогами бросились к своему поезду. Рыжий сержант задержался и не успел перебежать.

Паровозик гуданул пронзительно и, торопливо работая маленькими колесами, протащил вагоны без остановки. Ему было неловко задерживать своей ничтожной особой большой серьезный военный состав.

Последний вагон отстучал и пронесся мимо.

Рыжий сержант с бутылкой под мышкой, прижимая к груди котелок с пирогами, пробежал через рельсы.

И было пора.

Басом загудел большой паровоз воинского состава. Рыжий сержант пробежал мимо девочек.

— Добежит до своего вагона?

— Нет, далеко, он на платформу сядет!

— Пироги не рассыпь, дяденька!

Вдруг «дяденька» сделал непонятную вещь.

Он бросил на черный щебень бутылку и котелок с пирогами и рванулся под колеса поезда.

Что произошло потом, не все успели рассмотреть, и каждый об этом рассказывал по-своему.

Колеса уже дрогнули, вагоны качнулись и начали двигаться. Рыжий сержант обеими руками выхватывал из-под вагона какие-то маленькие фигурки и отшвыривал их от поезда.

Они были незаметны в тени под вагоном и вот теперь сразу очутились на ярком солнечном свете.

Сержант быстро ощупывал их, дергал за руки, за ноги.

Девочки закричали и побежали к ним.

— Да ведь это же наши, заводские! Кук! Галенька!

— Ваши? — К ним повернулось лицо, за минуту перед этим красное и добродушное, а теперь до того бледное и злое, что страшно было смотреть.

Сержант уже открыл было рот, но стук колес за его спиной напомнил ему, что браниться уже некогда.