Собрание сочинений. Т.4. Буря - Вилис Лацис

— Ты пойми, Джек, что такие порядки, как сейчас, долго продолжаться не могут, — говорила она. — Ни одна власть не удержится убийствами да грабежами. Не марай, Джек, рук, не связывайся ты с ними.

Джек слушался ее. От Фании у него никогда не было секретов. Он рассказал ей о предложении Индулиса и о двадцати пяти процентах, обещанных за посредничество.

— Может, взяться?

— Лучше и не думай, — решительно сказала Фания. — Это же награбленное добро. Каждая вещь кровью забрызгана. Пусть Индулис сам бегает к спекулянтам со своим товаром. Тебе этих проклятых денег не надо.

— Я ему почти обещал…

— Откажись сегодня же. Если у тебя не хватит духу, я сама с ним поговорю.

Таким образом, заманчивая сделка лопнула. Индулис высмеял зятя, назвал его тряпкой, трусом и пригласил одного из прежних воротил черной биржи. За несколько дней все было распродано, и унтерштурмфюрер стал искать собутыльников, чтобы как следует покутить перед отъездом из Риги. Но прежние компаньоны, как назло, разбрелись кто куда: одни были в команде Арая и преследовали партизан, кое-кто уехал на Волховский фронт, а тихони засели в разных тыловых учреждениях и нигде не показывались. Сейчас немецкая армия вновь наступала, но события под Москвой успели кое-кого смутить, и эти уже не могли радоваться так громогласно, как год назад. Чем черт не шутит — как бы опять беды не вышло… Ведь обещания доктора Геббельса не исполнились — сроки победы сорваны. Лучше поосмотрительнее быть.

Из старых друзей Индулису удалось разыскать только Кристапа Понте, которого Штиглиц больше не отпускал из Риги. Ланка с женой тоже были в городе, но они теперь водились только с высокопоставленными лицами, вроде начальника политической полиции доктора Ланге или Витрока; что им какой-то унтерштурмфюрер из туземцев.

…Настроение у Понте было неважное. Все из-за Сильвии. Особой верностью она никогда не отличалась, а с прошлой осени вообще интересовалась больше немецкими офицерами, чем своим долголетним поклонником. И в конце концов нарвалась на неприятность.

Когда вторая бутылка коньяку была на исходе и обе девочки из бара, которых друзья пригласили в отдельный кабинет ночного заведения, уже запели по-немецки неприличные солдатские песенки, Понте стал изливать душу Индулису:

— Скажи, что бы ты сделал на моем месте? Сколько я ей одних подарков перетаскал, не говоря уж про деньги. Дом можно было построить… Не отрицаю — время я с ней хорошо проводил. Ругались мы раз в три года. Может быть, после войны и поженились бы. Но когда она на твоих глазах любезничает с немецкими офицерами, ходит к ним на дом, принимает подарки — что должен чувствовать мужчина?

— Дай ей отставку, — засмеялся Индулис. — Разве в Риге девок не хватает?

— Как-то привык я к ней. Сам не раз подумывал, что пора бы взять другую. Ничего не получается. Стоит ей приласкаться, сказать одно словечко, и я опять размякну. Характер такой, наверно, А сейчас прямо и не знаю, как быть.

— Заразилась? Тогда, Понте, беги без оглядки.

— Не знаю, может и заразиться успела, ничего удивительного. Понимаешь, старина, у нее получился какой-то скандал с немецким полковником. Из-за чего-то поцапались, а после у этого полковника золотые часы тю-тю. Не думаю, чтобы Сильвия дошла до воровства, но этот полковник, видимо, порядочная жила, сейчас же сообщил полиции и обвинил в воровстве и проституции. А у тех разговор короток. Сильвию отослали в дом офицерских проституток, что на Мариинской улице, и я об этом узнал только через неделю. Что теперь делать? Хлопотать об освобождении? Я бы добился, но, понимаешь, боюсь скомпрометировать себя перед обществом. Стоит ли иметь дело с такой?

— Наплюй ты на нее, — сказал, зевая, Индулис. — Найди себе другую. Искать невест по борделям…

— То же самое Эдит Лапка сказала. Я с ней уже советовался. Слово в слово: «Наплюй ты на нее».

— Ну, вот, Эдит женщина умная. Ты ее послушайся.

— Я тоже так думаю. Эх, ну ее. — Понте махнул рукой, выпил рюмку коньяку, покачал головой и стал сосать ломтик лимона. — Пусть сама выпутывается как знает. У меня своя жизнь. Как думаешь, старина, скоро в Москву поедем?

— Даю слово, что не позднее осени, — ответил Индулис Атауга таким тоном, как будто у него были на этот счет самые точные и верные сведения. — Дольше осени Красная Армия не продержится. Да, вот там нам действительно работы хватит. Девочки, поедете с нами? Будем на Красной площади фокстрот танцевать.

— Ой, там, наверно, холодно, офицерик, — пискнула одна из дам. — Меня от одной мысли дрожь пробирает.

— Поди сюда, я тебя погрею. — Индулис потянулся к ней.

— Платье не мните!.. Самое лучшее…

— Не жалей, я заплачу. Ребята Арая в деньгах не нуждаются. Пей коньяк, цыпочка. Я сегодня плачу за все. И за вино, и за твое платье, и за тебя. Сколько ты стоишь?

Потом они поехали на квартиру к Индулису и кутили до самого утра. На улицах уже стучали деревянные подошвы, звонили трамваи и люди направлялись на работу, когда Понте шел домой отсыпаться. Он так напился, что качался из стороны в сторону и громко разговаривал сам с собой; только форма офицера СС оберегала его от назойливости полицейских. На каком-то углу Понте налетел на старика рабочего и чуть не сбил его с ног.

— Нельзя ли поосторожнее, молодой человек, — флегматично заметил рабочий.

— Чего? Что? Ты меня учить будешь! Я тебе!.. Иди за мной в управление… Стой! Ни с места! Покажи документы!

Старик рабочий оглянулся: не поможет ли кто отделаться от пьяного эсэсовца. Но прохожие стороной обходили их. Он показал паспорт. Понте выпрямился насколько мог и долго перелистывал его.

— Мартын Спаре… Вот, вот, из Чиекуркална… Большевистское гнездо. Куда идешь?

— На работу… На Заячий остров.

— На, бери свой паспорт и убирайся. Только посмей на заборах лозунги писать! Живо повешу.

Бормоча и пошатываясь, шел он по улице. Старый Спаре посмотрел ему вслед и сплюнул.

— Экая скотина… Погоди, погоди… Придут Петер с Юрисом, тогда ты увидишь.

Круглыми сутками пели пилы, разрезая бревна на доски и планки. Мартын Спаре и старый Рубенис разбирали плоты и подгоняли бревна к лесопильному стану.

— Ах, голубчики мои, опять уходит латвийское добро прямо в пасть Гитлеру, — вздыхал старый Рубенис, направляя по течению толстенное еловое бревно. — Так никаких лесов не хватит… Скоро негде будет ни ягод, ни грибов собирать. Всё под одно жрут, как саранча. За целую жизнь столько не вырастить, сколько они вырубят за это время.

— Боятся партизан, поэтому и вырубают, — ответил Мартын Спаре. — Думают, если не останется лесов, партизанам негде будет укрываться. Как будто в Риге и в других городах места не найдется.

— Вчера у нас в Задвинье опять одному гитлеровцу бок проткнули, — шепнул Рубенис. — На Калициемской улице, на тротуаре, лежал. А при нем листок бумаги — «Смерть немецким оккупантам». Они этих слов крепко боятся. Им это как пилой по костям.

— Пусть их трясутся, паршивые собаки. — Спаре достал из кармана трубку и, недовольно сплюнув, засунул ее обратно. — Чего я ее щупаю, старый шут. Второй день нечем набивать. Хоть бы дерьма какого достать.

Рубенис достал кисет и подал Спаре.

— На, попробуй. Если не вырвет, набей трубку.

— Да что у тебя там, не табак же?

— Специальная смесь из мха и сушеных листьев, — объяснил Рубенис. — Кто же тебе даст лучше?

Оба набили трубки и закурили. Отплевываясь и кашляя, затягивались горьким дымом.

— Один обман, — сказал Рубенис. — На что только человек с голоду не бросается. Думай, что махорка, тогда как-нибудь сойдет. Прошлой ночью я во сне сигару курил, а жена будто бы спекла пирожки с ветчиной. Так наелся, что чуть с кровати не свалился.

— Да, во сне… — задумчиво повторял Спаре. — Теперь мы всё хорошее только во сне и видим. Никогда в животе так не урчало, как теперь.

— Хлебца требует. Сейчас курим мох и листья. Скоро будем жрать траву и ольховую кору. Будем набивать брюхо всякой дрянью, чтобы не урчало так безобразно. Неприлично как-то получается. А помнишь, как мы закусывали на свадьбе Юриса и Айи? Когда уж та жизнь вернется?

— Дождемся же когда-нибудь Красной Армии, — сказал Спаре. — Как хотелось бы, но при такой жизни навряд ли удастся. Люди мрут, как мухи.

— Да, люди мрут. На кладбище могилы рыть не успевают.

Рубенис толкнул застрявшее бревно, оглянулся, не подслушивает ли кто.

— Прошлой ночью удалось послушать Москву. На латышском языке. Наши ребята держатся.

— Нам тоже держаться надо, Рубенис. Придут наши сыновья домой и спросят: «Расскажи, старик, как жил, много ли неприятностей гитлеровцам причинил?»

— Чуть бы помоложе если… — вздохнул Рубенис, — давно бы в лес к партизанам ушли. А то куда мы, такие старые клячи, годимся? Хорошо хоть удается кое-когда стан из строя вывести.